Хельмут Крауссер - Эрос
Руководство музея ценит и уважает Инге, поскольку она добровольно выходит на работу в любые выходные и праздники. Иногда – три-четыре раза в год – к ней в гости наведывается ее предшественник, дряхлый вахтер. Так происходило и в новогоднюю ночь 1982 года. Трясущийся старец, на вид гораздо старше своих семидесяти, так же одинок, как и она, и его неудержимо тянет на старое место работы. Они вместе путешествуют по галерейным залам, двумя фонариками освещая живописные полотна, и порою старик вспоминает что-нибудь интересное о той или иной картине. В новогоднюю ночь дедок становится навязчивым и пристает к Инге с поцелуйчиками: «Не будь букой, чего тут особенного? Поцелуемся, как добрые коллеги!» Инге-Софи живо ставит его на место, и обиженный пенсионер язвит: «А может, все-таки пойдем побалуемся? Ведь я старше тебя совсем ненамного!»
Эта ядовитая пошлость задевает Инге Шульц еще больше, чем того хотел старикан. Она понимает, что жизнь проходит зря и конец уже не за горами. Время, потраченное впустую, уже не вернуть. С таким трудом выстроенный карточный домик самообмана шатается и грозит развалиться. Старика она вышвыривает вон, как собаку, хотя при этом чувствует себя довольно погано – все-таки в целом они общались довольно неплохо, и, уж наверное, можно было бы подарить ему один невинный поцелуй.
Через несколько дней она звонит Эндевитту:
– Я хочу заниматься чем-нибудь стоящим. В этом музее я просто похоронена заживо! Картины могут прекрасно обойтись и без меня.
– В музее вами очень довольны. С Новым годом!
Эндевитт, мягко говоря, абсолютно равнодушен к ее проблемам.
– Я могла бы пойти на курсы, научиться чему-нибудь полезному…
– Вы снова начали пить?
– Нет… А почему, собственно?… Только совсем чуть-чуть как любой нормальный человек…
– Нет проблем. Пейте сколько хотите! Я вам разрешаю.
На этом разговор заканчивается, потому что Инге бросает трубку.
В аквариуме кверху брюхом плавают мертвые рыбы. Хозяйка сливает их в унитаз, и они находят свой последний приют в бескрайнем море канализации. Повинуясь воле капитана, Инге напивается в ближайшем кабаке, где после десяти часов вечера из крепких напитков подают только «джентльменский набор» – бокал шампанского в комплекте с кружкой пива. Возможно, таким образом здесь хотят расширить клиентуру или объединить одиночных посетителей. А что, довольно логично: мужчина выпьет пиво, а дама – шампанское. Софи решает, что в этот вечер она пойдет с первым же встречным, которому не терпится снять девчонку. Она хочет, чтобы ею попользовались, и подобная перспектива даже кажется ей заманчивой. Однако как раз в этот вечер в «Почтовой карете» довольно скучно и сонно, никто особенно не разглагольствует и никто не проявляет интереса к ее особе.
Когда в три часа ночи Инге-Софи отправляется домой, приходится идти пешком. Поймать сейчас машину – невероятное везение; заказывать такси нужно за несколько часов до поездки. Странно. Зачем вообще такси при социализме? Многие вещи остаются за гранью ее понимания. Кстати, за несколько лет проживания в ГДР Софи так и не заметила, что существуют еще и нелегальные такси, весьма популярные у населения.
Она покачивается во хмелю, и на долгом пути в свой пригород периодически голосует, когда мимо проносится машина. Случается, что на попутке можно доехать и совершенно бесплатно. Может, поэтому в стране так мало государственных такси? А из-за дефицита простые водители проявляют благородство и подбирают пешеходов. Это как змея, кусающая себя за хвост: замкнутый крут, символ рождения и уничтожения одновременно… Пьяная философия зимой в три часа ночи на обочине дороги. Шаткие размышления Софи прерывает «Лада», что тормозит неподалеку. Водитель жестами приглашает ее садиться, не спрашивая пассажирку, куда ей нужно ехать. Это кажется ей подозрительным, но уже ничего не поделаешь – машина несется вперед.
– Слушай, ты ведь не знаешь, куда мне нужно?
Водитель, мужчина лет тридцати, в кожаной куртке и русской шапке-ушанке, не отрывая взгляда от дороги, вставляет Софи в рот сигарету.
– Я отвезу тебя, куда ты хочешь.
У него ухоженная бородка, широкий нос, пухлые губы – Софи видит его лишь в профиль.
– Почему же ты не спрашиваешь, куда я хочу?
– Думаю, ты скажешь это сама.
– Мне нужно в Грюнау.
– Хорошо, едем туда, – отзывается мужчина.
– Совершенно точно. Эта дорога как раз ведет в Грюнау.
– Значит, все в порядке.
Больше они не обмениваются ни словом. Вскоре «Лада» останавливается у подъезда Софи. Наверное, надо сказать «спасибо»? Надо, да не хочется.
– Ты в состоянии подняться по лестнице? Moжет, тебя проводить?
Наверное, ей просто кажется, но при этих словах губы мужчины расплываются в поганой улыбочке.
– Нет, спасибо, – все-таки произносит она сохраняя надменное достоинство.
Мужчина что-то бормочет – она не может разобрать, что именно. Тебя скоро вышвырнут. Ах ты, овца! Так, что ли, он сказал?! Уже спустив ногу на заснеженный тротуар, Софи напрягает все силы и резко оборачивается назад:
– Что-что вы сказали?
– Я сказал, что тебе надо хорошенько выспаться.
В дневное время она подолгу стоит на мосту над рекой и смотрит на медленное течение. Картина особенно очаровывает ее в моменты, когда льдины, разбитые на тысячи кусков, выступают наружу, и это напоминает разбитые оконные стекла. Серые, серебристые, голубоватые и бирюзовые, а то и почти черные пластины льда похожи на цветовую палитру взорванного телеэкрана.
Приходит весна, и, как это часто случается с людьми, страдающими от депрессий, буйство растущей зелени не радует Софи, а, наоборот, усугубляет ее дурное настроение. Ей кажется, что она уже не успевает за ритмичной сменой времен года и остается уродливым пережитком зимы, к которому чувствительные люди испытывают лишь отвращение.
Кто я такая? Неудачница, что раньше срока оказалась на пенсии и тешит себя парой-тройкой ярких воспоминаний? Что ж, по крайней мере, в жизни были хоть какие-то события. Если бы только рядом оказался человек, с которым можно поговорить обо всем! Насколько легче нести на себе бремя жизни, когда есть живая душа, умеющая слушать. Как чудесно иметь собеседника, которому можно сказать: «А помнишь?…» Боже мой, я уже начала рассуждать, как старуха.
В этот самый момент, когда она как никогда близка к самоубийству, Софи поднимает глаза и различает под навесом у вокзала мужчину, что ждет трамвай и читает газету. Неужели это on? Очень похож. Да, точно. Прошло семь лет, он слегка постарел, располнел, заматерел. Неужели это и вправду он? Он никогда не был ей симпатичен, однако знакомое лицо, внезапно вынырнувшее из реки времени, пробуждает неудержимую тягу к общению. Наплевав на все инструкции и предписания, она подходит к мужчине и произносит:
– Якоб?
Мужчина вскидывает голову, приподнимает очки и прищуривается.
– Софи? – шепчет он.
Как приятно слышать свое имя, свое настоящее имя!
– Якоб… Что ты здесь делаешь?
Тот и не знает, что отвечать. Оглядевшись по сторонам, он долго прокашливается и аккуратно складывает газету.
– Слушай… вообще-то нам нельзя общаться…
– Только нам с тобой?
– Не только. Это касается всех наших, кто оказался здесь.
– Всех наших! Сюда что, перебросили всех!
– Не всех, некоторых. По твоему примеру. Кстати, меня теперь зовут Мориц. Мориц Мюллер.
– Инге Шульц. У тебя найдется немного времени?
– Для чего?
– Мне так хочется поговорить с кем-нибудь, кто знает меня настоящую. Иначе я скоро сама позабуду, кто я такая.
– Здесь не место для разговоров. Как твои дела?
– Хреново. Где ты живешь? Чем занимаешься?
– Хм… – Якоб вытаскивает из барсетки и гордо демонстрирует Софи фотоснимок. – Вот моя жена. Познакомились на комбинате. Работаю я репрофотографом. Очень даже неплохая профессия. А вот наш малыш. Второго ожидаем в следующем месяце. Сама понимаешь, я не могу пригласить тебя в гости.
– Может, тогда приедешь ко мне? Я живу на окраине, в Грюнау.
Якоб медлит с ответом, и по нему видно, что его не особенно вдохновляет эта идея.
– Слушай… Оставь прошлое в покое. Ворошить старье – бесполезное занятие.
– У меня не осталось ничего, кроме прошлого.
– Значит, нужно учиться планировать свое настоящее и будущее!
– Ах ты, скотина!
– Чего? А, да ты всегда смотрела на меня волком! Чего тебе надо? – Он разговаривает уже сам с собой, поскольку Софи ушла прочь. – Ишь, привязалась к человеку! Дура набитая!
Почта
В конце 1983 года, на удивление быстро, Инге-Софи получила желанный садовый участок, что помогло ей хоть немного приглушить мысли о самоубийстве. Однако новая радость была недолгой. Ни малейшим талантом садовода и огородника она не обладала, и все посаженное у нее погибало – если не от избытка влаги, то от засухи. Через год она стала умолять Эндевитта разрешить ей выехать за рубеж – естественно, не в ФРГ, нет, всего лишь в Йемен, где она будет заботиться о бедных детях или заниматься другой общественно полезной деятельностью. Эндевитт даже слышать об этом не хочет и строго-настрого запрещает ей подавать официальное прошение на выезд за границу. Он не собирается ее обманывать и прямо заявляет, чтобы она и думать не смела о том, чтобы выехать за пределы страны. Любые попытки с ее стороны нарушить этот запрет будут пресечены безо всяких компромиссов. Софи знает, что это означает, и ей приходится подчиниться. Но потом…
