Марк Хелприн - На солнце и в тени
Гарри отшатнулся, как от удара.
– Вы это просто так говорите? – спросил он.
– Нет, – небрежно, словно отказываясь от закуски, сказал Билли. – Это происходит все время, расовое скрещивание, смешанные браки, усыновление детей другого вероисповедания. Об этом не говорят, такие случаи не рекламируют, так что может показаться, что это явление более редкое, чем на самом деле. Я знаю члена Кабинета министров, чья бабушка по материнской линии звалась Хадассой Леви. Он полагает себя принадлежащим к епископальной церкви. Собственно, он все время настолько пьян, что может полагать себя хоть египтянином.
– Ну и ну, – сказал Гарри. Он сам не знал, зачем он это сказал. Он был совершенно ошеломлен. В кильватере «Криспина», казалось, произносились миллионы фраз сразу, словно это был хор настолько огромный, что ему не видно было конца. Гарри удалось озвучить только один простой вопрос: – Она не знает?
– Пока нет. Я думал, что она почти наверняка выйдет замуж за протестанта, пусть даже почти забывшего о своих корнях, какими они обычно выходят из Йеля, и тем самым вернет семью на нашу старую дорогу. Что после двух поколений пертурбаций планеты прекратят вибрировать, обретя более плавные орбиты. Если бы она вышла замуж за Виктора, все это никогда не стало бы известно. Даже если бы позже это каким-то образом открылось, скорее всего, никто бы не поверил. Позволь мне поправиться. Она не знает на уровне сознания. Но она выбрала тебя. А может, вы просто случайно встретились. Черт, если браки заключаются на небесах, кто может знать? – спросил он. – Почему бы мне не благословить ваш брак? Помимо всего прочего, он гораздо более последователен в религиозном плане, чем мой собственный.
С достоинством уступая силе ветра, Билли налег на румпель, и «Криспин» с мощным содроганием лег на другой галс, разбудив Кэтрин и Эвелин. Развернувшись в открытом море, они взяли курс домой.
26. Безмолвие над водой
Пока Кэтрин, проснувшись, возвращалась в мир, где она была ребенком своих родителей, Гарри продолжал думать о мимолетном равновесии семьи, некогда существовавшем, сожалея, что и сам не в меньшей степени, чем время, разрушал его – и будет разрушать дальше. Так же уверенно, как яхта двигалась на север, оставляя за собой в море постепенно исчезающий в глубинах тихонько поющий след, импульс движения вперед разобьет все семьи, как разбил его собственную и как в будущем разобьет ее снова. Глядя на Кэтрин, пробирающуюся на корму, он понимал, что именно откроется перед ней и как сильно это изменит ее жизнь.
Она шла по палубе в сопровождении матери такая счастливая, будто, пока она спала, с нее омыли все заботы. Опустившись на скамейку, она схватила бинокль и принялась рассматривать птиц, скользящих над водой у входа в залив.
– Два баклана, – объявила она.
– Возьми румпель, Гарри, – скомандовал Билли, спеша присоединиться к дочери и жене. Хейлы много знали о птицах и умели распознавать их, когда другим виделись только пятнышки в небе.
Гарри взял румпель.
– Лавировать еще рано. – Билли поднял бинокль и погрузился в молчание.
Спустя какое-то время Кэтрин сказала:
– Видишь желтизну? Осталась от скрещивания.
Оперение на голове и шее одного из бакланов было желтым. У другого оно было замысловато крапчатым, словно чтобы вызывать какую-то оптическую иллюзию. Птицы ловили рыбу рядом с берегом, который был усеян плавником, выбеленным зимами Мэна. Их движения, отмеченные почти божественной соразмерностью, скорость, с которой они носились над волнами, их меткие броски, не требующее усилий парение и решительные нырки доказывали, что их наставниками выступали ангелы.
Билли оторвался от них первым, потому что ему пришлось наконец заняться лавированием. Он передал свой бинокль Гарри, после чего тот впервые увидел двух бакланов и, пока «Криспин» летела вперед, смотрел, как эта ладная пара витает в первобытном естестве над водой.
– Не могу представить более подходящей обстановки, Кэтрин, – с удивительной официальностью начал Билли, – чтобы сообщить тебе о том, что Гарри (хотя этот вопрос не предназначался для моря, мы просто в него соскользнули – не в море, в обсуждение вопроса) попросил нас благословить ваш предполагаемый брак, и я, предварительно обсудив это с твоей матерью, благословил.
«Криспин» проходил между островами, покрытыми скалами и соснами, при полном свете дня. Кэтрин закрыла глаза. Она не хотела расплакаться, что обычно случалось с ней так легко. Но каждый вздох был подобен вознесению, и она надеялась, что так будет длиться вечно.
– Есть кое-что еще, – сказал Билли, – о чем Гарри уже знает, а ты нет, хотя мне – нам – следовало, наверное, давно тебе об этом сказать и, конечно же, прежде чем Гарри, потому что больше всего это касается именно тебя. Надеюсь, ты меня простишь, хотя и пойму, если и не простишь. Мы скрывали это от тебя по многим причинам, не в последнюю очередь потому, что это трудная и сложная тема, которую лучше всего обсуждать со взрослым человеком. И мы скрывали это от тебя, по правде сказать, потому что не хотели, чтобы это оказалось между нами, пока ты не выросла.
– Что? – спросила она, полная предчувствий, но не испытывая страха.
– Мы не хотели сообщать тебе…
– Я что, приемная дочь? – каким-то скрипучим голосом перебила она, слегка потеряв самообладание и почему-то развеселившись.
– Нет, ничего подобного. Ну, немного вроде того.
– Немного приемная?
– Конечно, нет. Ты полностью наш ребенок – биологически, юридически, исторически, полностью. На сто процентов. Не в этом дело.
– Но ты, дорогая, иудейка, – на вычурный епископальный манер сказала Эвелин.
Кэтрин рассмеялась. Она не сочла это шуткой: понимала, что все серьезно, но, тем не менее, рассмеялась, потому что это, чем бы оно ни было, потрясало так сильно, что оставалось непостижимым.
– Я же не удочерена.
– Нет.
– Тогда, – сказала она Билли, – ты тоже иудей.
Всем это показалось невероятно смешным.
– Нет, – сказал Билли. – Я принадлежу к епископальной церкви.
– Я всегда так и думала, папа. Всегда думала про тебя так. – Она замялась. Секунда проходила за секундой. – Это значит, мама… значит, что…
– Да, – сказала ей Эвелин.
– О боже. Тебя удочерил дедушка Томас?
– Удочерили мою мать. Она родилась иудейкой в России и никогда не меняла веры. Это значит, что я, значит, что ты… Понимаешь? Если бы ты вышла замуж за Виктора, мы бы никогда тебе не рассказали. Но раз ты выбрала Гарри, как мы могли не сказать?
– Бога ради, страннее этого нет ничего на свете, – сказал Билли. – Мой внук, насколько я понимаю, будет стопроцентным евреем. Хейлы, одним махом… Я имею в виду, мои одноклассники, знай они, чему суждено случиться, подвергли бы меня остракизму. И уж не решаюсь сказать, что было бы, если бы об этом стало известно моему деду. Каждому хочется, чтобы его дети хотя бы немного походили на него самого. Чтобы продолжаться. Вы тоже захотите, чтобы ваши внуки были похожи на вас. – Он посмотрел на свою дочь и ее жениха. – И я думаю, что они будут на вас похожи, что бы ни говорили все остальные.
– Это правда? – спросила Кэтрин, не ожидая ответа. – Почему вы мне не говорили? Это ошеломляет – вдруг обнаружить, что я до сих пор ничего не знала о такой важной стороне своей жизни. Просто не знаю, что и думать. – Она встала и прошла на нос яхты.
Уселась там у основания бушприта, меж тем как яхта летела вперед, иногда благодаря порыву ветра мягко ударяясь о волны. Гарри смотрел, как ветер развевает ее волосы, и ждал, оставаясь в средней части судна, чтобы она его позвала или пришла к нему сама.
Они уже давно миновали остров, где впервые увидели бакланов, но теперь по левому борту появилось множество других – десятки, а может, и сотни хозяев маленьких зеленых островов, побелевших коряг и сосен, справлявшихся со своими занятиями с простотой и совершенством ста миллионов лет, за которые они изучили стихии настолько хорошо, словно никогда не отдалялись от них, и в этом была своя прелесть, в их отдельности от ветра и моря, но и вечной связи с ними.
Вместо того чтобы вернуться домой, они нашли бухту и стали там на якорь, укрывшись от ветра. Эвелин готовила обед, а Кэтрин по-прежнему сидела на носу, словно бы в горе, но с выражением сосредоточенности на лице. Рискуя застудить ноги в холодной воде, Билли перебрался на шлюпке на берег и бродил по мелководью, выкапывая куахогов. Мясо этих огромных моллюсков выглядело как костистая куриная грудка, а нарезанное с картофелем и сельдереем, позволяло приготовить наваристую новоанглийскую похлебку, прекрасно идущую под рислинг.
Пока в горшке варилась куахоговая похлебка, Кэтрин время от времени поворачивала голову. И, когда обед был готов, им не пришлось ее звать. Она не была ни рассерженной, ни уязвленной, но впала в глубокое спокойствие, в котором не было места для разговоров. Так что обед на «Криспине», чей якорный канат натягивался течением, входившим в обращенную на восток бухту с ее южной стороны и выходившим на севере, протекал в молчании. Они чувствовали умиротворенность, порождаемую близостью к морю, размеренное сердцебиение которого замещает деятельность и шум. Это было именно то, что требовалось Кэтрин, и когда они смотрели на нее хотя бы мельком, она казалась одновременно подавленной, обиженной, довольной и изумленной. Никто не осмеливался заговорить, пока она не сказала:
