Жюльетта Бенцони - Женщины Великого века
Однако тем вечером маркизы в доме матери не было, но домой она не возвращалась. Погода стояла отвратительная, хлестал ледяной дождь, и похоже было, что к первым числам декабря выпадет снег. Стемнело. Маркиза уже давно должна была вернуться, тем более что в последние недели она чувствовала себя очень усталой и ей часто нездоровилось. Расин уже побывал везде, где она могла появиться, но впустую.
Было уже около десяти, когда раздались шаги маркизы. Почти не сдерживая гнев, Расин бросился к двери, готовый разразиться криками, но при виде молодой женщины, очень бледной и с темными кругами под глазами, он не осмелился и лишь сухо спросил:
– Где ты была? Я искал повсюду… даже у матери. Никто тебя не видел!
Она бросила на него усталый взгляд, сняла накидку из плотного шелка и протянула ее Нанетте, старой служанке, которая сразу поспешила к хозяйке, заслышав ее шаги. Потом медленно приблизилась к камину и протянула к огню иззябшие руки. Только когда Нанетта ушла, она наконец ответила:
– Я ходила к врачу! Его не оказалось на месте, и мне пришлось долго ждать.
– Зачем так долго ждала? Неужели этот визит настолько важен! Ты плохо себя чувствуешь?
Знаком она показала, что так и есть, но при этом улыбнулась.
– Сказал он, что у тебя за болезнь?
Тон мужа оставался суровым, но маркиза, словно погруженная в себя, этого не замечала. Ровным голосом она объявила:
– Да… У меня будет ребенок!
Молчание, которое воцарилось после этих слов, было таким многозначительным, что Расин не мог этого вынести. Но маркиза, кажется, ни на что не обращала внимания. На лице ее играла бессмысленная улыбка, вызвавшая приступ ярости у драматурга. Разве так сообщают мужчине о том, что он скоро станет отцом? Делая последнее усилие, чтобы сдержать себя, он пробормотал:
– И… от кого ребенок?
Маркиза вздрогнула, будто только сейчас увидела мужа и его искаженное гневом лицо.
– А от кого он может быть, по-твоему?
– Ну, уж нет! Неужели ты даешь мне понять, что он – мой? Месяцами ты ведешь себя не так, как прежде, ты полностью изменилась! Сколько раз ты подпустила меня к себе? Вечные мигрени, головокружения, бог знает что еще! Нет, тебе не удастся убедить меня, что я отец этого ребенка! Напротив, сейчас ты мне признаешься, кто его отец.
– Ты что, обезумел? Как смеешь говорить со мной в таком тоне?
Начавшаяся таким образом сцена на этом не закончилась. Она была ужасной, невообразимой. Всю ночь Жан Расин и маркиза терзали друг друга: он не переставал ее допрашивать, а она яростно защищалась, но силы у нее начали иссякать. Расин хотел добиться правды любой ценой. Не чувствуя ни малейшей жалости к жене, едва державшейся на ногах, он засыпал ее одними и теми же вопросами, надеясь, что рано или поздно она собьется и запутается в противоречивых «показаниях». Обезумевший от ревности, он готов был ее убить, но к утру, окончательно выбившись из сил, маркиза решила признаться: ребенок, которого она носила, был не от Расина, а от шевалье де Рогана. Да, они несколько раз увиделись, всего дважды или трижды, проснулись старые воспоминания, неожиданно оказавшиеся такими волнующими… Она уступила… и вот теперь эти короткие мгновенья принесли свои плоды.
– Но только, – прибавила она, заливаясь слезами, – клянусь, что все кончено. Он вернулся в Бретань, и мы больше никогда не увидимся… никогда, даю тебе слово!
– Слово? Ты чуть не навязала мне ребенка, которого заимела от другого!
– А что мне оставалось? Когда я поняла, что произошло, я просто обезумела, не хотела его, но вот только доктор сказал, что мои подозрения имеют основания, как произошло нечто странное – я перестала бунтовать. Я была почти счастлива! Ребенок! Как это чудесно!
– Можешь считать это чудесным, воля твоя! Но я не желаю его, ни в коем случае!
* * *Какой ужас вызвала у него эта женщина с вкрадчивым голосом и туманными, двусмысленными речами, к которой Расину пришлось обратиться по совету одного из приятелей! Логово ее, так называемая аптека, попахивало мерзкими историями, тошнотворными тайнами, преступной торговлей гнусным зельем. Захоти он купить яд, и она бы его продала, вне всяких сомнений. Достаточно дать требуемую цену. Но вовсе не это было ему нужно.
– Необходимо прервать нежелательную беременность, – просто сказал он.
– Только и всего? Это легко.
В обмен на золотой женщина вложила ему в ладонь маленький пузырек из темного стекла.
– Пусть она выпьет его содержимое перед сном, и через несколько часов дело будет сделано.
Когда он дал маркизе снадобье, та не протестовала. Она поняла, что, если ребенок не появится на свет, все разногласия между ней и супругом будут устранены. Раз уж она рассталась с шевалье де Роганом…
– Слава богу, дело еще не зашло далеко, – сказала она. – Все будет хорошо.
Но все получилось очень плохо. От той ночи, хотя прошло уже столько лет, у Расина сохранились страшные воспоминания. Маркиза испытывала неимоверные страдания. Явившийся врач сказал, что это выкидыш, даже не поинтересовавшись, чем он вызван.
– Отдых, хорошее питание, и все наладится, – проговорил он с оптимизмом, видимо, искренним, поскольку был полным невеждой.
Ничего подобного не произошло, маркиза слабела день ото дня. Затем у нее началась лихорадка. Ухаживал за женой один Расин. По взаимному согласию они всех удалили из дома, даже Нанетту, чтобы никто не узнал об истинной причине болезни маркизы.
– Скоро я поправлюсь, – повторяла она, – поправлюсь, я чувствую.
Вечером одиннадцатого декабря, когда Расин пришел к ней с чашкой бульона, он нашел маркизу мертвой.
* * *Драматург поднял глаза на полицейского, и в них было столько боли, что у Ларейни сжалось сердце.
– Теперь вам известно все. Я убил маркизу, не желая того… и воспоминания о той ночи, несмотря на прошедшие годы, жгут меня раскаленным железом. Вы знаете, я снова женился, и моя вторая супруга никогда не слышала об этом ужасном деле, но я, сколько буду жить, никогда не забуду!
В кабинете воцарилась мертвая тишина. Ларейни взял в руки гусиное перо с письменного стола и стал нервно покусывать кончик, глядя в упор на гостя. Глаза его словно старались проникнуть в душу Расина, и тот спросил сдавленным голосом:
– Что вы со мной сделаете? Если собираетесь арестовать, прошу дать мне время увезти из города жену…
Ларейни встал, отбросив перо в сторону.
– Арестовать? Нет… Как вы и сказали, это был несчастный случай. Я знаю – потому что старался это узнать, – что вы ужасно страдали, когда скончалась ваша супруга. Невозможно страдать до такой степени, если желаешь смерти человека. Возвращайтесь домой, господин Расин и… забудьте нашу встречу! Я доложу королю и господину Лувуа об отсутствии состава преступления. Ваша слишком требовательная любовь убила маркизу Дюпарк… не вы!
Шанмеле: «священное чудовище»[103] Великого века
В стане маркизов
Январские дни коротки. К четырем часам пополудни таверна «Мартышка», расположенная на улице Вьей-дю-Тампль, уже полностью погрузилась в темноту, и служанка внесла в зал масляные лампы и несколько подсвечников, поставив один на столик неподалеку от двери. Пламя свечей выхватило из мрака молодую пару. Мужчина и женщина, хотя они и сидели друг напротив друга, словно были погружены в свои тайные размышления.
Когда юноше лет двадцати двух – двадцати трех в глаза ударил свет, он вздрогнул и улыбнулся служанке.
– Принеси-ка нам еще кувшин, – сказал он, показывая на опустевшие кружки.
Служанка удалилась, юбки ее соблазнительно заколыхались, подчеркивая крутые бедра. Молодая женщина, сидевшая за столиком, наконец вышла из оцепенения. Повернувшись к очагу, в котором слуга разводил огонь, готовясь к ужину, она вынула из муфты руки и прижала их к груди.
– Думаешь, еще долго ждать? – обратилась она, улыбаясь, к своему спутнику.
Юноша в ответ тоже одарил ее улыбкой:
– Надеюсь, не очень. Мне кажется, что мы просидели здесь уже много часов.
– И мне.
Присмотревшись внимательно, никто бы не назвал ее красивой в строгом смысле слова. Живые глаза молодой женщины были невелики, кожа – желтоватого оттенка, зато в каждом жесте сквозила непередаваемая грация, фигура, даже скрытая толстой короткой накидкой, была превосходна, осанка же – благородна и полна достоинства. Добавим к этому роскошные каштановые волосы и тонкие, правильные черты лица, а главное – неизъяснимой прелести голос: нежный, глубокий и проникновенный. И наконец, она обладала чарующей улыбкой, перед которой невозможно было устоять. Имя этой молодой женщины было Мария Демаре, и она являлась законной супругой Шарля Шевилле, больше известного как Шанмеле, который и был тем белокурым юношей, сидевшим напротив. Оба были комедианты, играли в бродячем театре и совсем недавно приехали из Руана. Их озабоченный вид и нетерпение объяснялись тем, что несколько часов назад они прошли прослушивание, представ перед Руководящим комитетом «Театра Маре», второй по значимости театральной труппы Франции, и теперь ждали решения.
