Лиана Мориарти - Последний шанс
Конни всегда начинала повествование с бирюзового крепдешина. Она, бывало, говорила: «Наша Роза мечтала о новом платье, и вот однажды…» Но я собираюсь начать с других событий, которые произошли немного раньше, потому что теперь главная я!
Итак, шел тысяча девятьсот тридцать второй год. Как раз в том году умер Фар Лэп. Ты слышала про эту знаменитую скаковую лошадь, дорогая? Ну конечно, про нее все знают. Ах, ты видела фильм? Теперь мне не очень нравится ходить в кино. Никак не могу удобно устроиться в кресле. Да, наверное, надо брать с собой подушку. Ладно, не буду отвлекаться, а то Вероника, когда я утром ей все подробно рассказывала, просто из себя выходила, что я никак не доберусь до сути. Ее новая подружка тихонько посмеивалась. Эта Одри милая, правда? Похоже, у них особенные отношения. Ну, как бы то ни было, в тот год умер Фар Лэп. Помню, папа услышал об этом по радио и затопал ногами, утверждая, что нашего скакуна отравили американские гангстеры. Мы с Конни не придали этому значения.
В те времена на острове Скрибли-Гам было лишь два дома, обшитые сайдингом. В одном жила наша семья – мама, папа и мы с Конни, а на другом конце острова стоял дом деда и бабки. Туда можно было добраться только на лодке, потому что мы не расчищали заросли кустов.
Дедушка жил там один. Бабушка умерла, когда я была совсем маленькой, и я почти ничего про нее не помню, разве только то, что, приходя в гости, она всегда опускалась на колени, становясь одного роста со мной. Мне это очень нравилось. Хотела бы я опуститься на пол рядом с Лили или Джейком, но у меня так болят колени! Дедушку нашего звали Гарри Доути, и именно он выиграл остров, заключив то знаменитое пари, когда был совсем еще молодым человеком. Он очень гордился тем, что выиграл пари, и считал это главным достижением своей жизни. Дедушка много раз рассказывал нам эту историю.
Мы с Конни обожали деда и маму, но, честно говоря, не очень обращали внимание на отца. В Первую мировую он сражался во Франции, а как всегда говорила мама: «Во Франции воевать – это вам не в парке гулять». Бедняга! У него сильно болело раненое плечо и после отравления ипритом плохо видел правый глаз. Кроме того, как бы это помягче выразиться, папаша был явно со странностями. Наверное, в наше время его бы показали психиатру. Мама говорила, что до войны он был беззаботным парнем. Он пошел воевать, потому что считал это забавой, а когда выяснилось, что на самом деле это не так, возненавидел войну. У папы на глазах погибли три его лучших друга, и он считал, что кто-то должен за это ответить. Когда играли гимн «Боже, храни королеву», наш отец наотрез отказывался вставать. Он, бывало, говорил много и сбивчиво. Мама утверждала, что отец вернулся с войны совсем другим человеком, но мы его знали только таким и поэтому не очень-то ей верили. Мы как будто жили рядом с большой собакой, которой неизвестно что может прийти в голову.
Мы с Конни вели беззаботную жизнь девчонок-сорванцов. Идиллическое существование, право! Такая свобода! Иногда мне бывает жаль современных детей, которых водят в спортивные секции, записывают в балетные кружки и заставляют играть на скрипке. Мы с Конни плавали на лодке куда хотели. Разумеется, нам приходилось каждый день ездить в школу в Гласс-Бэй, но это было нормально! Конни была лучшей ученицей. Учителя считали, что ей надо поступать в университет. Я, честно говоря, училась средне. Была слишком мечтательной. После занятий мы с Конни часами бродили по острову, исследовали реку, удили рыбу и плавали. У нас было свое укромное местечко на пляже возле Салтана-Рокс, где я зарисовывала красивые наряды девушек, а Конни читала детективные романы. Мы приходили домой уже в темноте, очень голодные.
По сути дела, мы были очень избалованными девчонками. Только повзрослев, я стала понимать, как много работала мама и как она уставала. Отец наш был мясником, но, вернувшись с войны, не смог найти работу, и это было к лучшему, как говорила мама, а то еще, не дай бог, со своим больным глазом он отрубил бы себе пальцы. Папа годами пытался получить пенсию как инвалид войны, однако так ничего и не добился. Так и вижу, как он сидит за кухонным столом, сердито диктуя маме письма, потому что сам из-за плохого зрения писать не мог. Чтобы нас обеспечить, маме приходилось работать на швейной фабрике в городе. Когда она возвращалась домой, папа стоял, прислонившись к забору и ожидая, когда ему приготовят чай. Ему никогда не приходило в голову помочь по хозяйству. Как, впрочем, и нам с сестрой. Так тогда было принято. Но мама никогда не жаловалась. Она всегда рассказывала нам смешные истории о том, как сегодня прошел день. Мы с Конни покатывались со смеху. Она вечно теряла вещи. Была такой беспомощной! Потеряет билет на поезд, и приходится потом заговаривать зубы проводнику, чтобы ее не высадили. Знаешь, мама была такой хорошенькой, с вьющимися светлыми волосами! Вероятно, это ее и спасало. Однажды мама случайно опустила в почтовый ящик вместе с письмами конверт со своей зарплатой, и ей пришлось несколько часов ждать почтальона, чтобы тот открыл ящик. Ах, она была чудачкой!
Готовила мама просто великолепно. Нам всем, даже Конни, очень далеко до нее. К тому же мама была талантливой портнихой! Она шила нам одежду без всяких выкроек. Каждый год на Рождество я, бывало, сделаю набросок платья, какое хочу, а она сошьет его мне. Ну вот, жили мы не тужили, пока однажды вечером в августе мама не забыла в поезде свое единственное теплое пальто. Помню, в тот день она приехала домой, промерзшая до костей. У нее сильно стучали зубы, они издавали звуки, похожие на «бррр», однако она, как всегда, хихикала. Конни рассердилась на нее и сказала: «Ты заболеешь, мама». И так оно и случилось. Денег на новое пальто не было, и мама мерзла. Началось с насморка, а превратилось в серьезный грудной кашель. Бывало, она наклонится вперед, опершись руками о колени, и кашляет, кашляет. Сейчас ей бы прокололи антибиотики, и все дела! Когда мы с Конни отвезли маму в больницу в Гласс-Бэй, было уже слишком поздно. Через несколько дней она умерла от пневмонии. Ей было тридцать семь. А теперь, когда врач выписывает мне антибиотики, я смотрю на упаковку и думаю: «Это все, что нужно было нашей мамочке для спасения жизни». Помню, как мы с Конни стояли в больнице, не в силах заплакать или прикоснуться друг к другу и пребывая в сильнейшем шоке. Казалось удивительным, что наша вечно занятая мама нашла время, чтобы умереть. Только в больнице я и видела маму лежащей. Снова телефон, Софи? Хочешь ответить?
* * *– Потом перезвоню. – Софи машет рукой. – Это важнее.
Роза улыбается ей, отхлебывает чая, откашливается и продолжает рассказ.
* * *Всего месяц спустя умер и дедушка. Думаю, он был потрясен смертью мамы. Он любил ее. И не только по-родственному. Мне кажется, он всегда был в нее влюблен. В один день жизнь наша изменилась.
Все вокруг сделалось каким-то чужим. Помню, как, выходя из дома, я смотрела на реку, словно никогда не видела ее прежде. Все казалось пугающим и каким-то серым. На острове остались только Конни, папа и я, и он выглядел таким пустым без мамы, у которой энергии, шуток и историй всегда было на десяток человек. Чтобы заполнить Скрибли-Гам, нужны были люди. Для нас наступило ужасное время, Софи. Мы очень тосковали без мамы и чувствовали себя совершенно беспомощными. К тому же было очень холодно. Помню, мы с Конни никак не могли согреться.
Папа с агрессивным рвением ударился в религию. Мы, разумеется, были католиками, но теперь отец по вечерам читал вслух Библию, требуя, чтобы мы с Конни вставали на колени и молились вместе с ним. Он все твердил, что мама не исповедалась перед смертью, и однажды Конни, не выдержав, закричала: «В чем, интересно, ей было исповедоваться? В том, что потеряла теплое пальто? Это был ее смертный грех?» Папа тогда ударил Конни Библией по пальцам, а она лишь рассмеялась. Жутким таким, горьким смехом.
Вскоре мы поняли, что финансовые проблемы придется решать самостоятельно. Конни пришлось отказаться от мысли об окончании школы и попытаться найти работу. Она неделями бродила по городу, выстаивая бесконечные очереди, и приходила домой с волдырями на пятках. Пожалуй, тогда я впервые услышала слово «кредит». Выяснилось, что радиоприемник папы взят в кредит и деньги за него еще полностью не выплачены. Мы не знали, что задолжали бакалейщику немалую сумму. Мы понятия не имели, что мама с трудом удерживала семью на плаву. Она оберегала нас от всех этих проблем.
И вот Конни буквально помешалась на деньгах. Говорить она могла лишь о том, как заработать денег. Ты, конечно, знаешь остров Банксия? К северу от нас? Так вот, в тридцатые годы Банксия была излюбленным местом для пикников. Чайный домик на этом острове пользовался популярностью, правда, булочки у них были ужасные! Твердые и совершенно безвкусные. Конни любила повторять: «Как бы нам заманить народ к себе? Кто хоть раз попробует наши булочки, тот на Банксию уже никогда не вернется». Но в те дни никто не слыхал о нашем острове, и с какой стати кому-то было сюда ездить? Для посещения Скрибли-Гам требовался веский повод – и, как тебе известно, мы в конце концов его нашли. Знаешь, переманив клиентов с Банксии, мы совершенно не испытывали угрызений совести: нечего кормить людей всякой дрянью!
