Коллектив авторов - Театр теней. Новые рассказы в честь Рэя Брэдбери (сборник)
02.07.2060, 17:13, 20 °C
Джозеф глянул на сослуживцев.
– Я был здесь в воскресенье. После одиннадцати тут так тихо – тянет на размышления. Я помню, детьми мы еще несли на плечах груз Старого Света. Употребляли слова, которых говорить не следовало. Мой отец ненавидел человека в соседнем жилом блоке, а тот парень – кажется, его звали Артуро, отец называл его el chico proximo, – он и вся его семья ненавидели нас, потому что считали чернокожих ответственными за все несчастья Старого Света Они говорили, что мы испортили все для тех, кто был готов выстроить жизнь с нуля.
– Мы тоже говорили так про los Negroes, – вспомнила Марта, покосившись на Али и Джозефа. – Это нехорошо. Не я сама, это в моей семье так говорили. Не обижайтесь.
– Обижаться? – вспылил Али. – Обижаться на что? Ты чего на меня смотришь? Я похож на los Negroes? Ты ослепла?
Али поднял к глазам руку и медленно повернул кисть, внимательно ее изучая. Его коллеги тоже принялись рассматривать Али, от бежевых тренировочных штанов, заправленных в побитые рабочие ботинки, до жесткой черной щетины на голове, зачесанной к небесам.
– А как должны выглядеть эти los Negroes? – спросил закашлявшийся Гарольд. Он покраснел. – Я не помню.
– А кто помнит? – согласился Джозеф. Он потер мозолистые ладони, положил одну из них на свою бритую голову и продолжил: – Об этом я и думал той ночью. Уберите за скобки все, что, как нам говорят, было в Старом Свете: Бога, разные языки, цвета кожи, кто с кем спит. Единственное, что имеет смысл, верх и низ – это поколения. Мы и наши дети.
Звуки митинга доносились до электрического пикапа за три квартала. Для рабочих они сливались в сплошной гомон.
– И наши отцы. Они, может, и распускали языки, – Гарольд смотрел на центр Площади – или на Али. – Но они все равно могут назвать тебя «мальчиком», и ты ничего не сделаешь.
– Что ты несешь? – Али сплюнул и осклабился, но не решился повернуться к прицепу. – Ты сказал «спит» или «СПИД»? Господи. Вы слышите их? Что это за юбилей такой? До чего все дошло? Джо, тебе это вычищать.
– Кто бы подумал, что это твой собственный ребенок. Писать такие гадости! Твой сын? – Марта говорила себе под нос, и Джозеф был единственным из бригады, кто ее слышал. – Ты себе и представить не мог такого позора.
– Никакого позора. Что они знают? Господи, да парню девятнадцать лет. Он только в университет пошел. Даже проявить себя ни в чем не успел.
Али поднял стальные направляющие с асфальта Первой улицы. Они с лязгом вошли в свои ниши под днищем прицепа, и Джозеф спрыгнул на асфальт.
– Нет такой штуки, как «взрослость». Даже представить ее трудно – на что она похожа? Единственная разница между нами – число прожитых лет.
– Чего они хотят? – Али все не мог успокоиться. – Вернуться туда? Чего они хотят?
Эхо говорящей головы вторило информации на бегущей строке между уборщиками и протестующими:
ПОЛИЦИЯ КОМПЛЕКСА ВСЕ ЕЩЕ
РАЗЫСКИВАЕТ ТЕРРОРИСТА,
ЗАДУМАВШЕГО ВЗОРВАТЬ ПУТИ
СКОРОСТНОГО МИНИ-МЕТРО. ОДНОВРЕМЕННО
НАРАСТАЕТ НАПРЯЖЕННОСТЬ
НА ПЛОЩАДИ РЕЙГАНА
Ближайшее к экрану крыло протестующих тоже прочитало сообщение. Раздались одобрительные вопли. Джозеф слышал, что небольшая часть демонстрантов отчетливо и упорно скандировала имя его сына, как и утверждал парень на скейте.
Джозеф вскарабкался в кабину грузовика, гадая, каким образом экраны связали заговор террористов с протестами. Закрыл глаза, представил себе Шеви и спросил его: если кучка просвещенных студентов университета отвергает все, чему учит их Поселение, почему же эти оболтусы с такой готовностью приветствуют совершенно абсурдную привязку к террористам?
Али, сидевший за рулем грузовика, нарочито громко прокашлялся. Джозеф заметил, что самозваный бригадир смотрит на него в зеркало бокового обзора.
– Ладно, – сказал он и ткнул в свою муниципальную нашивку. – Вычищу я сегодня Рейгана.
– Один?
Джозеф снова кивнул в знак согласия. Электрический муниципальный пикап развернулся и поехал прочь от протестующих. Джозеф сказал себе, что в полуночной тишине на площади Рейгана он постарается понять, есть ли разница между «анархией» и «террором».
* * *Их семья была в числе первых поселенцев. Когда они переехали, Джозефу было пять лет, в его памяти сохранились лишь слабые отзвуки, обрезанные и потускневшие кадры Старого Света.
Поэтому о месте собственного рождения Джозеф смог рассказать своему единственному сыну лишь то, что слышал от родителей.
Они рассказывали о берегах, с которых прибыли, – обветшалых набережных, причалах, пляжах, у которых жили большинство из них. Они описывали Старый Свет так, словно тот ничем не отличался от теперешнего мира, за исключением стен, опоясывающих пределы Поселения. Границ, что не позволяли заключенным в них ордам выглянуть в мир прошлого и отгораживали от любопытных глаз старого, сословного общества жизнь людей, нашедших свободу за стальными стенами.
В остальном же, как Правительство обещало предкам Джозефа – и они передали эти слова потомкам, – новые поселения являются всего лишь перепланированными спальными районами. Цепочка «просто поселений», как их называли, протянулась вдоль русел рек и горных цепей США. Это были огороженные копии прежних городов, из которых изгнали неравенство и испорченность жизни Атлантического побережья. Остался лишь неон, мигающие плоды цивилизации, доступные беднягам, согласившимся на переезд.
Лишь когда Джозеф уже стал подростком, некоторые упрямые учителя стали рассказывать ему и отпрыскам первого поколения переселенцев неприукрашенные истории о пытках в исправительных учреждениях Старого Света, о чернокожих заключенных, воющих от безысходности и боли, которую часто им причиняли их собственные одержимые руки. О том, как загадка одиннадцати истерзанных и изуродованных негритянских подростков, тела которых выбросило на пляж одной кровавой ночью, привела к бунтам 2015 года. «Осознанная ярость» – так называли это учителя. Никто не был наказан за массовые аресты и убийства, но это уже не имело значения. Находка обезображенных трупов позволила диким ордам за девяносто дней сжечь бетонные джунгли, которые темные души именовали своими уголками американских городов. В этом пламени даже трущобы выгорели дотла, их черный дым поглотил бы и старые города, если бы Высшее Общество не предусмотрело такую возможность заранее, еще пятьдесят лет назад, при разметке городских границ, и не огородило свои башни стеной.
Вот чем, по их словам, занималась молодежь на площади Рейгана: они праздновали юбилей Поселения, требовали воплотить мечты и невыполненные обещания, данные при основании Поселения. В июле 2015 года, когда родился Джозеф, город пожирала массовая ненависть, и рождение ребенка убедило родителей, что они больше не могут мириться с положением вещей в родном Детройте. Тогда Америка придумала решение этой проблемы – проблемы самоидентификации, за которую люди продолжали цепляться, несмотря на тяжелую жизнь. Возмездие пришло в виде добровольного разделения: примирения за стеной, сделанной из китайской стали.
– Джозеф Чарльз?
Федералы не были идиотами, они не пытались полностью очистить города от цветного населения: эти методы слишком сильно отдавали печальной историей Старого Света. Предложения эмигрировать изначально поступали людям, кредитный рейтинг которых был ниже шестисот пятидесяти баллов, бывшим наркоманам и алкоголикам, старым и больным, жителям с историей выселения за неуплату, просроченными кредитами или банкротством, иммигрантам в первом поколении, насильникам, социальным работникам и священникам-евангелистам. Прежде чем высоколобые академики и борцы за идентичность успели заявить, что эти термины всего лишь маскируют выселение из Старого Света темных, лишенных прав орд, федеральное правительство предложило всем желающим «перезагрузить жизненные обстоятельства», перебраться в поселения, стать добровольцами, «переселенцами-менторами».
– Мистер Чарли…
Джозеф наклонил форсунку мойки, чтобы смыть протестное граффити с кафельного цоколя. Он дернул шланг, который зацепился за восьмую ступеньку стремянки, и специальный раствор брызнул на его очки и перчатки. Струя местами выщербила кафель, но спиральные синие символы никуда не делись. Джозеф вспомнил, какими новыми и блестящими казались здания Поселения еще не так давно. Не только в его детстве, но и позже, когда Шеви был лишь улыбчивым карапузом с карими глазами, искрящимися ожиданием чуда.
Джозеф знал, что ему не пришлось бы смывать арабески подростковой злости в половине двенадцатого ночи, если бы Администрация по-прежнему требовала от юнцов поколения его сына читать Конституцию, написанную отцами-основателями старой Америки. Если бы они видели контракт, заключенный некогда людьми со своей историей (с проектами и поправками, дополнениями и странной шестидесятипроцентной арифметикой), то знали бы, что свободные массы обязаны соглашаться с назначенными правителями для собственной же пользы. Тогда они смогли бы оценить отчаянную надежду, которую им предоставляла жизнь в Поселении. Ощутить, что жизнь в Поселении лучше любых бунтарских альтернатив. Но в который раз безумие, не стесненное уроками истории, вырвалось на волю, заставляя молодежь имитировать предания о театрализованном восстании на окруженной стенами Площади. Они стучали по прутьям клетки, требуя старых свобод и выеденной изнутри демократии. Они не понимали, что их протест выхолощен банкротством истории, особенно если учесть, что именно от такого безумия люди и бежали сюда, что они собрались здесь, чтобы его победить.
