Энн Тайлер - Катушка синих ниток

– Ты уже проезжал мимо меня? – едва сев, спросила она возмущенно.

Вот так. Раз! – и он мигом лишился всех преимуществ.

– Я уже собирался спать, – произнес он почему-то жалобно. – Я ужасно сонный.

– Ой, бедный Джуни, прости. – Она перегнулась через чемодан и поцеловала его. Губы были теплые, но пахло от нее морозом. И еще, смутно, чем-то, для него прочно связанным с домом, вроде как жареным беконом. Настроение вдруг упало.

Но потом он запустил двигатель, стал переключать передачи и вновь обрел контроль над собой.

– Не понимаю, зачем ты приехала, – сказал он.

– Не понимаешь, зачем я приехала? – эхом повторила она.

– И не знаю, куда тебя девать. У меня нет денег тебе на гостиницу. Или, может, у тебя есть?

Если и были, она не призналась в этом.

– Отвези меня к себе домой. – Линии как будто требовала.

– Нет уж. Моя хозяйка сдает комнаты только мужчинам.

– Проведи тайком.

– Что? Провести тайком в свою комнату?

Она кивнула.

– Да ни за что, – бросил он.

Но продолжал ехать к пансиону, поскольку не представлял, что еще делать.

Они достигли перекрестка. Он нажал на тормоз и повернулся к ней. Почти пять лет минуло, а она нисколько не изменилась, вполне можно принять за тринадцатилетнюю. Кожа на лице натянута все так же сильно, как будто ее маловато, не хватает, губы бесцветные, тонкие. Точно ее заморозили в тот день, когда он уехал. И почему он считал ее симпатичной? Линии, очевидно, не сумела прочитать его мысли, потому что улыбнулась, глянула исподлобья и сообщила:

– На мне туфли, которые тебе так нравятся.

Это еще какие? Он не помнил никаких туфель. Посмотрел на ее ноги: темные лодочки на высоких каблуках и с ремешком, большие и неуклюжие, лодыжки в них кажутся тоненькими, как стебельки клевера.

– Как ты узнала, где я живу?

Она перестала улыбаться. Села прямее, поставила свою большую сумку на самый краешек колен.

– В общем. – Она резко кивнула по своей старой привычке, о которой он позабыл. Жест говорил: «К делу». Или: «Слушай сюда». – Четыре дня назад, – сказала она, – мне исполнилось восемнадцать.

– Поздравляю, – скучно отозвался он.

– Восемнадцать, Джуни! Совершеннолетие!

– Совершеннолетие – двадцать один, – поправил он.

– Ну, чтобы голосовать, да… Но я давным-давно собрала чемодан и накопила денег. Заработала: каждую осень с твоего отъезда собирала галакс[44]. Правда, помалкивала обо всем до восемнадцати, а то вдруг бы помешали. А назавтра после дня рождения попросила Марту Моффет отвезти меня на лесосклад в Перривилле и там у ребят спросила, куда ты уехал.

– Прямо у всей толпы?

Она снова кивнула.

Он живо представил, что они подумали.

– И один парень сказал, что ты, видать, уехал на север. Он вспомнил, как ты однажды спрашивал, не знает ли кто, куда делся плотник, которого вы все звали Беда, потому что его фамилия Бедль. И тебе сказали, что Беда уехал в Балтимор. Получается, и ты туда отправился работу искать. Тогда я и попросила Марту отвезти меня в Маунтин-Сити, а там купила билет в Балтимор.

Джуниору вспомнились мультфильмы, где Боско или еще кто-нибудь делает шаг с обрыва и сначала даже не понимает, что висит в воздухе. Неужто Линии не сознавала, как это рискованно? Он давно мог переехать. Перебраться, например, в Чикаго или вообще во Францию, в Париж.

И тут, совершенно без оснований, он показался себе полным неудачником: столько лет прошло, а он все еще здесь. А Линии к тому же заранее знала, что с ним иначе и не будет.

– Марта Моффет теперь Шафорд, – говорила Линии. – Ты слышал, она замуж вышла? За Томми Шафорда. А Мэри Моффет до сих пор одинокая, и ее это прямо убивает, сразу видать. Вечно срывается на Марту по всякой ерунде. Но они, правда, никогда не ладили, а навроде должны бы.

– Вроде бы, – поправил он.

– Чего?

Он сдался.

Они ехали через центр, где дома лепились один к другому и светили уличные фонари, но Линии почти не смотрела в окно. Он думал, что вид города произведет на нее больше впечатление.

– Потом я сошла с поезда в Балтиморе, – рассказывала она, – и первым делом – к телефону. Стала искать тебя в справочнике, но не нашла. И решила: обзвоню всех по фамилии Бедль. То есть обзвонила бы, да только Бедля зовут Дин, а по алфавиту это почти в начале. В общем, он сказал, что ты действительно к нему приходил и спрашивал насчет работы. Но нашел или нет, он не знал, и где ты живешь – тоже. Разве только, говорит, он так и остался у миссис Бэсс Дейвис, у ней, мол, работяги обычно поселяются, когда на север приезжают.

– Тебе бы к Пинкертону наняться, – проворчал Джуниор. Ему не понравилось, что его так легко разыскать.

– Я боялась, ты уже переехал, нашел квартиру или еще что.

Он нахмурился и напомнил:

– Вообще-то сейчас Депрессия. Не слышала?

– Меня пансион не смущает. – Она похлопала его по запястью, он отдернул руку, и Линии на какое-то время замолчала.

Джуниор поставил машину на некотором расстоянии от пансиона миссис Дейвис, в темном конце квартала. Не хотел, чтобы их видели.

– Ты рад, что я здесь? – спросила Линии.

Он заглушил мотор. И начал:

– Линии…

– Но, бог ты мой, нам не обязательно снова начинать все сразу! – воскликнула Линии. – Ой, Джуниор, как же я соскучилась! Я с твоего отъезда ни на когошеньки и не поглядела ни разу.

– Тебе было тринадцать, – сказал Джуниор.

Подразумевая: «И с тринадцати лет у тебя не было парня?»

Но Линии не поняла и просияла:

– Да.

Она взяла его руку, все еще лежавшую на рычаге, и зажала в ладонях, очень теплых, несмотря на погоду И видимо, его руки показались ей ледяными.

– Холодные руки, горячее сердце, – проговорила она. И затем: – И вот я здесь! Представляешь: наша первая ночь в жизни вся целиком!

Казалось, она нисколько не сомневается, что он поведет ее к себе.

– Первая и единственная, – подчеркнул он. – Завтра тебе придется поискать что-то другое. И так это ужас до чего рискованно. Если миссис Дейвис узнает, обоих на улицу вышвырнет.

– Ну и пусть, – ответила Линии. – Мне все равно, лишь бы с тобой. Такая романтика!

Джуниор отнял руку и тяжело вылез из машины.

Он велел ей подождать у крыльца, тихо открыл входную дверь, проверил, нет ли поблизости миссис Дейвис, и только потом показал Линии: заходи. При каждом скрипе ступеньки на лестнице он на мгновение замирал от ужаса, но, к счастью, их не застукали. Поднявшись на четвертый этаж – для слуг, как он всегда думал из-за крохотных комнаток с низкими скошенными потолками, – он показал подбородком на полуоткрытую дверь и шепнул: «Туалет», потому что не хотел, чтобы она бегала туда-сюда ночью. Она помахала ему пальчиками и исчезла там, а он пошел дальше. Свою дверь приоткрыл на пару дюймов, осветив ей путь; Линии вошла и закрыла ее за собой. Шляпу она держала в руке, и волосы на висках, он видел, были влажными. И короче, чем раньше. Тогда они спадали по спине, а теперь доходили лишь до подбородка. Запыхавшаяся Линии коротко рассмеялась.

– У меня ни мыла, ни полотенца, ничего, – прошептала она. Но ее резкий шепот далеко разносился, и он, нахмурившись, прошипел: «Ш-ш-ш».

Пока она отсутствовала, он разделся до кальсон. В углу стояло небольшое квадратное кресло, а перед ним не сочетавшаяся по стилю оттоманка – вся его мебель, не считая узкой кровати и маленького комода с двумя ящиками, – и он кое-как устроился в этом кресле и накрылся зимней курткой, как одеялом. Линии, застыв посреди комнаты с открытым ртом, смотрела на него.

– Джуни? – позвала она.

– Я устал, – сказал он. – Мне завтра на работу.

Отвернулся и закрыл глаза.

Какое-то время он не слышал ни звука. Потом зашелестела ее одежда, щелкнули застежки чемодана, еще что-то зашуршало – наверное, простыни. Она выключила лампу, и он расслабил крепко сжатые челюсти, открыл глаза, уставился в темноту.

– Джуниор?

Он понял, что она лежит на спине. Ее голос плыл куда-то вверх.

– Джуниор, ты злишься на меня? Что я сделала?

Он прикрыл веки.

– Что я сделала, Джуниор?

Но он глубоко и размеренно задышал, и она не повторила вопроса.

ЧТО ЖЕ СДЕЛАЛА ЛИНИИ?

Для начала, не сказала, сколько ей лет. Когда он увидел ее впервые, она сидела на одеяле для пикника с близняшками Моффет – Мэри и Мартой, старшеклассницами, вот он и посчитал, что она их ровесница. Болван. Мог бы догадаться по ее простенькому, без румян, лицу, распущенным длинным волосам и по тому, как откровенно она гордилась своей недавно обретенной взрослостью – и в особенности грудью, которой Линии иногда осторожно касалась кончиками пальцев, словно проверяя: на месте ли? Но это была весьма основательная грудь, крепко натягивавшая ткань платья в горошек, а еще, конечно, его ввели в заблуждение большие белые босоножки на высоких каблуках. Удивительно ли, что она показалась ему старше? Джуниор не знал ни одной тринадцатилетней, носившей каблуки.