Кафа Аль-зооби - Лейла, снег и Людмила
Он испуганно оглянулся. И, усаживаясь за стол, проговорил:
– Скажи, пожалуйста, тебя не раздражает эта теснота?
– Конечно, раздражает, – ответила она, наполняя водой чайник. – К этому нельзя привыкнуть при всем желании, даже если будешь убеждать себя, что тебе здесь нравится. Вздумаешь передвигаться свободно – обязательно ударишься о края и углы мебели и получишь синяки. Помню, когда я была маленькой, мама приходила в ужас, видя, как я бегаю по квартире. Она все время боялась, как бы я не ударилась головой о какой-нибудь угол и не получила увечье.
Настя вздохнула и добавила:
– Мне надоело здесь жить, особенно после смерти мамы. Я даже не помышляю о ремонте. Когда мы могли сделать ремонт, у нас не было денег. Теперь я начала работать, и положение улучшилось, но мне жалко тратить деньги на такую квартиру. Я всегда мечтала переехать отсюда в другую – просторную. И прежде чем переехать, я уберу там все стены. Хочу, чтобы мой ребенок передвигался и бегал по ней свободно.
При упоминании о ребенке Андрей вернулся мыслями к предложению, сделанному им Насте то ли наяву, то ли во сне. И пока она ставила старый чайник на плиту, напряженно думал, пытаясь вспомнить, но ему это не удалось.
Настя села за стол напротив него и, смеясь, произнесла:
– Ты знаешь, когда я проснулась сегодня и не нашла тебя рядом, я подумала, что ты сбежал.
– А зачем мне сбегать?
– Разве ты забыл, что вчера предложил мне выйти за тебя замуж?
– Правда? – Он улыбнулся и покачал головой. – Мне казалось, что это было во сне.
– Раз я помню о предложении, значит, к сожалению, это было наяву.
– Почему «к сожалению»?
– А ты не жалеешь о предложении, сделанном по пьянке?
– Нет. Не жалею.
– И ты помнишь, что я согласилась?
– Помню, – ответил Андрей со смехом.
Но вскоре в его глазах появилось задумчивое выражение. Какая-то часть сознания отказывалась верить тому, что говорил язык: дело примет серьезный оборот, и он женится. Ему казалось, что если он остановится и рассудит трезво, то обязательно сбежит, но в то же время он испытывал какое-то непонятное удовлетворение, доверяя себя тому, пьяному, Андрею. Это ощущение нравилось ему до такой степени, что он предпочитал думать и вести себя так, словно все еще находился в состоянии опьянения.
Они обвенчались в церкви, хотя ни он, ни она не были верующими. Но Насте нравился обряд венчания. Кроме того, она, придерживающаяся во всем современных взглядов, считала, что старое и забытое приобретает новизну и привлекательность, когда сдуваешь с него пыль времени.
Андрей согласился с ней и безболезненно отказался от той картины, которую рисовало прежде его воображение: жених и невеста, целующиеся на берегу Невы со стороны Васильевского острова, разбивающие бутылку шампанского за счастливую жизнь. Эти двое стояли неподалеку от воды, окруженные величественной и прекрасной панорамой города. Напротив высилась Петропавловская крепость с длинной позолоченной башней, стрелой уходившей в небо, справа – Зимний дворец во всем своем великолепии. Их окружали широкие мосты, вода в реке сияла от солнечных лучей, вокруг – пышная зелень, птицы парили в голубом небе, глядя на них, они – жених и невеста, – обнимались, стоя в самом центре волшебного зрелища.
От этой картины веяло тихим очарованием, но она немедленно потеряла свою романтичность, когда Настя отвергла ее с угрюмым выражением лица:
– Андрюша, прошу тебя, не рассказывай мне о прогулках по городу и возложении цветов к могилам. Мне это внушает отвращение. А птицы, дорогой, не будут петь и парить вокруг нас, потому что они улетели. Ты не видишь, что на улице идет снег? Сейчас зима.
В глубине души Андрей знал, что не любит Настю. Это было не более чем увлечение. Но на протяжении нескольких месяцев он верил, что брак с ней стал его настоящим богатством. Его прельстил ее образ жизни, рядом с ней все казалось легко. И даже семья, в прошлом представлявшаяся ему чем-то пугающим, особенно если недоставало любовной страсти, оказалась вполне терпимой: Настя предложила остаться каждому в своем городе, исключив всякую необходимость идти на уступки и жертвы.
Иногда она приезжала к Андрею в Москву, а иногда он ездил к ней в Питер. И каждый раз, когда он переступал порог ее хрущевской квартиры, у него возникало одно и то же ощущение: будто он вступил в прошлое. В этой квартире Настя сохранила все так, как было в советские времена: не покупала ни одной новой вещи для дома и даже не переставляла мебель.
– Андрюша, я обещала себе ничего не менять в ней. Ты понимаешь меня? Я ненавижу эту квартиру и не хочу тратить ни копейки на ее ремонт или обновление. Я хочу оставить ее совсем и никогда в нее не возвращаться.
Настя повторяла это часто, и хотя он разделял ее мнение, что квартира тесная до удушья, в то же время испытывал к ней какую-то симпатию, необъяснимую привязанность ко всему, что здесь осталось. Он не был знаком прежде с этой квартирой, и его не связывали с ней какие-либо воспоминания. Но старая мебель, которая несла отпечаток грустной величавости, темнота прихожей и древний кухонный шкаф – все это навевало Андрею атмосферу и воспоминания дедовских времен.
Последний дед его умер, когда Андрею было десять лет, и в его воображении осталась смутная картина: старый, окруженный вековыми соснами деревянный дом в деревне, мебель, похожая на Настину, те же предметы быта, и даже запах, казалось, был похож на тот, что стоял в Настиной квартире.
Помнится, в детстве он с нетерпением ждал лета, когда мать отправит его в деревню к дедушке и бабушке. В каждом углу их деревянного дома таилась сказка. Бабушка по ночам рассказывала их Андрею, и он засыпал под ее мягкий голос, наполнявший мир волшебством и чудом.
А Настя и ее друзья представляли собой противоположный мир. Его удивляла их современность и революционность во всем: во взаимоотношениях, внешности, языке общения и даже в еде, питье, вечеринках, где они пили только виски, и ему приходилось пить вместе с ними, хотя он больше любил водку. Что касалось их взглядов на вопросы политики и экономики, то в основе их лежал один принцип – свобода. Абсолютная свобода капитала. Свобода рынка. И ради утверждения основ этой свободы они ежедневно нападали в своих статьях на того советского монстра, как они его называли, который, хотя и поверженный, все еще мешал их свободе. И после каждого победного выпада приходили к одному и тому же итогу: от диктатуры и произвола исходит отвратительный запах засохшей крови.
Все еще опутанный сомнениями, Андрей мечтал стать похожим на них – не только чувствовать себя освободившимся и современным, но и поверить в правильность происходящих перемен, – так, как верили они.
Рашид
Рашид стал одним их тех, кто платил, не раздумывая и не подсчитывая, сколько в кармане денег. Он превратился в богатого предпринимателя, имевшего в своем распоряжении все, кроме свободного времени. Его рабочий день начинался в десять утра и заканчивался в двенадцать ночи, а то и позже. Он лично занимался большей частью дел, разъезжая между тремя ресторанами и офисом компании, основанной им недавно и занимавшейся поставками овощей и фруктов. Рашид мог возложить часть обязанностей на служащих, но предпочитал делать все сам.
День его состоял из забот и проблем, связанных с противоборством мафии, налоговой инспекции или другим органам, работники которых объявлялись с внезапными ревизиями. От всех приходилось откупаться. Вдобавок к этому повара и официанты воровали, грузовики с овощами и фруктами простаивали на подъезде к городу в ожидании Рашида, чтобы таможенники пропустили их за определенную мзду. И хотя он частенько возмущался по поводу беспорядков, беззакония и коррупции, охвативших Россию, в действительности находил в этом хаосе успокоение. Это было лучшее средство, отвлекавшее его от хаоса, царившего внутри него самого. Ему казалось, что если он остановится хоть на мгновение и заглянет внутрь себя или посмотрит в лицо новой жизни, то немедленно погибнет от тоски.
В то время ему казалось, что он забыл Лейлу. Он не виделся с ней и не следил за ее новостями. Лишь однажды случайно встретил ее, когда вышел из машины рядом с автобусной остановкой, чтобы купить в киоске пачку сигарет. Лейла стояла на остановке в ожидании автобуса, с пакетом в руке. Увидев его, она взволнованно переложила пакет из правой руки в левую, чтобы поздороваться. Рашид пожал ее руку. Она была холодной. Его вдруг охватило жгучее желание обнять Лейлу и согреть, и он не заметил, как уже несколько секунд стоит, сжимая ее ладонь.
– У тебя рука горячая, – проговорила она, отнимая ладонь.
Ему стало стыдно, будто его уличили в грехе. Рашид вздохнул:
– Почему ты ждешь автобуса в такой холод? Возьми такси.
– Такси? – усмехнулась Лейла. – К сожалению, я не из тех, кто разъезжает на машинах. Положение не позволяет.
