Виктория Хислоп - Остров
– Как ты думаешь, можем мы уже им сказать? – спросил как-то утром Лапакис. – Некоторые постоянно спрашивают, когда их отпустят, и мне уже трудно их обманывать.
– Да, думаю, теперь самое время. По-моему, этим больным рецидив не грозит.
Первые несколько пациентов встретили сообщение о том, что их анализы в полном порядке и они здоровы, слезами радости. Все они пообещали хранить новость в тайне хотя бы несколько дней, но и Лапакис, и Киритсис были уверены, что им это вряд ли удастся.
В четыре часа пришел Димитрий и сел в коридоре, ожидая своей очереди. Пациентка перед ним, женщина, работавшая в пекарне, вышла из кабинета вся в слезах, отирая изуродованные щеки большим белым носовым платком. Должно быть, услышала дурные вести, подумал Димитрий. В две минуты пятого Киритсис выглянул из двери и пригласил Димитрия.
– Садитесь, Димитрий, – предложил врач. – Для вас есть новости.
Лапакис с сияющим видом наклонился вперед:
– Мы получили разрешение отпустить вас из колонии.
Димитрий молчал, онемение, которое он прежде ощущал в руках, словно бы вернулось, на этот раз поразив язык. Он почти не помнил свою жизнь до Спиналонги. Здесь был его дом, колонисты стали его семьей. Его настоящие родные давным-давно не давали о себе знать, и он понятия не имел, как их теперь найти. Лицо у него было изуродовано с одной стороны, но на острове это не представляло проблемы, – однако во внешнем мире могло привлечь излишнее внимание. Что ему делать, если он уедет отсюда, и кто будет учить детей в здешней школе?
Сотни вопросов и сомнений вертелись в его уме, и прошло несколько минут, прежде чем Димитрий смог заговорить.
– Я бы предпочел остаться здесь, у меня ведь есть тут дело, – сказал он, глядя на Киритсиса. – Я не могу все бросить и отправиться невесть куда.
Димитрий оказался не одинок в своем нежелании уезжать. Были и другие, кто боялся, что видимые последствия их болезни навсегда останутся с ними и сделают их изгоями, им необходимо было заверение, что они смогут снова войти в жизнь внешнего мира. Они ведь там должны снова стать чем-то вроде подопытных морских свинок.
Но несмотря на опасения этих немногих, это был особый момент в истории острова. Более пятидесяти лет прокаженные приезжали сюда, но никто из них не уехал, поэтому в церкви был отслужен благодарственный молебен, а в кофейне состоялся праздник.
Теодорос Макридакис и Панос Склавунис, афинянин, который организовал на острове кинематограф, стали первыми отъезжающими. Небольшая компания собралась у входа в туннель, чтобы проводить их, а они оба старались сдержать слезы, только им это не удавалось. Самые противоречивые чувства навалились на них, когда они пожимали руки мужчинам и женщинам, бывшим их друзьями и соратниками много лет. Ни тот ни другой не знали, что приготовила им жизнь по другую сторону узкой полоски воды, когда садились в ожидавшую их лодку Гиоргиса, чтобы отправиться из знакомого в неведомое. Они должны были вместе добраться до Ираклиона, где Макридакис хотел попытаться заново связать нити прежней жизни, а Склавунис собирался сесть на корабль до Афин, уже понимая, что его прежняя актерская карьера вряд ли возобновится. Это было невозможно из-за того, как он теперь выглядел. Оба мужчины крепко держали медицинские документы, которые сообщали, что оба они здоровы и не являются носителями бациллы лепры, в ближайшие недели им предстояло то и дело показывать эти карты, чтобы доказать: они официально излечились.
Несколько месяцев спустя Гиоргис привез на Спиналонгу письма от этих двоих. Оба описывали огромные трудности, с которыми им пришлось столкнуться, возвращаясь в общество, рассказывали, что с ними обращались как с отверженными, как с людьми, жившими в колонии прокаженных. Истории звучали совсем не ободряюще, и Пападимитриу, которому были адресованы письма, никому их не показал. Другие пациенты из первой группы тоже вскоре уехали. Все они были родом с Крита, и их радостно встретили родные, все они нашли себе работу.
В течение следующего года люди продолжали выздоравливать. Доктора продолжали тщательно фиксировать все данные начиная со дня первого приема препарата и то, сколько именно месяцев проходило до того, как результаты анализов показывали изменения.
– К концу этого года мы останемся без работы, – язвительно заметил Лапакис.
– Ну, я, вообще-то, думала, что работа здесь станет делом всей моей жизни, – ответила Афина Манакис. – А выходит, что это не так.
К концу весны стало ясно: если не считать нескольких десятков пациентов, плохо отреагировавших на лекарство, и тех немногих, на которых оно вообще не подействовало, остальное население Спиналонги поправится уже к концу лета. В июле доктора и Никос Пападимитриу горячо обсуждали, как устроить дальнейшие дела.
Гиоргис, увезший со Спиналонги первую группу исцелившихся мужчин и женщин, теперь считал дни до того, когда в его лодку снова сядет Мария. Невозможное стало реальностью, но Гиоргис все равно боялся, что могут возникнуть некие препятствия, непредвиденные проблемы, которых никто не ожидал.
Он держал при себе и радость, и тревоги и много раз заставлял себя прикусить язык, когда слышал в баре привычные бестактные подшучивания.
– Ну, уж я-то точно не стану вывешивать флаг в честь их возвращения, – сказал один из рыбаков.
– Ох, да что ты! – откликнулся другой. – Прояви к ним хоть немножко сочувствия!
Но даже те, кто наиболее открыто возмущался соседством колонии прокаженных, с некоторым стыдом вспоминали ту ночь, когда собирались напасть на остров и чуть-чуть не сделали это.
Однажды во второй половине дня в кабинете Лапакиса староста острова и три врача обсуждали, как именно следует обнародовать последние события.
– Мне хочется, чтобы мир знал: мы уезжаем, потому что излечились, – сказал Пападимитриу. – Если люди уезжают отсюда по двое-трое, да еще и стараются сделать это попозже вечером, это создает неверное представление у всех на материке. Почему они крадутся, могут спросить люди. Я хочу, чтобы все знали правду.
– И как ты собираешься это сделать? – тихо поинтересовался Киритсис.
– Думаю, нам следует уехать всем вместе. Я хочу праздника. Я хочу благодарственного молебна и пира на Крите. Не думаю, что это уж слишком.
– Но у нас есть и такие, кто не выздоровел, – напомнила ему Манакис. – Им-то радоваться нечему.
– Те пациенты, которым предстоит длительное лечение, – дипломатически ответил Киритсис, – тоже когда-нибудь покинут остров, мы на это надеемся.
– Как это? – спросил Пападимитриу.
– Я постоянно обращаюсь к властям и жду, что их переведут в госпиталь в Афинах, – ответил Киритсис. – Там им будет предоставлена постоянная забота, да и правительство не станет финансировать Спиналонгу, если здесь останется всего несколько человек.
– В таком случае, – сказал Лапакис, – могу я разрешить больным покинуть остров еще до полного излечения. Думаю, им так будет легче.
В итоге они пришли к полному согласию. Пападимитриу должен был публично заявить о новой свободе, а те, кому еще нужно продолжить лечение, будут осторожно переправлены в госпиталь Святой Варвары в Афинах. Теперь оставалось лишь организовать все как следует. На это понадобится еще несколько недель, но дату установили заранее. Двадцать пятое августа, день святого Тита, святого покровителя всего Крита. И единственным среди всех, кто сожалел о том, что дни Спиналонги как колонии прокаженных сочтены, оказался Киритсис. Он ведь мог никогда больше не увидеть Марию.
Глава 22
1957 год
Точно так же, как в самый обычный год, жители Плаки готовились к празднику в честь дня их святого. Но в этом году все должно было стать иначе. В этом году им предстояло разделить праздник с обитателями Спиналонги, их ближайшими соседями, которые в течение многих лет существовали только в воображении деревенских. Для некоторых это означало, что они будут приветствовать возвращение домой почти забытых друзей, для других это означало столкновение с самыми глубокими предрассудками, попытку справиться с ними. Им ведь предстояло сесть за один стол и разделить пищу с их до сих пор невидимыми соседями.
Гиоргис был одним из тех немногих, кто знал реальную жизнь колонии. Многие на Крите год за годом наслаждались финансовыми выгодами, имея отличный рынок сбыта за проливом, потому что снабжали колонию большей частью всего необходимого, для них перспектива закрытия колонии означала потерю бизнеса. Нашлись и такие, кто испытывал определенное облегчение при вести о кончине Спиналонги. Огромное количество тяжелобольных мужчин и женщин совсем недалеко, за узким проливом, – вот что их всегда тревожило, и, несмотря на знание того, что болезнь эта совсем не так заразна, как многие другие, они все равно боялись подхватить бациллу. Эти люди даже не задумывались о том, что теперь лепра стала излечимой.
