Манучер Парвин - Из серого. Концерт для нейронов и синапсов
– Ты имеешь в виду для человека разумного?
– Конечно, для человека разумного, – говорю я. – Но я также и любопытный шимпанзе, который хочет отправиться на луну вместе с тобой.
– Тебя сейчас интересует что-то особое?
– Как мы отличаемся, когда дело доходит до сексуального возбуждения, Джульетта? Ты можешь отвечать как женщина или как врач – как тебе нравится!
Джульетта отбрасывает в сторону подушку. Она опирается на локти, лёжа лицом вверх, и смело демонстрирует мне себя всю. Она проводит кончиками пальцев по своей собственной коже, когда отвечает.
– Гетеросексуального мужчину возбуждает женское тело, реальное тело, изображение тела или воображаемое тело. В случае женщины это в большей степени разум мужчины. Его манеры.
По какой-то неизвестной мне причине мне на ум приходит одно из наставлений Иисуса: «Не судите, да не судимы будете». Я продолжаю смотреть на раздвинутые ноги Джульетты.
– Ты на что смотришь, Пируз?
– На тебя, тебя и тебя! – шепчу я, чтобы ничего не нарушить. Она ещё сильнее раздвигает для меня колени.
– Смотри на то, чего желает твоя душа, это бесплатно. – Я смотрю, а она говорит: – Ты меня подстрекаешь, ты, хитрая персидская фисташка, но я тебя воспринимаю серьёзно. Психология и химия любви идут вместе. Но никто не знает, как. Поскольку романтически влюблённые экономят время и усилия, которые требуются на поиск новых партнёров, то они более склонны передавать потомству свои гены. Ярость от того, что бросили, так сильна, потому что дело тут в выживании. О, как мы запрограммированы природой и нами самими!
Она замолкает и стучит по моей голове ступнёй, словно в дверь.
– Эй, там! Ты слушаешь?
– Я смотрю на тебя даже своими ушами, – я начинаю целовать её колени.
Она запускает пальцы мне в волосы и направляет меня к своим бёдрам.
– После того, как мы узнали биохимию и психологию любви, мы можем научиться не просто похоти, а поддержанию долгой любви. Изобретённые биохимические гормоны могут помочь этому процессу и заставить всё лучше работать.
Я щекочу её своими усами, она хихикает. Я продолжаю:
– Если бы здесь была Ашана, мы бы узнали об этике использования гормонов.
Я ласкаю Джульетту, она выгибается.
– Ещё одна женщина с нами в постели? Не думаю, – говорит она. От возбуждения её голос становится громче.
– Вы, доктор Пуччини, претендуете на эксклюзивные права на меня? – я продолжаю её возбуждать.
– Да, чёрт побери, я уже многое вложила в наши отношения! Мы уже единая твёрдая молекула!
– Да, мы одна молекула с большим количеством атомов углерода, кислорода и водорода, чтобы наша любовь постоянно горела. Но я всё равно не уверен в том, чего хотят женщины. Чего ты хочешь?
Теперь я замолкаю и только покусываю и полизываю Джульетту. Она начинает дрожать и стонать, от чего я тоже дрожу и стону.
Наконец она кричит:
– Стоп! Стоп, Пируз! Не останавливайся, не останавливайся. Пожалуйста, Пирууууз.
Она достигает пика наслаждения, выкрикивая «Ооооооооо!» так, что от этого содрогается земля. Я кричу «Вау!» Её пальцы впиваются мне в спину, словно иголки дикобраза.
Она мгновенно поднимает мою голову и целует, и целует меня, словно женщина, выброшенная на остров после кораблекрушения и только что обнаружившая выброшенного на берег матроса. Наконец она сворачивается у меня в объятиях, как ребёнок. Она засыпает. Время улыбается нам, единой твёрдой счастливой молекуле, время идёт дальше.
Потом Джульетта открывает глаза, целует меня и рассуждает вслух:
– Кстати, о ярости брошенных. Последняя сплетня на кафедре – Ванда наконец дала Эндрю отставку. И переехала к Брэдли.
– Твоя сплетня на самом деле не является для меня новостью, – признаюсь я.
– Правда?
Я принимаю сидячее положение и робко рассказываю ей историю:
– Ты знаешь, каким виноватым я себя чувствовал из-за того, что Эндрю мне не особо нравится. На днях я пригласил его пообедать в китайский ресторан. Ему несколько неуютно в этом мире, он не знает, правильно ли он его не понимает или понимает его неправильно. Мы хорошо поговорили и достигли взаимопонимания. На следующий день он ворвался ко мне в кабинет в слезах. Он сказал, что у него нет близких отношений ни с кем в семье, и он не доверяет никому на кафедре и не может с ними говорить. С его психотерапевтом тоже контакта не получается, он сводится к удвоению дозы лекарств. «Всё, что можно было сказать, уже сказано», – как он выразился. И поэтому он пришёл ко мне. Затем робко – словно он этого стыдится, – он сказал мне, что Ванда бросила его ради Брэдли. И у него трудный период – он готовится к защите диссертации, и ему вообще трудно. Его исследования любви и его жизнь сходятся воедино. Я немного занервничал, когда он спросил меня, что ему делать. Обычно я даю советы только студентам на нашем факультете, но…
– …Что ты ему сказал? – Джульетта встревожена.
– Я сказал, чтобы он принял случившееся и шёл дальше по жизни, занялся работой, погрузился в неё, так как это его излечит, и то, что будет создано, может частично заменить потерянное.
– Ты это сказал Эндрю? – Джульетта морщится.
– Да, чтобы заставить его улыбнуться. И он на самом деле улыбнулся.
– Думаю, что ты не такой уж плохой психолог для профессора экономики. Это был очень возбуждающий вечер, не правда ли?
Она резко скатывается с кровати. Я спрыгиваю с кровати и тянусь к ней, касаюсь пальцами.
– Не надо пока отправлять его в прошлое, Джульетта.
– Мне нужно немного расслабиться в ванне. Хочешь присоединиться? – она отпрыгивает от меня.
Я отмахиваюсь от её приглашения.
– Нет. Но я потру тебе спинку и плечи. Помогу тебе расслабиться, если пообещаешь не брызгать в меня мыльной водой.
– Обещаю.
И я делаю то, что обещал. Затем я заворачиваюсь в полотенце и иду в гостиную. Я не просто живу моментом, как рекомендовали учителя-суфии, а я наслаждаюсь им и роскошествую в нём. Источник моего экстаза – Джульетта! Че хош бахти (Как повезло, или какое счастье!). Мне явилось моё божество, чтобы удовлетворить моё желание быть счастливым!
Я оглядываюсь вокруг, чтобы найти что-нибудь почитать, пока жду Джульетту. Я нахожу альбом на кофейном столике. Я устраиваюсь с ним на диванчике. Внезапно мне становится так холодно, как если бы сильнейшая вьюга прилетела с Северного полюса и весь холод, который она принесла, опустился бы на одно моё почти обнажённое тело и покрыл его ледяной коркой.
– Че бадбахти (Как не повезло, или какое несчастье), – шепчу я сам себя, и этот шёпот напоминает крик. На первой странице альбома я вижу молодую женщину, которая очень похожа на моя первую любовь Элизабет Андерсон. Она держит на руках маленькую девочку, месяцев пяти или шести. Я быстро просматриваю другие фотографии. Похоже, что на всех Элизабет. Я чувствую, как мой мозг нагревается и надувается.
Это на самом деле Элизабет или кто-то похожий на неё? Я пытаюсь, но не могу успокоиться. Если это Элизабет, то что здесь делает этот альбом? Его здесь не мог оставить никакой друг, поскольку люди не гуляют с альбомами, точно так же, как с мебелью, и не берут их с собой в гости.
Моя память искажается под невыносимой тяжестью немыслимого? Моё счастливое будущее больше не побеждает моё грустное прошлое, но моё грустное прошлое побеждает моё счастливое будущее? Моё «сейчас» больше для меня не существует. Каким невинным безучастным наблюдателем может быть будущее! Я боюсь, что являюсь ситуативным параноиком.
Мне в голову приходит мысль. Я достаю фотографию из альбома и сжимаю её зубами. Я ношусь по гостиной, надеваю трусы там, где я их бросил, надеваю носки там, где я бросил носки, и так далее, пока не оказываюсь полностью одет. Я кладу фотографию в карман пиджака и начинаю искать обувь.
Под лампочкой в коридоре появляется Джульетта в белом хлопчатобумажном халате.
– Куда мы собрались, Пируз?
– Мы никуда не собрались, просто я сегодня возвращаюсь домой. – Один ботинок у меня в руке, а второй уже на ноге.
– Ты от меня уже устал?
– Нет, нет, дело не в этом, – возражаю я. У меня перехватывает дыхание, словно я только что пробежал марафон. – Я кое-что должен сделать прямо сейчас. Эти дела не могут ждать. Я объясню позже. Я обещаю.
– Что ты объяснишь позже? – Джульетта помогает мне завязать ботинок.
У меня ощущение, будто шнурки завязываются вокруг моей шеи, а не ноги.
– Пожалуйста, не сердись, прости меня и прими мою уклончивость – пока.
Я поднимаю Джульетту дрожащими руками. Я целую её щёки, как робот, и бегу к двери. Внутри меня и вокруг меня взрываются паника и опасения, напоминая шипящие и подвывающие петарды. Я открываю дверь и оглядываюсь на Джульетту. Теперь она выглядит не как ангел, а как соляной столб, в который была превращена жена Лота за свой грех любопытства.
Я слышу, как мяукает кот, его жалобное мяуканье провожает меня до лифта.
