Джон Уильямс - Стоунер
Это сопротивление, сколь бы ограниченным оно ни было, утомило Стоунера больше, чем он ожидал, и к рождественским каникулам он был почти обессилен. Он признался себе, что и правда стареет, и решил, что надо притормозить ради того, чтобы достойно доработать год. Все десять дней рождественских каникул он отдыхал, накапливал силы, и, когда каникулы кончились, когда пошли последние недели семестра, он сам удивился энергии, с которой работал. Спор из-за его ухода на пенсию, судя по всему, был улажен, и он больше не думал на эту тему.
Но в конце февраля на него опять навалилась усталость, и он не мог ее стряхнуть; он много времени проводил дома и большую часть бумажной работы выполнял полулежа на кушетке в своей задней комнатке. В марте он почувствовал тупую разлитую боль в конечностях; он сказал себе, что это переутомление, что с наступлением теплых весенних дней ему станет лучше, что ему нужен отдых. К апрелю боль сосредоточилась в нижней части туловища; время от времени ему приходилось пропускать занятия, и даже для того, чтобы перейти из аудитории в аудиторию, порой надо было собрать все силы. В начале мая боль стала сильной, и он больше не мог отмахиваться от нее как от незначительной помехи. Он договорился о визите к врачу в университетскую больницу.
Там были анализы, рентген, осмотр и вопросы, смысл которых Стоунер понимал довольно смутно. Ему назначили особую диету, прописали таблетки от боли и велели прийти в начале следующей недели, когда будут готовы все результаты. Он почувствовал себя лучше, хотя усталость сохранялась.
С ним имел дело молодой врач по фамилии Джеймисон; он сказал Стоунеру, что нанялся в университетскую больницу на несколько лет, а потом займется частной практикой. У него было круглое розовое лицо, он носил очки без оправы, и нервная застенчивость, которая была ему присуща, внушала Стоунеру доверие.
Хотя Стоунер в назначенный день явился чуть раньше указанного времени, в регистратуре ему сказали, чтобы он сразу шел к врачу. Он двинулся по длинному и узкому больничному коридору к маленькому кабинету Джеймисона.
Врач его ждал, и Стоунер понял, что он подготовился к его приходу заблаговременно; на столе были аккуратно разложены папки, бумаги и рентгеновские снимки. Джеймисон встал, быстро и нервно улыбнулся и показал Стоунеру на стул перед столом. – Здравствуйте, профессор Стоунер. Садитесь, садитесь.
Стоунер сел.
Джеймисон, нахмурив брови, посмотрел на лежащие на столе материалы, разгладил лист бумаги и опустился на стул.
– Итак, – сказал он, – есть некое образование в нижней части кишечника, это можно утверждать с несомненностью. На снимках много не увидишь, но так обычно и бывает. Имеется затемнение; но это может и не означать ничего серьезного. – Он повернул свой стул, вставил снимок в рамку, включил подсветку и показал на что-то рукой. Стоунер посмотрел, но не смог ничего разобрать. Джеймисон выключил подсветку и опять повернулся к столу. Он заговорил очень деловитым тоном: – В крови есть отклонения от нормы, но признаков инфекции не видно; скорость оседания эритроцитов повышена, кровяное давление понижено. Имеется некая внутренняя опухоль, которая внушает определенные опасения; вы изрядно потеряли в весе, и, принимая во внимание симптомы и все это, – он показал на стол, – я могу посоветовать только одно. – Он натянуто улыбнулся и с не уклюжей шутливостью объяснил: – Мы туда войдем и посмотрим, что у вас там такое.
Стоунер понимающе кивнул:
– Значит, рак.
– Видите ли, – сказал Джеймисон, – это очень многозначное слово. Оно может означать массу всего разного. Я более или менее уверен, что там опухоль, но… ни в чем остальном абсолютной уверенности быть не может, пока мы не вошли и не посмотрели.
– Давно она у меня?
– На этот вопрос мне трудно ответить. Но создается впечатление… видите ли, она довольно большая. Значит, не вчера появилась.
Немного помолчав, Стоунер спросил:
– И как вы считаете, сколько мне времени осталось?
– Ну, постойте, мистер Стоунер, – смущенно сказал Джеймисон. Он попытался усмехнуться. – Давайте не будем торопиться с выводами. Всегда есть вероятность… есть шанс, что это безобидная опухоль, доброкачественная. Или… да много чего еще может быть. Мы ничего не можем знать наверняка, пока мы…
– Понятно, – перебил его Стоунер. – Когда вы хотите меня оперировать?
– Чем раньше, тем лучше, – с облегчением ответил Джеймисон. – Больше чем на два-три дня я бы не откладывал.
– Так скоро, – задумчиво, почти рассеянно проговорил Стоунер. Потом посмотрел на Джеймисона в упор. – У меня к вам пара вопросов, доктор. И я настоятельно вас прошу ответить на них откровенно.
Джеймисон кивнул.
– Предположим, опухоль доброкачественная. Тогда составит ли большую разницу, если мы отложим на пару недель?
– Ну… – неохотно сказал Джеймисон. – Будут боли; а в остальном – нет, очень большой разницы не составит, я думаю.
– Хорошо, – продолжил Стоунер. – Теперь предположим, у меня то, чего вы опасаетесь. В этом случае две недели составят большую разницу?
После долгой паузы Джеймисон ответил почти сердито:
– Нет, думаю, не составят.
– Тогда, – рассудительно сказал Стоунер, – я пару недель подожду. Мне надо закончить кое-какие рабочие дела.
– Я этого не советую, как вы понимаете, – сказал Джеймисон. – Никоим образом не советую.
– Понимаю, – отозвался Стоунер. – И последнее, доктор. Прошу вас никому об этом не говорить.
– Не буду, – пообещал Джеймисон и с ноткой теплоты добавил: – Разумеется, не буду.
Он слегка изменил диету, которую назначил раньше, прописал новые таблетки и назвал Стоунеру дату, когда он должен явиться в больницу.
Стоунер ничего не чувствовал; казалось, врач сообщил ему всего-навсего о мелкой неприятности, о небольшом затруднении, с которым ему, Стоунеру, надо будет справиться, чтобы как следует сделать все, что от него требуется. Ему подумалось, что очень уж близко к концу учебного года это происходит; Ломаксу вряд ли легко будет найти ему замену.
От таблетки, которую он принял у врача, у него началось легкое головокружение, довольно приятное, как ни странно. Чувство времени слегка нарушилось; вдруг он обнаружил, что стоит на паркетном полу длинного коридора на первом этаже Джесси-Холла. В ушах негромко, неровно шумело, точно какая-то птица вдали махала крыльями; в сумрачном коридоре свет из невидимого источника становился, казалось, то ярче, то тусклее в такт с биением сердца; он аккуратно, контролируя себя, двинулся в полусвет-полутьму, и на каждый шаг его чуткая плоть отзывалась покалыванием.
Теперь он стоял перед лестницей на второй этаж; ступени были мраморные, с вытоптанными за десятилетия плавными углублениями по самой середине. А в тот день – сколько лет прошло с тех пор? – лестница была ровная, почти новая. В день, когда он стоял здесь в первый раз, глядя, как сейчас, вверх на череду ступеней и задаваясь вопросом, куда они его приведут. Он подумал о времени, о его плавном течении. Аккуратно поставил ногу в первое гладкое углубление и начал подниматься.
И вот он уже в приемной перед кабинетом Гордона Финча. “Вы знаете, декан Финч уже собрался уходить”, – сказала секретарша. Он рассеянно кивнул, улыбнулся ей и вошел в кабинет.
– Гордон, – приветливо проговорил он, все еще улыбаясь. – Не бойся, я тебя надолго не задержу.
Финч рефлекторно улыбнулся в ответ; глаза у него были усталые.
– Садись, Билл, садись, очень рад.
– Я тебя надолго не задержу, – повторил Стоунер; он почувствовал, что голос странно крепнет. – Дело в том, что я передумал насчет ухода на пенсию. Знаю, что причиняю неудобство; извини, что так поздно, но… я все же считаю, так будет лучше. В конце этого семестра я заканчиваю.
Лицо Финча плавало перед ним, круглое, изумленное.
– Какого черта? – сказал он. – Что, кто-то на тебя давит?
– Никто не давит, – ответил Стоунер. – Это мое решение. Просто… я понял, что мне и правда нужен досуг кое для каких занятий. И отдых мне тоже не помешает, – рассудительно добавил он.
Финч был раздосадован, и Стоунер понимал, что он раздосадован не без причины. Он смутно услышал, что бормочет еще одно извинение; он чувствовал, что с лица до сих пор не сошла глупая улыбка.
– Ладно, – сказал Финч. – Я думаю, сейчас еще не поздно. Завтра же начну готовить бумаги. Надеюсь, ты все, что надо, знаешь о размере пенсии, о страховке и прочем?
– Да, конечно, – подтвердил Стоунер. – Об этом я подумал. Тут все в порядке.
Финч посмотрел на часы:
– Ты знаешь, Билл, я опаздываю. Загляни завтра-послезавтра, и мы обсудим все детали. А пока… я считаю, надо поставить в известность Ломакса. Я позвоню ему вечером. – Он ухмыльнулся. – Боюсь, тебе удалось сделать ему приятное.
– Да, – согласился Стоунер. – Боюсь, удалось.
