Брайан Макгрори - Приятель
Президенты, входя в первый день своего пребывания на посту в Овальный кабинет, и то не испытывают такой гордости, как я, когда добрался до Цыпиного красного домика, а лопата в последнем усилии скребла уже по пандусу. Я счистил снег с деревянного настила, отодвинул засов больших двойных дверей и одним рывком распахнул их. Цыпа сидел на своей полке, причем его недовольный взгляд ясно говорил: «Какого черта ты там кряхтел все утро?»
– Давай, вылезай, – обратился я к нему с наигранной бодростью, с такой, какую только смог изобразить (то есть почти без всякой бодрости). Я увидел, с каким изумлением он созерцает расстилающийся за дверью белый мир. Потом петух уставился на меня так, словно взывал о помощи.
Наверное, он так и продолжал бы до бесконечности беспомощно пялиться на меня, но тут рядом со мной появилась Пэм и заговорила с Цыпой в своей «куриной» манере:
– Ах, какой красавец Бу-Бу! Выходи поскорее, пусть все полюбуются, какой ты умница и молодец!
Отлично. Мне было сказано: «Наконец-то ты управился», когда я расчистил всю подъездную дорожку, а разжиревшему цыпленку говорят, что весь мир, затаив дыхание, ждет не дождется, когда он после долгого сна объявит о наступлении нового дня.
Цыпа, заслышав это, спрыгнул с полки на мое кресло, оттуда на пол, проковылял к дверям и внимательнее присмотрелся к снегу. По какой-то причине я всегда подозревал, что этот петух с крошечным мозгом способен ругаться про себя последними словами. Сейчас все эти слова разом были просто написаны у него на физиономии.
– Ты посмотри, Бу-Бу, как мы для тебя постарались, – уговаривала его Пэм. – Тебе сделали замечательную тропинку. Ну-ка, иди за мной! – И она пошла к дому по расчищенной тропинке.
Цыпа, не трогаясь с места, провожал ее таким взглядом, будто решил, что она совсем спятила. Он закудахтал. Пэм поманила его рукой. Петух издал свой боевой клич, она же продолжала идти дальше по тропинке. Вскоре Цыпа несмело спустился по пандусу и спрыгнул на землю, покрытую снегом сантиметра на два, – я не хотел содрать весь дерн.
Снег ему не понравился. Он застыл на месте, хотя Пэм звала его все громче и настойчивее. Цыпа раскачивал голову из стороны в сторону, и бородка его моталась в такт этим движениям. Пэм по-прежнему звала его мелодичным голосом, и он наконец прошел мимо меня, высоко поднимая ноги. В глазах застыло выражение безнадежности и обреченности. Высоко задирая свои голые ноги, он осторожно прошагал по тропинке, обошел дом и взобрался на крыльцо, делая каждый шаг через силу. Те, кто проезжал мимо нашего дома, могли видеть, скорее всего, только красный гребень, венчавший его белую голову. Пэм подхватила его, обняла, потом поставила перед миской с завтраком: мелко нарубленные «куриные пальчики», толокно, тертый сыр, лущеная кукуруза. Цыпа издал долгий вопль облегчения – возможно, впрочем, это было предостережение. В любом случае, позор на мои седины, что я не сумел предвидеть следующего логического шага в этой цепи великих событий.
* * *Ивонна и Лео Макгрори вырастили далеко не дураков. К следующему большому снегопаду я уже полностью подготовился. Вскоре после первого горького опыта я расстался с немалой суммой заработанных тяжким трудом денег и купил ярко-оранжевый снегомет, выглядевший так, словно он предназначался для бригады техобслуживания большого торгового центра где-нибудь в штате Колорадо. Он был оснащен прожектором, рычащим двигателем и имел достаточный крутящий момент (понятия не имею, что это такое), чтобы протащить меня по всей подъездной дорожке, когда я в первый раз поскользнулся и упал.
Откровенно говоря, я не мог дождаться, когда снова пойдет снег, и когда он пошел, я поднялся рано, распахнул дверь гаража и вынырнул оттуда с большой новенькой снегоочистительной машиной. Мне потребовалось всего сорок пять минут, чтобы расчистить пространство, на которое вручную ушло больше трех часов. Еще полчаса пошло на то, чтобы лопатой убрать весь снег, который машина намела в гараж, на стоявший там мой автомобиль. Еще несколько минут я извинялся перед Бейкером за то, что нечаянно бросил целую лопату снега ему в морду.
Затем я потащил снегомет через весь двор к домику Цыпы, чтобы в два счета проложить новую тропинку от его пандуса до парадного крыльца дома. Приблизившись ко дворцу, я вдруг насторожился: двери, распахнутые настежь, раскачивались под порывами зимнего ветра. В снегу глубоко отпечатались ботинки, следы которых шли сперва к домику, а потом – прочь от него.
– Пэм, – позвал я, просунув голову в дверь нашего дома, – Цыпа здесь?
Прежде чем Пэм успела мне ответить, петушок сам подал голос: могучий вопль раздался из подвала, эхом разнесся по лестнице и загрохотал в прихожей. Пэм посмотрела на меня, будто слегка извиняясь, и объяснила:
– Он в подвале. Он не выносит снега, ему трудно ходить, да и мерзнет он сильно. У меня не хватило духу держать его на улице.
Даже в самых кошмарных снах мне не могло привидеться, что я буду с умилением, как в добрые старые времена, вспоминать те дни, когда петух жил у меня во дворе, а не в доме.
На протяжении следующих полутора месяцев по всей Новой Англии и мужчины, и женщины, и местные, и приезжие не переставали жаловаться на суровую зиму, которая всем действовала на нервы и подвергала тяжелым испытаниям наше терпение. Жуткая стужа, чуть ли не ежедневные снегопады, а с Великих Равнин – пронизывающие ветры. И среди всего этого ужаса (да и вследствие него) я вынужден был жить под грузом дополнительного стресса, который на всем белом свете выпал только на мою долю: у меня в подвале сидел петух, вопли которого на заре каждого дня заставляли вибрировать стены и пол, едва не сотрясая фундамент.
По утрам он кукарекал при первом же намеке на близящийся рассвет. После полудня – чтобы сообщить нам, что он никуда не пропал. Вечером… ну, наверное, просто потому, что его что-то пугало. Кукарекал, когда слышал, что мы дома, и когда, наоборот, не слышал – и что самое интересное, кроме меня, никто даже не замечал петушиного шума. Все продолжали заниматься своими обычными делами, лишь время от времени отвлекаясь, чтобы сказать петуху: «Ах, Бу-Бу». Надо же, в моей сокрушительной жалости к самому себе я начал чувствовать к этой откормленной птице некую симпатию, даже сопереживать ей, что ли. Цыпа ведь, разгуливая по цементному полу незавершенного подвала, был совершенно выбит из привычной колеи. Ночь превратилась для него в день, а день в ночь. Здесь у него не было земли, из которой можно выклевывать червячков, не было кустов, о которые можно почесаться, да и самих жучков-червячков не было. По крайней мере я надеялся, что их там нет. Когда я поделился всеми этими мыслями с Пэм, она согласилась, но сказала при этом:
– А что же мне делать? Ни одна ферма не желает взять его к себе. А на улице ему страшно не нравится. Да он и в своем домике, наверное, закоченеет до смерти. Так что же – умертвить его только потому, что настала суровая зима? – В моем молчании она уловила ответ и с жаром возразила: – Ну уж нет! Через неделю-другую потеплеет, и Цыпа сможет вернуться к тому образу жизни, который ему так нравится.
Между тем в более теплые дни, когда температура поднималась выше нуля, Пэм выносила Цыпу на заднее крыльцо, но там петух лишь дрожал от холода на пронизывающем ветру, а вокруг не находилось ничего заслуживающего птичьего внимания. Спрыгивать с веранды на снег он решительно отказывался, а потому все время проводил у самой двери, вглядываясь внутрь дома и колотя клювом в стекло.
Живя в подвале, он выработал новые привычки. Сначала взбирался по ступенькам на самый верх. Оказавшись там, не клевал дверь, не скребся и не кукарекал, а просто прижимался к двери и засыпал под звуки домашней суеты, участвовать в которой не имел возможности. И в прямом, и в переносном смысле там он был ближе всего к своим «наседкам». Пэм стала класть для него у двери одеяло, а девочки нередко открывали дверь и говорили ему ласковые слова.
Насколько я мог разобраться, таким образом Цыпа старался не расставаться с единственной семьей, какая у него была. И трудно было бы не заметить, как ценила его старания эта семья. Но всякий раз, когда я уже готов был допустить, что, возможно – всего лишь возможно! – он не такое уж дурное и злобное существо, Цыпа испускал душераздирающий вопль в разгар финального матча с участием «Пэтриотс» или во время важного разговора по телефону относительно моей колонки в газете, а иной раз просто тогда, когда я пытался поспать еще минут десять перед тем, как начнется очередной трудовой день.
На февральские каникулы погода стала совсем невыносимой. Мы с Пэм решили из принципа никуда не увозить девочек. Да, из принципа, но еще и потому, что авиакомпании и отели на эти каникулярные недели взвинтили цены буквально до небес. Так что мы остались дома, вместе с птицей, вопившей в подвале. Девочки постоянно ссорились, двор покрылся ледяной коркой, от ветра дрожали и звенели оконные стекла, а по телевидению шли бесконечные повторы старых передач. Возможно, решение остаться было моей самой большой ошибкой с тех пор, как в 2009 году я вложил деньги в акции «Дженерал моторс», рассудив, что уж эта компания никак не может обанкротиться.
