Харви Джейкобс - Американский Голиаф
В жизни Анжелики бывали плохие времена, хорошие времена, медленные времена; дни и ночи цеплялись друг за друга, словно бусинки на нитке, что некогда принадлежала другому владельцу и однажды будет передана следующему.
Молясь, Анжелика разговаривала сама с собой. Ее удивляло, как можно обращаться к Иисусу, будто Он стоит у тебя за плечом или парит неподалеку, словно стрекоза. Просить чудес и подарков, ключей от рая – все это представлялось обманом и безвкусицей. Но Анжелика уважала чужую веру.
– Преподобный Турк – превосходный оратор, – сказала Саманта Бейл. – Слушайте. Вы еще будете меня благодарить.
– Много же он собрал народу. – Джордж Халл оглядывал толпу фермеров и торговцев, молодых и старых, здоровых и увечных, что явились набраться невидимой энергии.
В отличие от своей юной жены, Джордж твердо верил в Бога, под неусыпным оком которого все без исключения Его дети медленно поворачиваются на шампуре и поют Ему хвалу, истекая шипящим жиром. Евреи утверждали, что Бог полон ярости и гнева, Бог ревнив, осуждает тщеславие, однако претендует на регулярные напоминания о Своей чудесной власти. Их Бог требовал благодарности за печать милосердия, коей Он одаривал людей, хотя то была всего лишь отсрочка беды. Джордж подозревал, что евреи всё понимают правильно, хотя даже они лелеяли слабую надежду на спасение. Рай в обмен на свиные отбивные.
Джордж с легкостью представлял, сколь блаженны уподобившиеся Карнеги и Вандербильту,[8] со всеми их прокатными станами и железными дорогами, особняками и миллионами, хорошим здоровьем и хорошими новостями. Но хлебоделы с мертвыми глазами, усталые женщины и вся эта орава трясущихся в лихорадке детей – с какой стати они?
– Вам удобно? – спросила Саманта. – С этими скамейками надо поосторожнее.
– Очень удобно, – ответила Анжелика. – А тебе, Джордж?
– О да. Удобно.
– Правда, чудесный хор?
– Прекрасный, – согласилась Анжелика. – Что за голоса! И вы говорите, эти дикари совсем недавно пришли к Господу?
– Божественная метаморфоза.
Саманта зарделась. Даже Герберта Черная Лапа сегодня можно было принять за фигуру, сошедшую с витража собора Аклийской академии.
– Хорошо бы твой преподобный начал побыстрее, пока у меня задница не треснула, – сказал Джордж. – Курить здесь можно?
– Пожалуйста, не нужно, – попросила Саманта.
– Он знает, – сказала Анжелика. – Джордж говорит просто так.
– «Джордж говорит просто так», – передразнил ее муж. – Джордж говорит просто.
Хор умолк, когда под вздох аудитории явился преподобный мистер Генри Турк. Он был одет в черный костюм, черные туфли, белую рубашку и белый галстук. Головной убор состоял из расходящихся в стороны красных и синих перьев, собранных вместе белой березовой веткой.
– Дорогие друзья, братья и сестры, да благословит вас Господь и да удержит подле себя. Мы пришли сюда, в этот крошечный уголок Вселенной, объединенные любовью и обоюдной верой в Иисуса Христа – целителя нашего, защитника и пастыря на пути к вечной жизни. Все вы знаете, что Господь передавал человечеству свою мудрость через вестников и пророков, избранных Им, дабы несли они благочестивое слово Его. Посланники сии вздымаются подобно телеграфным столбам и простирают руки, дабы ухватить дивные провода Его. По этим проводам течет ток откровения и просвещенности… Ныне говорю вам, что я, Генри Турк, услышал просьбу, нет, приказ стать таким столбом и готов исполнить его со смирением и гордостью. Для всех и для каждого есть у меня телеграмма от Иисуса, и несет она благую весть… Ах да, телеграмма имеет цену. Но не ищите плату в карманах, ищите ее в сердце своем. Цена – ваше полное внимание и готовность впустить в свою душу электрический глас Господень… Телеграмма, кою вы сейчас получите, является поздравительной. С днем рождения, друзья! Если вы пришли сюда согбенными и сломленными, то уйдете рожденными вновь, ибо посмотрите новыми глазами на себя и на обновленную нацию… Преподобный Генри Турк не обращается к толпе. Он говорит с одним человеком – с тобой. Забудьте, что головы ваши качаются, точно буйки в море сияющих лиц.
Преподобный покинул подиум и направился к хору мальчиков. Вытянув руки и ухватив за плечи Герберта Черная Лапа, Турк притянул парнишку к себе. Герберт оставался в той же позе и держал осанку, хотя Саманта видела, что он дрожит, точно камертон настройщика.
Четыре дня этого злокозненного ребенка держали взаперти, нещадно пороли, кормили овсянкой и заставляли сидеть, как статуя, пока он наконец не согласился петь вместе со всеми. Саманта догадывалась, что это его решение было всего лишь уступкой.
В действительности же Герберт Черная Лапа разрывался между гневом и признанием. В голове у него плясали и ухали Ваконда с Великим Духом, за которыми, свисая со своего креста, наблюдал Христос. Магические глаза Иисуса словно высасывали силы из тех богов, что правили побежденными.
Ваконда гневалась, а Герберт Черная Лапа придумывал, как ему сбежать из небесного храма. Горы и деревья, реки и озера, птицы, лисы, олени, волки, медведи, бизоны и даже сам ветер бились насмерть, чтобы его удержать. В страсти Саманты Бейл Герберт чувствовал боль и притягательность Христовых ран.
Преподобный Турк привел умолкшего певца к кафедре, взял Герберта Черная Лапа за подбородок и повернул к зрителям его чуждое лицо.
– Я говорю каждому, я говорю всем! – вопил преподобный. – Я несу Твою телеграмму, Господи, и, если сквозь красную тьму, что нависла над этим убогим чадом, проникнет святое слово Твое, ни единая христианская душа не посмеет отвергнуть призыв Твой.
Сорвав с себя головной убор, преподобный Турк натянул эту сверкающую корону на уворачивающуюся голову Герберта Черная Лапа. Перья сползли мальчику на глаза, и по толпе прокатился смешок.
– Друзья, смирите ваше веселье. Отроку не нужны глаза, дабы узреть мое видение. И пусть знает каждый, что сие индейское отродье послужило если не истоком, то вдохновением тому, что мне открылось. И моими устами да возвестится оно из сей скромной церкви всякому златому граду и да самому Иерусалиму… Этот мальчик, этот языческий детеныш задал преподобному мистеру Генри Турку вопрос, повергший меня ниц. «Отпусти детей своих», – велит Господь. Приглашенный в Аклийскую академию говорить с сим отроком и ему подобными, я поведал им о чудесах Святой земли, о бескрайних пустынях, раскаленных песках, сочных полях и бесплодных землях, о племенах, что бродили там, об их стадах, отарах и караванах, о ложных богах, коим они поклонялись, и о грешной жизни, которую они вели… Я думал о Бытие. «В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божий стали входить к дочерям человеческим, и они стали рожать им. Это были сильные, издревле славные люди».[9] Исполины земли, избежавшие искушения, даже когда Адам и Ева обратились слухом к презренному шипению змия. «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время… И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и воскорбел в сердце Своем«. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю; ибо Я раскаялся, что создал их…»[10] Я поведал этим испуганным ученикам, как Господь нашел в себе милость сберечь праведника Ноя и тем дал человеческой расе новую жизнь, а после и вечную жизнь, принеся в жертву единственного сына Своего – Христа, коего мы так почитаем… И что же было мне наградой? Насмешки. Сие требовало немало мужества, в том невозможно ошибиться. Дети бросали мне вызов, однако я нашел в себе силы понять их непослушание и посочувствовать ему. Они сказали, что жившие на земле исполины жили не на их земле, что святые места, мною описанные, – не их святые места, а Бог, коему я поклоняюсь, – не их Бог. И слова эти ранили меня в самое сердце… Я вернулся домой и стал поститься. Я бичевал свою душу и тело. Я молил о словах и смыслах, что помогут мне разделить благодать христианства с этими чуждыми существами. И, положа руку на сердце, меня самого терзали сомнения. Уверяю вас, я был на пороге безумия. Возможно ли, чтобы преподобный Турк посвятил себя Богу древней земли, столь слабо соотносящейся с Американским континентом? Возможно ли? Неужто истории о патриархах и апостолах, столь сильно меня захватившие, о самом Иисусе и страстях Его не что иное, как басни чужестранцев?… И вот тогда, друзья мои, тогда, слава Всевышнему, пришла моя телеграмма, и я знаю, что пришла она с самой высокой башни. Так открылось преподобному Генри Турку, что Священное Писание не собственность чужих людей, что житие Христа не чужая книга, что чудеса происходили отнюдь не где-то там далеко. Я увидел ясно, как восход солнца, что мой Бог сотворял чудеса Бытия прямо здесь, в Соединенных Штатах! Что здесь шагали могучие исполины! Что Иисус был рожден в Америке и в ней же распят, дабы воскреснуть вновь! В Америке!.. Но как такое может быть? Отчего же Библия утверждает обратное? Это не так! Не так! Не вините книгу, вините порочных переводчиков. Вините их в том, что, украв наше законное наследство и сговорившись меж собою, они скрывали от нас правду две тысячи лет! Вините их и простите их, ибо не ведали, что творили… Эдем здесь. Мы с вами – первые дети Бога, отсюда наше величие, и в том наша сила. Чем было испытание Гражданской войны, как не новым бичующим потопом, призванным очистить нас и указать дорогу к славе? Мы живем в Иерусалиме! Вот моя весть!.. Так пусть же американский хор споет «О благодать!»[11] на американском языке, и мы споем с ними вместе в превосходной гармонии!
