Джошуа Феррис - И проснуться не затемно, а на рассвете
Когда мой отец был в маниакальном состоянии, он отрывал меня от земли и сжимал в медвежьих объятьях. Увидев Стюарта сквозь окошко приемной, я захотел поступить так же. Он сидел на стуле, положив руки на колени, и терпеливо ждал. Я с трудом заставил себя не набрасываться на него с объятьями. Посмотри на него! – сказал я себе. Разве на такого человека набрасываются с объятьями? Никогда, даже если очень хочется. Попятившись от окошка, я едва не отдавил Конни ногу. Обнаружив, как она внимательно наблюдает за моей реакцией на приход ее дяди – да еще сразу после нашего разговора о ее новом ухажере, – я понял, что сегодня она узнала обо мне много нового. Наконец-то сообразила, кто я такой, и, несомненно, испытала огромное облегчение, что вовремя от меня избавилась. Еще я понял, что радоваться дяде Стюарту – глупо. Встреча с ним должна была меня расстроить, не более того.
Он встал. Просто остановись и протяни ему руку, твердил я себе, но сам неумолимо шагал вперед. Я не мог остановиться. Я сделал еще шаг и обнял его. Он был вовсе не здоровяк, как мой отец, и даже не попытался обнять меня в ответ. Я подержал его несколько секунд – насколько позволяли приличия (они не позволяли объятий вовсе), – потом отпустил и дважды хлопнул по спине, словно близкого приятеля, а не человека, рядом с которым я надеялся сидеть за столом во время седера.
– Стюарт, как я рад вас видеть!
Он улыбнулся, и его улыбка показалась мне теплой и искренней – наверное, причиной тому был мой явный энтузиазм.
– Какими судьбами?
– Мы можем поговорить наедине?
– Разумеется!
Ведя его в свободный кабинет, я стал громко жаловаться на то, что после переезда из крохотной клиники в Челси решил не устраивать на новом месте личного кабинета, о чем теперь горько жалею.
– Так что говорить придется здесь, – сказал я, жестом приглашая его в пустую смотровую.
Там я сразу предложил ему офисный стул. Дядя Стюарт быстро сел и безмятежно положил руки на колени. Я скрестил руки на груди и прислонился к стоматологическому креслу. В очередной раз я убедился в том, сколь аскетичным и властным может быть его молчаливое присутствие. Разумеется, я тут же сморозил глупость:
– Вы решили воспользоваться моим предложением?
– Это каким?
– Можем сделать снимки, хорошенько почистить зубы. Убедиться, что все в порядке.
– Нет, – сказал он.
Нет, он пришел обсудить то, что пишут в Интернете от моего имени. Я поерзал на месте.
– Надеюсь, Конни вам объяснила, что это не я пишу.
– Объяснила.
– Хорошо. Потому что это не я пишу.
Дядя Стюарт сидел необычайно спокойно на этом стуле, который так и просил, чтобы на нем покрутились – хотя бы чуть-чуть.
– А вы знаете, кто пишет?
– Вы имеете в виду, знаю ли я имя конкретного человека?
– Да. Ведь должен же у этих высказываний быть автор.
Вероятно, это тот же самый человек, с которым я переписываюсь, подумал я. Но его звали так же, как меня, а я не хотел говорить об этом дяде Стюарту – и понадеялся, что Конни не сказала.
– Нет, имя мне неизвестно. Сначала появился сайт, потом страничка на Фейсбуке, теперь вот и Твиттер.
– Конни также упомянула, что вы… принимаете на веру некоторые из этих высказываний.
– Я?!
– Например, что амаликитяне уцелели и их потомки живы по сей день.
– Я атеист и никогда этого не скрывал.
– Верно, – сказал он. – Но ваше мнение о Боге не имеет никакого отношения к вопросу о существовании некоего народа. Вы знаете, кто такие амаликитяне?
– Ну так… немного.
– Сегодня, когда мы вспоминаем об Амалике, мы вспоминаем не просто о древнем враге иудеев, но о вечном и заклятом враге. Это антисемитизм во всех его проявлениях. Оскверненные синагоги. Террористы-смертники. Ксенофобские речи. Амаликитян можно сравнить с нацистами. Амалик был первым нацистом.
Дядя Стюарт достал платок и высморкался, затем убрал платок на место. Я всегда восхищался людьми, которые умеют изящно сморкаться на глазах у других.
– Сегодня Амалик живет в радикалах и фундаменталистах. Также у его имени есть метафорическое значение. Это соблазн. Отступничество. Сомнение.
– Сомнение? – переспросил я.
– Надеюсь, вы не обиделись, – сказал дядя Стюарт. – Сомнение в существовании Бога вовсе не делает вас заклятым врагом и ненавистником евреев.
– Я вообще не враг евреям.
– Да я так и не думал, – заверил он меня.
– То есть вы верите, что эти посты в Интернете выкладываю не я?
– Если вы так говорите, верю.
– Это не я.
– Однако то, что пишется от вашего имени, расстраивает меня и всех остальных, – сказал он.
Он вытащил из кармана я-машинку и молча открыл мою страницу в Твиттере. Протянул телефон мне.
Проблема еврея заключается в том, что страдания удваивают его веру в несуществующего Бога.
Еврей не может позволить себе сомневаться, потому что без Бога его страдания лишены всякого смысла.
Я отдал телефон дяде Стюарту.
– Стюарт, это возмутительно.
– Но вы ведь атеист. Вы наверняка согласны с общим посылом.
– Нет, это возмутительно.
– Почему?
– Еврей то, еврей это. Я сам – не еврей, и такие слова меня коробят.
– Но ведь кто-то все это пишет.
– Не я.
– Вы верите, что принадлежите к этому народу?
– Нет. Нет, разумеется, нет! Это… крайне маловероятно.
– Вы помните, как приходили ко мне в офис? – вдруг спросил он.
Я помедлил. Интересно, Конни подслушивает? Скорее всего. Стены в клинике этому благоприятствуют. А рядом наверняка стоит миссис Конвой.
– Помню, – тихо ответил я.
– Вы спрашивали про Эзру.
Я кивнул. Мне не хотелось, чтобы Конни знала о моей встрече со Стюартом: я тогда гадал, как мне стать похожим на Эззи. С формальной точки зрения: стать практикующим, но неверующим евреем. Из этого ничего не вышло, только дураком себя выставил, ведь я ничего, абсолютно ничего не понимал в иудаизме и жизни вообще. Что заставило меня подражать Эззи? Я извинился перед Стюартом за беспокойство и поспешно отбыл. В течение нескольких месяцев после этой встречи я вспоминал о ней перед сном и, сгорая от стыда, вскакивал с постели.
– К тому времени вы уже много всего прочли об иудаизме, – сказал дядя Стюарт. – Вы помните, что такое мицва?
Внезапно я вновь почувствовал себя как на свадьбе Конниной сестры. Я сидел со Стюартом за пустым столом, музыка чуть притихла, и он спросил меня, кто такие филосемиты. После этого у меня навсегда отбило охоту отвечать евреям на простейшие вопросы об иудаизме.
– Имею представление. Но могу я быть честен, дядя Стюарт?
«Дядя Стюарт!» Надо ж было такому вырваться! И теперь ведь ничего не поделаешь, сказанного не воротишь. Хорошо еще я не предложил ему сдать анализ кала. Отшутиться тоже не выйдет. Лицо у меня вспыхнуло, и я перестал дышать в ожидании его ответа: сделает он мне замечание или притворится, что не расслышал?
– Конечно, всегда лучше быть честным.
Смилостивился!
– Спасибо, Стюарт, – выдохнул я. – Простите, о чем мы говорили?
– О мицве.
– Ах да. Я имею представление о том, что это такое, но вы, ручаюсь, знаете куда больше.
– Мицва – это закон, предписание, – сказал Стюарт. – В Торе упоминается шестьсот тринадцать мицвот. Мы принимаем их всерьез, каждую из шестисот тринадцати. Это моральные законы и в то же время – божественные заповеди. Три из них, – он показал мне три пальца, – имеют отношение к Амалику.
Его пальцы остались в воздухе.
– Помнить, как поступил с тобой Амалик на пути, когда вы вышли из Египта. – Он прикоснулся к оттопыренному большому пальцу. – Помнить о том, что сделал нам Амалик. И истреблять потомков Амалика, – заключил он, дотронувшись до последнего пальца. – Звучит жестоко, поэтому многие пытаются смягчить их, истолковать как метафоры. Но другие считают Амалика настоящим врагом, конкретной угрозой в каждом поколении. Каждое поколение должно знать, в каком обличье явился им Амалик, и не гнушаться в борьбе с ним никакими методами. Итак, можете вы мне сказать, кто такой Грант Артур?
– Кто?
– Это имя назвала Конни. Вы его не слышали?
– Пару раз слышал.
Стюарт встал со стула и шагнул ко мне. На минуту воцарилась тишина – я все еще сгорал от стыда, что назвал его дядей.
– В тысяча девятьсот восемидесятом Грант Артур изменил имя и стал Дэвидом Одедом Гольдбергом.
– Откуда вам это известно?
– В Интернете прочитал, откуда же еще? – сказал Стюарт. – Вы знаете, почему он изменил имя?
– Я даже не знаю, кто он такой!
Он рассказал мне несколько фактов из жизни Гранта Артура. Я пожал плечами. Он отвернулся. Когда он вновь посмотрел на меня, на его лице царила скромная терпеливая улыбка. Воздух со зловещим свистом входил в его ноздри и покидал их. Стюарт протянул мне руку, я ее пожал. Затем он поблагодарил меня и вышел из кабинета.
