Барбара Вайн - Ковер царя Соломона
Джарвис побежал. У него было два чемодана и рюкзак, но он все равно помчался домой со всех ног. Входная дверь оказалась незапертой. Он бросил чемоданы, скинул рюкзак и распахнул дверь в раздевалку. Алиса вцепилась в веревку колокола, словно героиня старинного романа, какая-нибудь дочь звонаря, предсказывающая пришествие Бонапарта и приближение вражеской армии. Она повернулась к хозяину дома с белым лицом, на котором бешено сверкали глаза. Стрингер шагнул вперед. По телу женщины прокатилась долгая судорога, она отпустила веревку и с рыданиями упала ему на руки.
Тина услышала звон колокола, как только свернула на Прайори-роуд с Килбурн-Хай-роуд, где покупала носочки детям на распродаже по случаю закрытия магазина. Из-за этого ей в кои-то веки пришлось подняться ни свет ни заря и потащиться туда с сыном и дочерью. В отличие от Джаспера и Бьенвиды, она не сразу сообразила, что это за звук и откуда он доносится. А вот ее сын затрепетал. На долю секунды он подумал, что колокол звякнул сам по себе или от ветра. Но звон не прекращался, и Джаспер почувствовал себя оскорбленным. Это был его колокол, кто бы сейчас в него ни звонил. Мальчик быстро сообразил, что причиной трезвона не могли быть ни влажный воздух, ни сверхъестественные силы, поэтому, кто бы там ни был, он не имел права этого делать.
Бьенвида сверлила его обвиняющим взглядом, как будто во всем виноват был он сам.
– Откуда это? – спросила Тина.
– Это наш колокол, – ответил Джаспер.
– Старый школьный колокол?! – удивилась его мать. Она что-то такое слышала, когда ей было столько же лет, сколько сейчас Бьенвиде. Почему-то у нее всплыло в памяти, как она расчесывала свои длинные спутанные светлые волосы, а потом приходила мама и помогала ей…
– Вот черт! – воскликнула молодая женщина. – Она сейчас тоже услышит звон и вспомнит эту старую историю с ее братом!
Сорвавшись с места, мисс Дарн побежала в направлении виллы «Сирени». Дети переглянулись, Джаспер пожал плечами, и они бросились вдогонку.
Но Сесилия колокола не услышала: она умерла незадолго до его первого удара.
Пожилая женщина полулежала, обложенная четырьмя подушками, на своем диване-кровати, остававшемся теперь постоянно разложенным. Дафна сидела рядом на стуле и спрашивала, чего бы Сисси хотела на обед. До обеда было еще далеко, но жизнь на вилле стала очень неторопливой, и сиделке нравилось заблаговременно интересоваться тем, что приготовить подруге, даже если в последнее время это был омлет из одного яйца, который они делили на двоих, или чашечка супа – единственное, что теперь ела больная.
В этот раз миссис Дарн выбрала омлет. Вернее, Дафне показалось, что она произнесла слово «омлет», настолько невнятной стала речь ее подруги. Понимать ее с каждым днем становилось все труднее. В голове Сесилии теснились смутные образы прошлого, все ее мысли превратились в какой-то сонный сумбур, где властвовали не видения, а звуки. Она не видела тех, кого вызывала к жизни, с кем жила и разговаривала. Единственным ясным зрительным образом была ее собственная гостиная, с окном, за которым было видно одно только белесое небо, и миссис Блич-Палмер, сидящая рядом, такая же молодая, как в тот день, когда она выходила замуж за Артура. За Артура, который подарил Сесилии камею из розового коралла. Дафна каждое утро прикалывала камею к воротничку ее одежды, потому что ей казалось, что это доставляет Сисси удовольствие.
За две минуты перед тем, как начал звонить колокол, больная внезапно почувствовала острую боль в боку. Как будто в нее воткнули дрель, и в то же время это было похоже на усталость от работы – ощущение, уже почти ею позабытое. Она ничего не сказала Дафне о боли, только сжала руку подруги и произнесла:
– Дорогая, я любила тебя всем сердцем всю свою жизнь.
Сиделке показалось, что та бормочет что-то об омлете. Наклонившись поближе, она переспросила:
– Я не расслышала, Сисси.
Пожатие Сесилии ослабло, и Дафна положила руку подруги обратно на простыни. Вдруг из горла миссис Дарн вырвался звук, которого миссис Блич-Палмер никогда прежде не слышала: какой-то странный хрип. Она подумала, что Сисси хочет откашляться, поэтому обняла ее, стараясь приподнять повыше. Больная широко распахнула глаза, ее голова откинулась, и она мягко осела в руках подруги.
– Сисси! О, Сисси! – произнесла Дафна. – Моя дорогая Сисси!
Где-то снаружи начал звонить колокол: звуки доносились со стороны «Школы». Он зазвучал, словно специально, как похоронный звон по Сесилии. Ее сиделка не выдержала и расплакалась. Она поднялась, закрыв лицо руками и с ужасом вслушиваясь в этот резкий нервный трезвон.
Зазвенел другой колокольчик: звонили во входную дверь.
Пойти туда сейчас и открыть ее казалось Дафне совершенно лишним и ненужным. Она продолжала неподвижно стоять и слушать колокол, а между ее прижатыми к лицу пальцами струились слезы. Дверной колокольчик зазвонил снова – было ясно, что кто-то нажал кнопку и не отпускал палец. Миссис Блич-Палмер пришлось идти открывать. В каком-то оцепенении она смотрела, как в дом входят Тина, Джаспер и Бьенвида.
Опомнилась она лишь тогда, когда девочка подошла к двери в гостиную.
– Нет! Не входи туда! – закричала пожилая женщина. – Туда нельзя! О боже, этот кошмарный колокол!!! Когда же он замолчит?!
– Почему мне нельзя заходить туда, тетя Дафна? – удивилась мисс Дарн.
Сиделка полагала, что в присутствии детей говорить о смерти не следует. Что же делать? Все трое смотрели на нее с невинным удивлением, но потом на лице дочери Сесилии наконец отразилось понимание того, что произошло.
– Ах, Тина, Тина… – проговорила миссис Блич-Палмер. Она должна была это сказать. – Твоя мать нас покинула. Она только что умерла у меня на руках.
Мгновенно, не издав ни единого всхлипа, Бьенвида зашлась в истерическом плаче. Колокол звякнул еще пару раз, издал несколько последних коротких звуков и в конце концов смолк.
После похорон Дафна вернулась домой в Уиллсден. Приехал Дэниэл Корн на своем фургончике и помог Тине перевезти вещи на виллу «Сирени». Она собиралась поступить так же, как Джарвис: сдавать комнаты внаем. В самую большую комнату на верхнем этаже въехал Джед, который хотел жилье попросторнее. Новую хозяйку это устраивало, потому что ястреб гадостно вонял, а ей казалось, что вонь, как и горячий воздух, поднимается вверх.
Издатель Джарвиса благосклонно принял идею книги о метрополитенах СССР и Восточной Европы. Работа над историей лондонской подземки подходила к концу. Том Мюррей намеревался остаться в «Школе». Парень по имени Арчи, игравший в его группе на ударных инструментах, собирался въехать в бывший кабинет пятого класса, как только закончится его нынешний договор с другим домовладельцем. Джарвис понимал, что трудностей и со сдачей внаем бывших комнат директора школы не возникнет – скорее, наоборот, ему придется отказать многим вполне достойным претендентам.
Флейтист ничего не сказал ему об Акселе – он вообще никогда и ни с кем о нем не разговаривал. Алиса же просто не могла этого сделать. В результате первой о пропавшем жильце с Джарвисом заговорила Тина, когда они с ним пили чай на ее вилле. Она поинтересовалась, заплатил ли ему Джонас, перед тем как съехать.
– Какой еще Джонас? – изумился Стрингер.
– Ну, Аксель Джонас, тот бородатый тип, который провожал тебя в Хитроу и снимал в «Школе» «пятый класс» и «кабинет рисования».
– Не знаю я никакого Акселя. Наверное, это был сквоттер. Странно, что он был только один!
– Он водил с собой медведя, – встрял Джаспер, но никто не обратил на него внимания.
Джарвис рассказал, что собирается писать книжку о России и Восточной Европе и поэтому должен будет поехать в Берлин и прокатиться на Ю-бане[37], чтобы своими глазами увидеть, что происходит, когда линия пересекает Берлинскую Стену. А еще ему бы хотелось, когда Стену все-таки сломают, проехаться на первом поезде, который пройдет отрезок между Фридрихштрассе и площадью Маркса и Энгельса, то есть из Западного Берлина в Восточный, без остановки. Он с удовольствием рассуждал о датах поездок и своих планах, не придав значения информации о мужчине, который прожил в его доме и не заплатил ни пенса.
А вот Джаспер забыть страшного соседа не мог. Мальчик ничего о нем не говорил, но зато много думал. Он часто сидел на подоконнике в своей новой комнате, той самой, которая раньше служила спальней Дафне и откуда прекрасно были видны деревья, растущие на Лугу, но нельзя было заметить никаких серебряных поездов. Сидел и вспоминал человека с медведем. В их новом доме был здоровенный цветной телик, и они с Бьенвидой смотрели много всяких передач. Однажды вечером в новостях он увидел рожу Айвена с его зашитой губой и носом-уточкой. Диктор говорил, что того будут судить по обвинению в убийствах и взрывах бомб.
Джаспер вспомнил, как в их первую встречу Аксель расспрашивал его о призрачных станциях и секретных путях в подземку, а Айвен – человек-медведь – сказал тогда, что все они – как три брата-близнеца. Очевидно, этот человек был профессиональным террористом, и, несомненно, это он научил Джонаса, как пользоваться взрывчаткой. Теперь Джаспер был совершенно уверен, что именно Аксель, отыскав один из тайных ходов, проник в метро и устроил там взрыв. Точнее, попытался устроить, поскольку у него все равно ничего не вышло. Ребенок полагал, что журналисты немного увлекаются, когда говорят, что преступник собирался уничтожить буквально все метро из-за своего сумасшествия или из мести, а может быть – по причине иррациональной ненависти.
