Харви Джейкобс - Американский Голиаф

– Превосходно. Где же вас научили брать интервью у мертвецов, мистер Рак?

– Пока нигде. Я буду брать интервью у их родных и друзей.

– Понятно, ага, очень интересно. Возьмете как-нибудь интервью у меня. Во мне целый склад увлекательнейших историй, очаруют любого читателя.

– Я предложу редактору.

– Моя визитная карточка, мистер Рак.

Генеральская карточка была величиной с почтовую марку.

– А вот моя.

– Теперь, если позволите, я устрою для мальчиков небольшое представление. Все, что мне нужно, и все, что я могу.

На глазах у Барнаби маленький человечек принялся плясать и кувыркаться, распевая высоким фальцетом «Дикси».[4] Чуть позже, промчавшись вдоль могильных рядов Генерал-с-Пальчик скрылся из виду у подножия холма.

Барнаби сунул миниатюрную визитку в карман рубашки и записал несколько строк об этом знакомстве. Еще один подарок, еще одна награда, еще одна игрушка для Зипмайстера. Потом Барнаби услышал гром и увидел, как темнеет небо. Облака располосовала молния.

Проследив за вспышкой, Барнаби прочел на одном из камней посвящение:

НЕУГАСИМАЯ ЗВЕЗДА НА СТЯГЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ ГОРДОСТИ. В СУДНЫЙ ДЕНЬ ОН ВОСПРЯНЕТ И ОБЪЯВИТ, ЛИКУЯ: «Я ИСПОЛНИЛ ДОЛГ ПЕРЕД СТРАНОЙ!»

Серебряный огонь плеснулся туда, куда убежал Генерал-с-Пальчик. Барнаби не сомневался, что такой мелкий штырь – малоподходящая мишень для сверкающей стрелы. И раз уж шансы на увечье столь ничтожны, он не стал выяснять судьбу Пальчика. Если карлик Барнума и получил в лоб, от него осталась корка размером с бабочку, и эта новость всяко достойна печатного пресса. Однако подобная удача была бы слишком невероятной для любого репортера, и, зная это, Барнаби побежал к укрытию.

Он стоял под дубом, глядя, как мелкий дождик переходит в ливень. «Трава и листья источают умопомрачительный аромат зелени. Поле меняет свой лик, природа втайне маскирует тот ужас, что распугивал птиц стонами, криками и безответными молитвами. Лишь миг звучали те жалобы. Сей миг спешит укрыться в омытой грозой памяти, сияют надгробия, точно град и проливной дождь подняли из могил хранимые в них легенды». Мило.

На глазах у Барнаби над горизонтом вырос Генерал-с-Пальчик и закрутился, точно хрупкое колесо, уворачиваясь от огня, по-прежнему распевая гимны своим костлявым слушателям.

Форт-Додж, Айова, 1 июля 1868 года

Не может быть. Страшный грохот и треск. Рвут и тащат. Переворачивают и бросают. Разделен. Расколот. Опять ты за свои штучки, Исток? Передвигаешь мебель? Имей в виду, я не согласен. Ни на минуту. Я требую воссоединения и мою долю гравитации. Мое заслуженное право на недвижимость. Это тебе не песчинка. Это я. Перемещен. Перепутан. Передвинут. Скомпрометирован. Разгневан. Тебе – каприз. Мне – унижение. И не последнее.

Объединенная Тихоокеанская, 5 июля 1868 года

После каждого тычка в свою терпеливую жену Джордж Халл стукался задницей о потолок пулмановского вагона. Поезд шел с востока на запад, а тело Джорджа скакало вверх-вниз, отказывая ему в облегчении.

Джордж прокачивал Анжеликин колодец на протяжении, наверное, пятидесяти миль и двух туннелей. Она стонала, как унылый паровозный гудок, однако с куда меньшей убедительностью. Имея опыт в делах такого рода, Джордж знал, что Анжелика принимает его марафонски старания не столько с радостью, сколько по обязанности Что неудивительно, ибо их брак никогда не был гимном страсти. В первые дни Джордж злился, потом перестал Она делала все, что могла. Он отрабатывал свое, как надежный механизм. Для создания потомства землетрясений не требуется.

Наконец, приноровившись к клацанью колес, Джордж поймал ритм, преодолел равнодушие и излился в Анжеликино лоно. Она улыбнулась и обвила его ногами, что было расценено как доля признательности. Джорджу нравилось думать, что это будет первый младенец, зачатый в пулмановском вагоне.

Дотянувшись до полотенца, он поцеловал Анжелику в губы, пожелал ей приятных снов и сполз с укрытой тяжелой занавесью верхней полки на свое уютное нижнее место. Растянувшись на койке и разнежившись после оргазма, Джордж предоставил клацанью колес умиротворять свой беспокойный дух. Он не спал один со дня свадьбы, и теперь ему это нравилось.

Радовался Джордж и подвижному чуду, что произвела на свет компания Пулмана, роскошному примеру того, как нужно ставить технологию на службу удобству. Безусловно, хороший предвестник национального будущего. Гражданская война погрузила страну в оцепенение, ей оставалось лишь зализывать окровавленные внутренности, сердца же наливались свинцом вины. Но времена менялись. Подобно корке на ранах, нарастала могучая волна новой энергии.

Некий политик подвел прелестную черту: «Новые железные дороги, фабрики и литейные цеха… сцеплены с грандиозным маршем гуманизма». Как и предсказывали ученые мужи, Великое Американское Барбекю уже в пути. Угрюмый дух да очистится на решетке гриля.

Сей грандиозный марш раздавленных и убитых, выпотрошенных и сожженных был горек, однако неотвратим. Прогресс, этот жадный до крови благодетель, питалсячеловеческими жертвами. Грустно, когда будущее удовлетворяется прошлым. Пусть же лопаются чувствительные перепонки от великого марша, ибо такова суть вещей. Искусство, по мнению Джорджа, состояло в том, чтобы держать шаг.

Иные, подобно Анжелике, шарахались от новых импульсов, их носы все еще забивал запах смерти. Прочие же рвались вперед, к новым горизонтам, раздвигавшимся, как ноги Лоретты. Заводы и литейные цеха источали сталь, как пауки источают паутину. Железная сетка скоро покроет весь Американский континент. Джордж Халл отдыхал, сверху покачивалась его субтильная жена, а в это время пропотевшие кули тащили через Сьерры железнодорожное полотно. Им навстречу спешили ирландские разнорабочие. Рельсы и телеграфные провода раскалывали черепа дикарям, красные мозги расплескивались по земле, удобряя почву. Приземистые города преображали пустыню. Даже безутешные возлюбленные, должно быть, мечтали влиться в этот необузданный танец.

Джордж почувствовал между ног тепло. Он хотел разбудить Анжелику и опять, словно колотушкой, постучать задницей в металлическую крышу пулмановского вагона. В том не было особого смысла. Миссис Халл уступчива, но это будет все равно что окунуться в ванну с мокрыми гвоздями. Вместо того чтобы лезть на верхний насест, Джордж натянул шерстяной халат, шлепанцы и покинул свою капсулу ради прогулки по узкому вагонному коридору.

Он шел и думал об Эндрю Карнеги,[5] который ковал свою империю и проповедовал евангелие богатства. И о вонючем саване Джорджа Халла, сотканном из табачных листьев.

– Как самочувствие, сэр?

– Хорошо. Как нельзя лучше.

– Может, вам что-то нужно? Холодные напитки?

Джордж вгляделся в круглое черное лицо ночного дежурного. Парню было чуть больше двадцати лет – коренастый страж в белом плаще и пулмановской фуражке.

– Ничего не нужно, спасибо.

– Меня зовут Элвуд, хотя все проводники у Пулмана отзываются на имя Джордж. В честь Джорджа Пулмана. Зовите меня как хотите. Если вам что-то понадобится, скажите, пожалуйста.

– Поскольку я тоже Джордж, то лучше – Элвуд. Неужто за всеми этими занавесями спят люди? – просто так спросил Джордж.

– Все заполнено. Новые вагоны очень популярны.

– Похоже на передвижной мавзолей.

– Я бы так не сказал. Но понимаю, о чем вы: слишком плотно набиты. А то, что тут все живые, слышно по храпу, например. Обычно наши пассажиры спят как младенцы. Полагаю, из-за того, что качает.

– Ну, во мне ни унции сна, – сказал Джордж.

– Хотите газету или журнал? Чтобы занять голову?

– Голова у меня и так занята больше некуда. Не в том дело, Элвуд. Скажите лучше, как вы думаете, Его Случайность[6] уберется из Белого дома? Получите вы свои обещанные сорок акров и мула?

– Я никогда не говорю с пассажирами о политике. Мои родные состояли на службе у губернатора Виргинии. Домашние негры, не на плантации. Мне нравится железная дорога, и я не променяю ее на акры и мулов.

– Вы курите сигары?

Джордж вспомнил мечты отца. Если четыре миллиона цветных пристрастятся к куреву, выйдет неплохая сумма. Старик ставил как раз на это.

– Никогда не пробовал.

– А хотите? Видите ли, я как раз занимаюсь сигарами. Нам было бы интересно найти последователей среди цветных. Мы выпускаем новый сорт, «Негритосик», смесь самых лучших листьев, сделаны так, что удовольствие не кончается, а аромат как у духов.

– Можете не объяснять. Никогда не брал в рот сигары.

– Ага, это потому, что вы никогда не курили наших. Давайте я принесу из купе пару штук, и мы доставим себе удовольствие.

– Не могу, сэр. Мне запрещены любые личные отношения, только вежливые разговоры.

– Мы и будем вежливо разговаривать, Элвуд.

– И потом, я ведь на дежурстве.