Виктория Хислоп - Остров

– Мария, послушай… Успокойся, ладно? Он не чувствует вины, потому что ни в чем не виноват, – ответил Гиоргис. – Отец не может отвечать за действия своего ребенка, разве не так?

Мария немножко подумала и поняла, что отец прав. Если бы родители несли на себе груз ошибок своих детей, мир стал бы совершенно другим. Это означало бы, что именно Гиоргис виноват в том, что его старшая дочь вынудила своего мужа застрелить ее – своим собственным бездумным и непорядочным поведением. А это уж полный абсурд. И Марии пришлось, хотя и с неохотой, согласиться с отцом.

– Да, отец, ты прав, – сказала она. – Ты прав. Единственное, что имеет теперь значение, – это София.

Вскоре между семьями было налажено нечто вроде дружеских отношений, при молчаливом признании того, что в катастрофе виноваты обе стороны. Софии с самого начала решено было ничего не говорить. Она жила у бабушки с дедушкой, но каждую неделю должна была ехать в Плаку, ко второму дедушке и Марии, которая решила посвятить себя девочке. Они отправлялись на прогулку на лодке, ловили рыбу, крабов и морских ежей, плескались в море, бродили по каменистым тропам. В шесть часов, когда Софию возвращали в дом рядом с Элундой, все уже очень уставали. София пользовалась восторженным вниманием всех родных. И в каком-то смысле была счастливицей.

В самом начале лета Киритсис сосчитал, что после похорон Анны и того дня, когда они с Марией ездили в Элунду, прошло уже двести дней, и понял, что вместе им не быть. Он каждый день запрещал себе думать о том, как хорошо все могло бы получиться. Жил он все так же размеренно: ровно в половине восьмого утра приходил в госпиталь, около восьми вечера возвращался домой и проводил остаток дня в одиночестве, читая, изучая научные труды. Это полностью занимало доктора Киритсиса, и многие даже завидовали его увлеченности работой и тем, как он в нее погружен.

Через несколько недель после отъезда пациентов со Спиналонги весть о том, что на острове больше нет колонии прокаженных, распространилась по всему Криту. И те, кто боялся признаться в своих симптомах, чтобы не попасть в колонию, выбрались из своих пещер и дальних деревень в поисках помощи. Они теперь знали, что лечение не означает изгнание, и не страшились прийти к человеку, о котором знали, что это он привез на Крит лекарство от проказы. И хотя скромность не позволяла доктору Киритсису купаться в лучах славы, его репутация становилась все крепче. Как только диагноз подтверждался, больные начинали ходить к нему на регулярные инъекции дапсона, и обычно через несколько месяцев, при постепенном повышении дозы, наступало улучшение.

Много месяцев подряд Киритсис продолжал работать в качестве главы отделения в шумном главном госпитале Ираклиона. Ничто не могло бы вознаградить его больше, чем вид пациентов, уходивших от него здоровыми, окрепшими, избавившимися от лепры. Но Киритсис постоянно ощущал давящую пустоту – и в больнице, и дома. Каждый день становился сплошным усилием, доктор буквально вытаскивал себя из постели и волочил в госпиталь. Он даже начал задаваться вопросом, не следует ли ему самому себе прописать кое-какие лекарства. И нужен ли он действительно этой больнице? Не может ли кто-то другой занять его место?

Именно в этот период, когда Киритсис стал чувствовать эту опустошенность, он получил письмо от доктора Лапакиса, который после закрытия Спиналонги успел жениться и возглавил кожно-венерологическое отделение в центральной больнице Айос-Николаоса.

Мой дорогой Николаос!

Все гадаю, как ты там? Время летит так быстро с тех пор, как все мы покинули Спиналонгу, и в течение этих месяцев я постоянно намеревался связаться с тобой. Но жизнь здесь, в Айос-Николаосе, такая суетливая! А госпиталь разрастается, так что времени совсем нет. Подумай, может, ты сможешь ненадолго отлучиться, сбежать из Ираклиона? Моя жена много наслышана о тебе и ужасно хочет с тобой познакомиться.

Это письмо заставило Киритсиса задуматься. Если столь уважаемый им человек, как Христос Лапакис, нашел свое место в Айос-Николаосе, то, возможно, и для него это будет подходящий выбор? Ведь если Мария не может перебраться к нему, то он мог бы перебраться поближе к ней.

Ежедневная газета Крита каждый вторник публиковала список вакансий в госпитале, и каждую неделю Киритсис внимательно изучал их, надеясь найти работу поближе к женщине, которую любил. Недели текли, появилось несколько подходящих мест в Ханье, но так доктор оказался бы еще дальше от желанной цели. Киритсисом уже начало овладевать разочарование, но в один прекрасный день пришло еще одно письмо от Лапакиса.

Дорогой Николаос!

Надеюсь, твои дела в порядке. Ты наверняка подумаешь, что я теперь у жены под пятой, но я собираюсь оставить свою работу здесь. Моей жене хочется жить поближе к ее родителям, а они – в Ретимноне, так что в ближайшие месяцы мы туда переедем. Но мне пришло в голову, что ты можешь заинтересоваться моим отделением. Здешний госпиталь быстро расширяется, и у тебя тут появятся серьезные перспективы. А пока, подумал я, следует сообщить тебе о моих ближайших планах.

Хотя друзья никогда не говорили между собой на эту тему, Лапакис прекрасно знал, что его коллега имеет серьезные намерения в отношении Марии Петракис, и был весьма огорчен, узнав, что Киритсис вернулся в Ираклион один. Лапакис понял: Мария сочла своим долгом остаться с отцом – и счел всю ситуацию уж слишком архаичной.

Киритсис прочитал и перечитал письмо, прежде чем спрятать его в верхний карман белого халата, в течение дня он несколько раз доставал его и снова пробегал глазами. Хотя работа в Айос-Николаосе затормозила бы его карьеру, она открывала ту единственную в его жизни дверь, в которой Киритсис действительно нуждался: он приблизился бы к Марии.

В тот же вечер доктор Киритсис написал старому другу и спросил, как ему воспользоваться этой возможностью. Нужно было соблюсти множество формальностей, провести собеседование с другими кандидатами и так далее, ответил Лапакис, но если Киритсис подаст официальное заявление в течение недели, то, скорее всего, окажется назначенным на эту должность. Правда состояла в том, как понимали оба врача, что у Киритсиса была даже слишком высокая квалификация для такого места. Перейти с должности главы отделения в крупном городе на такой же пост в маленькой больнице… Конечно, никто не сомневался в том, что Киритсис достоин этой работы, – руководство госпиталя в Айос-Николаосе было просто в восторге, хотя и слегка озадачено тем, что специалист такого ранга и репутации готов служить у них. Киритсис приехал на собеседование, и прием его на работу стал вопросом нескольких дней.

Киритсис предполагал прежде начать новую жизнь, а уж потом связаться с Марией. Он не хотел, чтобы она стала возражать против этого, понимая, что доктор отказывается от серьезной карьеры, и намеревался просто поставить ее перед фактом. Меньше чем через месяц, теперь уже поселившись в небольшом доме неподалеку от больницы, Киритсис отправился в Плаку, до которой ехать было всего двадцать пять минут. Стоял воскресный майский день, и когда Мария открыла входную дверь и увидела Киритсиса, стоявшего на крыльце, она побледнела от неожиданности.

– Николаос! – выдохнула она.

Тут же послышался еще чей-то тоненький голосок. Он как будто исходил от юбки Марии, и сразу высунулось чье-то личико, примерно на уровне колен Марии.

– Тетя Мария, кто это?

– Это доктор Киритсис, София, – едва слышно ответила Мария.

Мария отступила в сторону, и Киритсис перешагнул порог. Мария смотрела ему в спину, когда он прошел мимо нее, – в ту самую прямую спину, в которую она так много раз смотрела, когда он уходил из ее дома по главной улице Спиналонги, направляясь в госпиталь.

Ей вдруг показалось, что всего одно мгновение прошло с тех пор, как она жила на острове, мечтая о будущем.

У Марии дрожали руки, когда она расставляла на столе чашки и блюдца, и те громко звякали. Вскоре они с Киритсисом сели на твердые деревянные стулья, понемножку отпивая кофе, как то бывало на Спиналонге. Мария тщетно пыталась придумать, что бы сказать. Но Киритсис сразу перешел к делу.

– Я переехал, – сообщил он.

– Куда? – вежливо спросила Мария.

– В Айос-Николаос.

– В Айос-Николаос?!

Мария едва не задохнулась, произнося эти слова. Изумление и восторг смешались в ней поровну, когда она попыталась осознать эту новость.

– София, – обратилась она к малышке, сидевшей у стола и занятой рисованием, – почему бы тебе не подняться наверх и не найти ту новую куклу? Ты могла бы показать ее доктору Киритсису.