Шмуэль-Йосеф Агнон - Под знаком Рыб (сборник)
Пока он стоял, раздираемый двумя жгучими желаниями: издать свою книгу и избавиться от лишнего в доме, – старая Ада подошла к двери и постучала. Он открыл ей и поздоровался. Увидев на его лице то странное, рассеянное выражение, какое бывает у человека, который колеблется между «да» и «нет», она сказала:
– Я вижу, господин доктор, что пришла не вовремя, и я сейчас же ухожу.
Он ничего не ответил, но, когда она уже собралась уходить, сердце подсказало ему, что она наверняка устала, эта старая женщина, устала после долгого и трудного пути, ибо колония прокаженных находится далеко от города, а она шла всю дорогу пешком, прошла всю ее своими медленными, маленькими шажками – ведь она никого не просит ее подвезти: если узнают, откуда она, ее тут же выбросят, люди до сих пор испытывают мистический страх при слове «прокаженные».
Он сказал:
– Я очень сожалею, что не могу сейчас освободить для вас часок, как мне бы хотелось. Я как раз на это время приглашен на чашку чая к фабриканту Гольденталю, вы, возможно, слышали его имя.
Откуда ему было знать, что за сорок лет до того этот самый Гебхард Гольденталь ухаживал за сестрой Адой и даже хотел на ней жениться, но она отказала ему тогда, посвятив себя служению несчастным людям, заточенным в колонии прокаженных.
Он продолжал:
– Мое дело с господином Гольденталем не терпит отлагательств. Но через час-полтора я вернусь. Подождите меня, пожалуйста, здесь, и я заполню вашу тележку всеми этими книгами, журналами, брошюрами и так далее, которые теснят меня и не дают мне дышать.
– Я бы с удовольствием посидела и подождала вас, господин доктор, – ответила она, – но я не могу оставить моих подопечных на долгое время. Они привыкли ко мне, и я привыкла к ним, и, когда я их покидаю, мне их не хватает, как и им не хватает меня, потому что они привыкли, что я им во всем помогаю. Так что я лучше пойду, господин доктор, и, если даст мне Господь здоровья и благополучия, я приду сюда на следующий год.
Адиэль Амзе понял, что не может отпустить ее просто так, не объяснив, почему он спешит. И потому, не, считаясь со временем, начал ей рассказывать:
– Вы, возможно, обратили внимание, сестра Ада, что во все те годы, что вы приходили ко мне, вы всегда заставали меня в затрапезе – на ногах комнатные туфли, на голове кипа, воротник расстегнут, волосы растрепаны, борода неухожена. А сегодня я одет по-парадному, на мне новые туфли, шляпа, и на шее у меня галстук. Так вот, я хочу вам сказать, что я двадцать лет подряд был занят написанием некой книги, и теперь она уже готова к печати, и этот господин Гольденталь взялся ее издать. И я должен идти к нему, потому что он пригласил меня на это время, он уже наверняка сидит там и ждет меня и мою книгу.
Ее лицо просветлело.
– Вам нельзя задерживаться ни на минуту, – сказала она. – Поспешите, поспешите, господин доктор, не упустите случай, такая удача выпадает редко, не откладывайте ни на минуту то, чего вы ждали так много лет. Хорошо, что вы нашли господина Гольденталя, это честный человек. Обещает и выполняет. Даже я, в моем жалком деле, многим ему обязана. Когда я пришла к этим несчастным, то увидела разваливающийся дом, покосившиеся, сырые стены, покрытые плесенью, поломанные кровати и гнилые простыни, и если бы не он, пожертвовавший деньги на ремонт, и на новые кровати, и на многие другие нужды, там нельзя было бы жить.
И, перечислив все эти щедроты Гебхарда Гольденталя, она тяжело вздохнула.
– Что с вами? – спросил Адиэль Амзе. – Вам стало грустно?
Она улыбнулась:
– Грустно? Мне никогда не бывает грустно.
Он замолчал, пораженный. Потом сказал задумчиво:
– Вы единственная в мире, сестра Ада, единственная в мире, кто так говорит.
Она смутилась и сказала:
– Я вижу, что должна исправить сказанное, господин доктор. Мне часто бывает грустно, но не из-за меня самой.
И тут она покраснела и запнулась. Адиэль Амзе посмотрел на нее и сказал:
– Вы остановились на полуслове, сестра Ада, и возможно, что на самом интересном месте, когда наверняка стоило бы продолжить.
– Стоило? – удивленно воскликнула она. – Что мы знаем о том, что стоит и что не стоит? Я стара, и могила уже ждет меня, позволю себе один раз сказать откровенно. Я напрасно похвасталась, будто мне никогда не бывает грустно, – напротив, не проходит и часа, чтобы меня не навестила грусть, нескончаемая грусть, и мне даже кажется иногда, что она сильней, чем страдания моих подопечных, а уж они-то настрадались больше всех других, пришедших в этот мир. Господь милосерден – посылая человеку муки, Он дает ему и силу выжить и вынести эти муки, но у того, кто здоров и не испытывает страданий, нет этих сил, и, когда он видит, как мучаются эти несчастные, душа его терзается так, что ему трудно эти терзания вынести. А уж мне, взявшейся помогать этим страдальцам, еще труднее, потому что я к тому же все время сомневаюсь, хорошо ли я выполняю свои обязанности, делаю ли именно то, что им нужно, – ведь здоровый не может проникнуть в душу больного, – и подобно тому, как я никогда не оставляю их надолго, так и мои страдания не оставляют меня. Но извините меня, господин доктор, за всеми своими разговорами я совсем забыла, что вы спешите. Я немедленно ухожу, а вы идите по своим делам, и пусть вам во всем будет удача. Жаль, конечно, что мои несчастные не получат новых книг…
Он недоуменно посмотрел на нее:
– Почему жаль? Разве им уже нечего читать? Неужели они прочли все книги, которые у вас там есть?
– Они уже прочли их по десятому, а то и двадцатому разу, – сказала Ада.
– А что это за книги, кстати? – спросил Адиэль Амзе.
– Если хотите, я могу вам перечислить их все до единой, – сказала она.
– Так уж и все? – удивился он. – Сознайтесь, вы слегка преувеличиваете.
– Нет, – сказала она. – Книг там наперечет, а поскольку я живу в колонии уже много лет, я любую тамошнюю вещь и любую книгу помню очень хорошо.
И она перечислила ему все названия.
– Да, немного, действительно, – сказал Амзе. – Могу себе представить, как они там радуются каждой новой книге, которая попадает в их руки. И все-таки я полагаю, – добавил он со смехом, – что вы не всё назвали, запамятовали одну-другую, и, возможно, как раз самые интересные. Людям свойственно иногда забывать самое главное. Разве не так, сестра Ада?
Она улыбнулась и сказала:
– Я не люблю спорить, но по совести должна сказать, что я ничего не забыла – кроме разве одной книги, да и ту не упомянула только потому, что не видела в том необходимости, поскольку ее и читать-то невозможно.
– Почему невозможно?
– Потому что она вся прогнила, от старости и от слез.
– От слез?
– Вот именно, от слез, потому что каждый, кто ее читает, плачет над ней, такие ужасные вещи там описаны.
– Какие же это ужасные вещи?
– Не знаю, как вам объяснить, – сказала сестра Ада. – Все, что я знаю, я уже вам сказала. Это очень ветхая книга, она написана на пергаменте. Говорят, что ей тысяча лет, а то и больше. Если она вас интересует, я могу поспрашивать там и потом рассказать вам. В колонии есть еще старики, которые уверяют, что старики, жившие до них, со слезами на глазах пересказывали им то, что написано в этой книге. Но они говорят, что уже самые первые старики, те, что жили раньше тех, что перед ними, даже те уже затруднялись в чтении, потому что многие страницы в этой книге порваны, и буквы стерлись, и вообще вся эта книга – по сути, просто куча плесени. Ее собирались сжечь еще до того, как я начала там работать, потому что время пергаментных книг уже прошло. И при мне тоже был такой случай, когда местный габай[91] хотел выбросить ее в мусор, но в конце концов уступил мне, когда я сказала, что с книгой, которая доставляет людям удовольствие, нельзя обращаться, как с хламом, даже если она обветшала. Я полагаю, господин доктор, что творение мастера приносит отраду своему создателю все время, пока оно существует.
Амзе молчал, повторяя про себя ее слова и размышляя над ними, а потом вдруг спросил:
– Скажите, сестра Ада, а что именно говорили те старики, которые упоминали об этой книге? Ведь наверняка вместе с книгой они вспоминали и что-нибудь из прочитанного в ней?
– Да, – сказала она, – они говорили, что все ее страницы сделаны из пергамента. А что касается самой книги, того, что в ней написано, то я слышала, что там содержится история одного города, который давным-давно исчез с лица земли.
– Город, который давным-давно исчез с лица земли?! – воскликнул Амзе. – Скажите, пожалуйста, сестра Ада, может быть, вы слышали, как назывался этот город?
– Да, – сказала она, – я слышала. Этот город назывался Гумлидата. Да, Гумлидата.
– Что, что? Верно ли я расслышал? – крикнул потрясенный Адиэль Амзе. – Гум… Гум… Гумли… – От волнения он даже начал заикаться. – Ради Бога, сестра Ада, ради Бога, пожалуйста, повторите, что вы сказали! Как, вы сказали, назывался этот город? Гумлидата?
