Энн Тайлер - Катушка синих ниток

«А поужинать не дадут?» – спрашивал он, и женщины разбегались, гоня перед собой детишек, как стадо. Но Линии не лентяйничала, нет-нет. Они с Корой Ли по-прежнему занимались своим маленьким консервным бизнесом, а когда у Джуниора стало больше заказчиков, Линии отвечала на телефонные звонки, занималась счетами и тому подобным. В сущности, договариваться с заказчиками у нее получалось лучше, она никогда не жалела времени на беседы о погоде, здоровье и прочих пустяках, умело сглаживала конфликты, сочувственно выслушивала жалобы.

К тому времени Джуниор уже купил грузовик – подержанный, но в хорошем состоянии, – имел в подчинении несколько рабочих и владел коллекцией превосходных инструментов, приобретенных у мастеров, от которых временно отвернулась фортуна. Это были достойные солидные инструменты старого образца, невероятно красивые. Пила, например, с засаленной деревянной рукоятью, а по ней изящно и очень точно вытравлена веточка розмарина. Конечно, рукоять потемнела от пота чьих-то чужих предков, но Джуниор все равно испытывал гордость сродни фамильной. Он всегда тщательно заботился о своих инструментах. И всегда ездил на те лесосклады, где мог лично, доска за доской, выбрать дерево. «Ну вот что, парни, я враз пойму, если мне попытаются всучить дрянь. Мне не нужны доски рассохшиеся, погнутые, заплесневелые…»

– Что, если б я был женат? – вздумалось ему спросить у Линии годы спустя. – Что, если б ты приехала на север, а у меня жена и шестеро ребятишек?

– Ой, Джуниор, – отмахнулась она, – да никогда бы!

– С чего ты так уверена?

– Ну, для начала, откуда за пять лет возьмутся шестеро детей?

– Ты же знаешь, что я не об этом.

Она лишь улыбалась в ответ.

В чем-то Линии вела себя, как женщина много старше его, но иногда – так, словно ей по-прежнему тринадцать: вздорно, дерзко, на редкость упрямо. Однако его неприятно поразила легкость, с которой она порвала все связи с семьей. Это свидетельствовало о злопамятности, которой он за ней никак не подозревал. И она не проявляла ни малейшего желания исправить свою деревенскую речь. Так и говорила «орать» вместо «звать», «ухайдакаться» вместо «устать» и «прямком» вместо «прямо». И упорно называла его «Джуни». И у нее была неприятная привычка тихо хихикать, прежде чем рассказать смешное, будто подначивая его смеяться. И она слишком тесно прижималась к нему, когда пыталась в чем-то убедить. И дергала за рукав, отвлекая от разговора с другими.

Ах, это тяжкое, гнетущее, изнурительное бремя – люди, считающие вас своей собственностью!

И если из них двоих именно Джуниор был вроде бы дик и необуздан, как же вышло, что в неприятности он влипал именно из-за Линии Мэй с самого первого дня их встречи?

Он был костляв, с узкой грудной клеткой, без лишнего грамма жира и в еде настоящий аскет. Но иногда он возвращался с работы и, увидев, что Линии во дворе болтает с соседкой, бросался к холодильнику и съедал остатки свиных котлет, венские сосиски с холодным картофельным пюре, зеленый горошек и вареную свеклу. Ничего этого он не любил, но пожирал как голодающий, как несчастный, которому никогда не дают того, чего ему действительно хочется, и Линии потом спрашивала:

– Ты не видел, у меня тут оставался горошек? Где он?

Он хранил каменное молчание. А она наверняка знала, ведь не думала же, что это малышке Меррик приспичило холодненького горошка? Но ни разу ни словом не обмолвилась. И он был благодарен ей за это – и одновременно страшно на нее злился. Снисходит к его слабостям, видите ли! Неужто и правда полагает, что раскусила его?

В такие минуты он в подробностях вспоминал свою давнишнюю поездку на вокзал, но только в этот раз все делал иначе. Проезжал по темным улицам, у вокзала сворачивал направо и опять направо на Чарльз-стрит и рулил назад к пансиону. Входил к себе в комнату, запирал дверь. Падал на койку. И засыпал – в одиночестве.

Джуниор велел Юджину отвезти качели к братьям Тилман, чье заведение располагалось у моря и куда «Уитшенк Констракшн» отсылали жалюзи клиентов, слишком густо покрашенные и оттого похожие на обсосанную ириску У братьев Тилман, говорили, имелся гигантский чан какой-то едкой жидкости, растворяющей краску и вообще все до самой древесины.

– Скажи, что качели нужны ровно через неделю, – наказал Джуниор.

– Ровно через неделю? Считая сегодня?

– Именно так.

– Босс, эти ребята иногда по месяцу возятся. И ой как не любят, чтобы их подгоняли.

– Говори: экстренный случай. И что мы доплатим за срочность. Переезд через два воскресенья, и я хочу, чтобы качели уже висели.

– Ладно, босс, постараюсь, – пробормотал Юджин, явно думая: «Столько суеты из-за каких-то качелей», но у него хватало ума вслух ничего не говорить.

Юджина Джуниор взял в качестве эксперимента, в первый раз нанял цветного на место одного своего маляра, призванного в армию. И пока что Юджин проявлял себя идеально. Настолько, что на прошлой неделе Джуниор нанял еще одного цветного.

Линии Мэй все сильнее тревожилась, что Джуниора самого призовут. Он напомнил, что ему сорок два, но она отмахнулась:

– Ну и что? Со дня на день призывной возраст могут повысить. Да и с тебя станется пойти добровольцем.

– Добровольцем! – вскричал он. – Я что, по-твоему, ненормальный?

Иногда ему казалось, что его жизнь – железнодорожный вагон, долго стоявший на запасном пути, очень долго, всю шальную, зря потраченную юность и годы Депрессии. Он отстал от времени, он бежал, догоняя, и катил наконец по нужным рельсам, – так разрази его гром, если он позволит какой-то европейской войне помешать ему.

Качели вернули девственно-деревянными, чудо из чудес. Ни крупицы синего ни в одной из тончайших трещинок. Джуниор обошел их кругом, дивясь.

– Господи, страшно представить, что за черт побери у них в этом чане, – сказал он Юджину.

Тот хихикнул и спросил:

– Хотите, чтобы мне крыть их лаком?

– Нет, – ответил Джуниор. – Я сам.

Юджин глянул изумленно, но промолчал.

Они вдвоем внесли качели на крыльцо и поставили вверх ногами на тряпку, чтобы Джуниор сначала залакировал низ и дал ему высохнуть и только потом качели перевернул. Стоял теплый майский денек, дождя не обещали, и Джуниор решил, что может спокойно оставить все на ночь и доделать утром.

Как большинство столяров, он очень не любил красить и к тому же знал, что не слишком в этом хорош. Но почему-то важно было выполнить задачу самостоятельно, и он аккуратно и терпеливо водил кистью, невзирая на то, что низ качелей никто никогда не видит. Работалось в охотку. Солнце просвечивало сквозь деревья, ветерок холодил лицо, и в голове наигрывала «Чатануга-чу-чу».

Из Пенсильвании ты отбыл где-то в три сорок пять,А в Балтиморе и журнал уже успел дочитать…

Закончив, он вымыл кисть, убрал лак и уайт-спирит и отправился домой ужинать, чрезвычайно довольный собой.

А наутро вернулся, чтобы закончить труд. Лак высох, но низ сиденья покрывала тонкая пленка пыльцы. Следовало это предвидеть! Неудивительно, что он ненавидит красить! Чертыхаясь про себя, он потащил тряпку с качелями к задней веранде. Расстелил в закрытом отсеке другую тряпку, втащил туда качели, поставил как положено. Все будет тип-топ, бог свидетель. Когда он поднимал качели, подлокотники снизу шершавили пальцы, но Джуниор заставил себя об этом забыть.

Отсек изнутри Юджин покрасил совсем недавно, в начале недели, и от смешанного запаха лака и краски у Джуниора слегка закружилась голова. Он сонно водил кистью по дереву. Разве не забавно: структура древесины буквально рассказывает историю – ведешь по волокнам и удивляешься, как далеко тянется одно и неожиданно обрывается другое.

Он думал, что, возможно, однажды на этих качелях кто-то сделает Меррик предложение, а дети Редклиффа так раскачаются, что их мать в испуге схватится за веревки, замедляя движение.

Узнав, что способен чувствовать к своим детям мужчина, Джуниор затаил глубокую злость на своего отца. Подумать только, шестеро сыновей и дочь, а он забыл о них легче, чем собака забывает подросших щенят. Чем старше становился Джуниор, тем меньше это понимал.

Он быстро, резко тряхнул головой, словно отгоняя мошкару, и вновь окунул кисть в лак.

Тот цветом напоминал гречишный мед, выявлял характер дерева, добавлял глубины. Все, больше никакого шведского синего из родимых мест! Никаких грубо сплетенных ковриков и проржавевших металлических качалок! Долой нежно-голубые, в цвет неба, потолки на крыльце и серый, как боевой корабль, пол!

В день переезда Линии пойдет по дорожке к дому и у крыльца воскликнет: «Ой!» И уставится на качели. «Ой, а как же!..» А может, и нет. Может, скроет удивление, она и хитрить умеет. Но сам-то Джуниор поднимется по ступеням, не сбивая шага, ничем не покажет, что здесь что-то изменилось. «Идем в дом?» – предложит он и повернется к ней, гостеприимно указывая на входную дверь.