Кристин Ханна - Соловей
Звонили колокола. В церкви. Откуда-то доносилась музыка.
Марсельеза?!
Софи стояла во дворе под яблоней. А мимо дома маршировала колонна немцев. Чуть позже появились машины. Танки, грузовики и автомобили грохотали по дороге, поднимая облака пыли.
Черный «ситроен» затормозил на обочине. Из него вылез фон Рихтер – в грязных ботинках, глаза закрыты темными очками, губы крепко сжаты.
– Мадам Мориак.
– Герр штурмбанфюрер.
– Мы покидаем ваш жалкий, убогий городишко.
Она не отвечала. Слишком опасно. Стоит сказать что-нибудь не так – и он убьет ее на месте.
– Война не окончена, – объявил он, но кого пытался убедить, ее или себя, она не поняла.
Он бросил взгляд на Софи, пристально посмотрел на Даниэля.
Вианна стояла неподвижно, с каменным лицом.
Он обернулся к ней. Заметил свежий кровоподтек на щеке, улыбнулся.
– Фон Рихтер! – окликнули из машины. – Оставь ты эту французскую шлюху.
– Шлюха и есть, – сказал он.
Стиснув зубы, Вианна молчала.
– Я тебя забуду, – наклонился он к ней. – Интересно, получится ли у тебя.
Он зашел в дом и вскоре вышел обратно с кожаной сумкой в руках. Даже не взглянув на Вианну, вернулся к машине. Хлопнула дверца.
Вианна схватилась за ворота, чтобы не упасть.
– Они уходят, – сказала Софи.
Ноги у Вианны подкосились. Она упала на колени.
Софи опустилась рядом с матерью, крепко прижала к себе.
Подбежал босой Даниэль.
– Я тоже! – радостно крикнул он. – Тоже хочу обниматься! – Малыш втиснулся между ними, и все трое со смехом повалились в сухую траву.
Весь последний месяц после ухода немцев из Карриво отовсюду сыпались хорошие новости. Союзники побеждали, но война еще не кончилась. Германия не сдавалась. Светомаскировку не убрали совсем, но сменили на «частичное затемнение», так что окна снова пропускали свет – неожиданный подарок. Но Вианна все никак не могла расслабиться. Если она не думала о фон Рихтере (вслух она больше никогда не произнесет его имени, но и забыть не удастся), то сходила с ума от тревоги за Изабель, Рашель и Антуана. Она писала Антуану почти каждый день, выстаивала огромные очереди на почте, чтобы отправить письма, хотя Красный Крест и утверждал, что корреспонденция пока не проходит. Больше года от мужа не было вестей.
– Ты опять бродишь туда-сюда, мам, – заметила Софи. Она сидела на диване в обнимку с Даниэлем, с книжкой на коленях. На каминной полке стояли фотографии, которые Вианна принесла из погреба в сарае. Она изо всех сил старалась превратить Ле Жарден снова в настоящий дом. – Мама?
Голос Софи вернул Вианну в реальность.
– Он вернется, – сказала Софи. – И тетя Изабель вернется.
– Да, конечно.
– А что мы скажем папе? – спросила Софи, и Вианна поняла, что дочь давно хотела задать этот вопрос.
Вианна положила руку на пока еще плоский живот. На первый взгляд она не изменилась, но Вианна хорошо знала свое тело – в ней росла новая жизнь. Она вышла из гостиной, распахнула парадную дверь. Босиком шагнула на каменные ступени, чувствуя мягкий мох под ногами. Не обращая внимания на острые камешки, вышла на дорогу и повернула в сторону города.
Справа – кладбище. Его разбомбили два месяца назад. Старые каменные надгробия покосились и раскололись на части. Земля потрескалась, тут и там зияли воронки.
Из-за поворота показался человек.
Позже Вианна часто гадала, что заставило ее выйти из дома тем осенним вечером в тот самый час, но на самом деле знала ответ.
Антуан.
Она кинулась навстречу, не замечая острых камней под ногами. И, уже почти падая в его объятия, вдруг остановилась. Ему достаточно одного взгляда, чтобы понять, что она… испорчена другим мужчиной.
– Вианна… – Она едва узнала его голос. – Я сбежал.
Он изменился. Лицо заострилось, волосы поседели. Щеки и подбородок заросли белой щетиной. И невероятно худой. Левая рука висела под странным углом, словно была сломана и неправильно срослась.
По взгляду понятно, что он тоже заметил, как она изменилась.
Она произнесла – прошептала, выдохнула его имя:
– Антуан.
Вианна чувствовала, как по щекам бегут слезы, и видела, что он тоже плачет. Она прижалась к нему, поцеловала, но стоило им на секунду отодвинуться друг от друга, и он снова превратился в незнакомца.
– Я смогу и получше, – улыбнулся он.
Она взяла его за руку. Больше всего на свете ей хотелось почувствовать, как они близки, как тесно связаны друг с другом, но стыд пережитого воздвиг стену между ними.
– Я думал о тебе каждую ночь, – сказал он, пока они шли к дому. – Представлял нашу постель, тебя в той белой рубашке… Знал, что тебе так же одиноко.
Вианна не нашла в себе сил ответить.
– Только из-за твоих писем и продержался.
У сломанных ворот Ле Жарден он остановился.
Вианна увидела дом его глазами. Покосившиеся ворота, разрушенная стена, мертвая яблоня, вместо ярко-красных плодов – грязные тряпицы.
Он толкнул ворота, все еще державшиеся на одной погнутой петле…
– Подожди, – попросила она.
Нужно сказать ему сейчас, пока не поздно. Весь город знал, что у Вианны жили немцы. Он наслушается сплетен. Если через восемь месяцев родится ребенок, они что-нибудь да заподозрят.
– Без тебя было тяжело, – начала она. – Ле Жарден совсем рядом с аэродромом. Немцам понравился наш дом. Тут жили двое офицеров…
Входная дверь распахнулась, и с криком «Папа!» во двор выскочила Софи.
Антуан неловко упал на одно колено, раскинул руки. Софи на полном ходу врезалась в него.
Вианна снова чуть не расплакалась. Антуан дома, как она молилась и мечтала, но все было неправильно. Он изменился. Она изменилась.
– Как ты выросла. – Антуан улыбнулся дочери. – Оставлял девчонку, возвращаюсь – а тут девушка. Ты должна рассказать мне обо всем, что я пропустил.
Софи посмотрела мимо него, на Вианну.
– Давай не будем говорить про войну. Совсем. Никогда. Она кончилась.
Софи хотела, чтоб Вианна солгала.
В дверях появился Даниэль в коротких штанишках, красной вязаной водолазке, потерявшей всякую форму, и в носках, свешивавшихся на большие, не по размеру, поношенные башмаки. Прижимая к груди книжку с картинками, он спрыгнул со ступенек и направился к ним, хмурясь.
– А это что за красавец? – спросил Антуан.
– Я Даниэль, – ответил мальчик. – А вы?
– А я папа Софи.
Глаза Даниэля округлились. Он уронил книгу и бросился к Антуану:
– Папа!!
Антуан сгреб мальчика, подхватил на руки.
– Все расскажу, – пообещала Вианна. – А сейчас давайте праздновать.
Вианна тысячу раз представляла себе возращение мужа. Поначалу она воображала, как он роняет чемодан и подхватывает ее большими, сильными руками.
Потом в доме поселился Бек. И она почувствовала к этому мужчине – к врагу – нечто такое, в чем не могла признаться даже себе. Когда он рассказал ей, что Антуан попал в плен, ее мечты изменились. В воображении муж виделся ей похудевшим, неухоженным, но все тем же Антуаном.
Человека, сидевшего за столом, она не узнавала. Он склонился над тарелкой и, обхватив ее руками, хлебал бульон так быстро и жадно, будто думал, что еду в любой момент могут отнять. Осознав, что ведет себя странно, он смутился, пробормотал невнятные извинения.
Даниэль рта не закрывал, а Софи и Вианна изучали сидящую за столом тень Антуана. Он дергался от любого звука и прикосновения, взгляд затравленный, страдальческий.
После ужина, пока Вианна мыла посуду, он укладывал детей спать. Она была рада передышке – и почувствовала очередной укол вины. Это ведь ее муж, любовь ее жизни, и все же, когда он ее касался, она едва сдерживалась, чтоб не отодвинуться. Сейчас, стоя у окна спальни, она очень нервничала.
Он подошел к ней сзади. Она почувствовала его руки на плечах, услышала его дыхание. Вианна так хотела прижаться к родному, до последней клеточки знакомому телу, но не могла. Он ласкал ее плечи, руки, бедра… Нежно развернув лицом к себе, расстегнул воротник платья и коснулся губами плеча.
– Ты такая худенькая, – прошептал он голосом, хриплым от страсти и еще чего-то, чего-то нового – боли, тоски, признания изменений, произошедших в его отсутствие.
– Я с зимы набрала вес.
– Да, – ответил он. – Я тоже.
– Как ты сбежал?
– Когда они начали проигрывать войну, стало… тяжело. Избили так, что левой рукой пользоваться не мог. Решил, что лучше пусть пристрелят при побеге, чем замучают до смерти. Когда готов умереть, с планом побега проблем не возникает.
Вот теперь нужно было сказать ему правду. Он поймет – то, что сделал с ней фон Рихтер, было пыткой, она тоже была в плену. Ее вины в случившемся не было. Она это знала. Но разве вина тут имеет значение?
Он обхватил ее лицо руками, притянул к своему.
Поцелуй получился грустным напоминанием о том, что когда-то между ними было. Она дрожала, пока он ее раздевал. Она заметила красные шрамы у него на спине и груди и неровный, страшный шрам во всю левую руку.
