Кингсли Эмис - Эта русская
– Нет, дружище, боюсь, ты ее с кем-то путаешь. Сэндин муж одевался как камеристка. А именно как ее личная камеристка. – Криспин заметил, что Ричард, пописав, сполоснул в раковине руки. – Не могу понять, почему ты так делаешь. Впрочем, не только ты. А я при случае всегда говорю: лично у меня там так чистенько, что по-хорошему стоило бы мыть руки до, а не после. Это старая…
– Криспин, мы что, весь вечер будем тут стоять и трепаться? Если хочешь занять у меня денег, то Бога ради, так сразу и скажи. Я без лишних слов ссужу тебе любую сумму, до пяти фунтов включительно.
На это Криспин ответил осторожным смешком, предлагая тем самым Ричарду продолжать в том же шутливом духе, однако стараясь не смутить его намеком на то, что вообще-то шутить он мог бы и почаще. Потом он добавил:
– Сэнди вроде бы собиралась затащить нас после ужина на какую-то пьянку. Нам с Фредди, честно говоря, не очень хочется.
– На какую еще пьянку?
– Понятия не имею. Где-то поблизости.
– Но вам с Фредди не очень хочется. Понятно.
– Не знаю, хочется ли тебе, но полагаю, что Сэнди будет рада твоему обществу. Особенно при сложившихся обстоятельствах. Ну, разумеется, если у тебя назначено свидание с какой-нибудь Анной Карениной, мы не обидимся.
Последняя фраза прозвучала немного натянуто. Криспина задело, что Ричард так вяло реагирует на его бескорыстное подначивание. Вернее, практически бескорыстное. Если бы – хотя это и маловероятно – у Сэнди с Ричардом завязалась интрижка, Сэнди наконец-то оказалась бы под присмотром и, возможно, пореже заглядывала бы к младшей сестре. Сэнди вертела сестрой как ей вздумается, отчего Фредди вздрючивалась, чаще прикладывалась к бутылке и вообще выходила из подчинения.
Учитывая эти сложные подводные течения, плюс еще постоянные попытки Фредди перевести разговор на Корделию и перемыть ей косточки, Криспину пришлось во все глаза следить за порядком, особенно когда они добрались до ресторана. Заведение было из тех, названия которых красуются во всех ресторанных справочниках, увенчанные коронами, звездочками, крошечными вилками-ложками, поварскими колпаками, головками сыра и кофейниками. Зала была небольшая, обставленная деревянными столами и стульями, которые выглядели так, будто их позаимствовали из закрывшейся школы для бедняков. В одном углу громоздился утративший дверцы шкаф, начиненный обрушившейся пирамидой пивных жестянок, а несколько внушительных осколков оконного стекла, аккуратно прислоненных к стене для дальнейшего использования, подчеркивали атмосферу учебного заведения. В зале находились член парламента от лейбористской партии, которого часто показывали по телевизору, и несколько прогрессивных журналистов.
– Прошу прощения, – извинился перед всеми Криспин, – я мог бы и разобраться, что это за заведение, когда прочел в «Спектейторе», что некто по имени Марк, сколько я понимаю, шеф-повар, строит свою гастрономическую философию на поэзии Дилана Томаса, а в ней, как мы все помним, большинство существительных и прилагательных встречаются друг с другом впервые в жизни. Что ты говоришь, моя душа?
– Видишь ли, в чем дело, – Фредди уже довольно давно жевала один и тот же кусок, время от времени приостанавливаясь в задумчивости, – я никак не могу понять, что это такое. Если бы поняла, мне бы, может, даже и понравилось.
– Никто не предлагает, чтобы тебе это нравилось. Идея не в этом. Ты должна получать свежие гастрономические впечатления.
– Этот деятель, – как его там, Марк? – так вот, Марк считает, что вкусовые рецепторы надо не ублажать, а раздражать, – вставил Ричард.
Он ощутил, что фраза прозвучала несколько заискивающе, однако ему очень хотелось поучаствовать в беседе, чтобы не лишиться внимания Сэнди, – она вот уже минуты две молча смотрела на него с выражением, которое можно было принять за ободряющее. Ричард был готов и дальше распространяться о Марке и его свойствах, о воображении, творческом подходе и тому подобном, однако надеялся, что не придется.
– Наверное… ты тут бывал и раньше, – наконец проговорила Сэнди, вкладывая или пытаясь вложить в эти слова нечто, чего он не понял.
– По-моему, нет, но если бы бывал, я бы…
– Нгорррндоуэлия, – заметила Фредди, наконец проглотив свой кусок, – ни за что не согласилась бы пойти в такую задрипанную душегубку. Ей подавай мраморные залы и чтоб меню было написано такими сцепленными между собой буквами, ну, знаете, как это, ну, это…
– Я знаю, – кивнул Криспин. – Как будто от руки.
– А я думал, такие места давным-давно перевелись. Как черно-белые фильмы, – заметил Ричард, – И это лишний раз доказывает…
Лучше бы ему на этот раз было промолчать.
– А по-моему, в этом вонючем мире просто развелось слишком много денег, – заявила Фредди, как и сестра вкладывая в свои слова какой-то невысказанный смысл, только совсем другой. – Ты разве с этим не согласен?
Ричард на миг заколебался.
– Ну, в общем, не совсем, – проговорил он наконец.
– Так я и думала. А скажи-ка мне, Ричард, – Фредди, видимо, все-таки решила облечь свою мысль в слова, – ты когда-нибудь водишь… то есть вы с женой когда-нибудь ходите вместе в ресторан? Вернее я вот что хотела спросить: вы часто ходите вместе в ресторан?
– Ну, пожалуй, если подумать, то нечасто.
– А если ходите, ты платишь по карточке или чеком? Или Корделия…
– А я на днях видел действительно богатого человека, – вмешался в разговор Криспин. – Мне тут пришлось защищать одного гнусного кабана, который что-то напакостил с акциями своей компании. У него громадный особняк под Льюисом. Дом, видимо, был очень даже неплохой, пока он не приложил к нему свою жирную лапу. Ну, вы, наверное, видели такие постройки. – Криспин придал своему лицу выражение, означавшее «какая гадость». – Так вот, к собственному омерзению и зависти, я обнаружил у него на стене картину, которую до этого видел в какой-то галерее, кажется, в Париже.
– Какую именно? – поинтересовался Ричард.
Криспин поглядел ему в глаза, а потом ответил:
– «Гиацинты в желтой вазе» Ван Гога. Ты наверняка ее тоже знаешь – по альбомам, по каталогам…
– Ваза на синей скатерти у окна, эта, что ли? – Ричард, если дать ему намек, ловил его на лету.
– Она самая.
– Я такой никогда не видела. – Фредди переводила взгляд с одного на другого. – Ни в книгах, ни на открытках, нигде.
– Ну, она, в общем, не из самых известных, а, Криспин?
– Да нет, не из самых.
Помимо того что Ричард нуждался в хорошем собеседнике для разговоров о Корделии, а Криспин с удовольствием его выслушивал, их роднило еще и пристрастие к невинным розыгрышам, вроде этого наспех придуманного Ван Гога, который не дал Фредди пуститься в длинные нравоучения. Для Ричарда это было не просто мимолетное удовольствие, но и лишнее свидетельство того, что мир состоит не только из русского языка, него, Корделии и других существ женского пола. И уж всяко не только из него и Корделии. Так националист-одиночка, живущий при очень терпимом и прогрессивном оккупационном режиме, все равно не может не порадоваться, встретив на улице собрата по убеждениям.
Сэнди выключилась из разговора незадолго до упоминания Ван Гога. Теперь же она спросила:
– А вы с Корделией ездите вместе в отпуск?
– Раньше ездили, но теперь довольно редко. В основном она уезжает, а я остаюсь дома.
– И чем ты без нее занимаешься?
– Ну… да знаешь, работаю. Как и всегда.
– И тебе не хочется переменить обстановку?
– А зачем? Я много где побывал за свою жизнь, но не нашел другого такого удобного и интересного места, как Лондон; да и делать там нечего, кроме как развлекаться с утра до ночи. Меня всегда удивляло, как это так можно: жить в одном месте и все время стремиться в какое-нибудь другое.
– Ну, если ты такой трудяга…
Последнее прозвучало не столько как «евнух», сколько как «жертва умственного расстройства». Ричард осознал, что нарушил одно из правил Криспина: «Никогда не говори с женщиной о том, что тебя действительно интересует», и ловко сменил тему:
– А ты ведь, наверное, много путешествуешь?
– Еще бы, причем каждый раз выбираю самое дорогущее место, и видел бы ты, как люди, которые туда едут, лезут вон из кожи, чтобы туда поехать, – просто заново обретаешь способность удивляться. А что касается развлечений, так Господи Боже мой. Особенно мужчины. Впрочем, надо думать, и женщины тоже.
– Не уверен, что мне бы это понравилось.
– А ты пробовал, Ричард?
Сэнди опустила веки, а когда подняла их снова, на него словно уставились два узких луча прожектора или даже два пулеметных дула. Он знал, что на ее вопрос можно найти множество как верных, так и неверных ответов, и пытался, несмотря на боевую обстановку, выбрать подходящий, как вдруг Фредди, видимо уловившая несколько последних реплик, снова встряла в разговор:
– А Корделия небось голову ломает, где ты проводишь нынешний вечер?
