Энн Тайлер - Катушка синих ниток
Лэндис где-то раздобыл вторую бензопилу, и они с Эрлом распиливали самые толстые ветки на поленья для камина. Дэн и Уорд рубили ветки потоньше и относили их в огромную кучу у дороги, Ред поставил колоду и разрубал поленья на четвертушки. Подошла Эбби. Все прекратили работать, Эрл и Лэндис выключили пилы. Повисла звенящая тишина, в которой ее голос прозвучал на удивление отчетливо:
– Кто-нибудь хочет воды?
– Не откажусь, – сказал Эрл.
Все отложили инструменты и обступили ее. Уорд без рубашки выглядел непрофессионалом, и они с Дэном оба сильно раскраснелись. Ред очень много работал целое лето, но даже у него по лицу ручейками стекал пот, а Эрл и Лэндис взмокли так, что их голубые хлопковые рубашки казались темносиними.
Эбби раздала бумажные стаканчики, наполнила их водой. Мужчины, одним глотком осушив, снова протянули стаканчики, когда она еще разливала первый круг, и до середины третьего, помимо «спасибо», никто ничего не говорил. Потом Ред спросил:
– Ты случайно не знаешь, папе удалось поймать Митча?
– По-моему, он сейчас с ним по телефону разговаривает.
– А я говорю, надо взять да и повалить эту штуку.
– А я не хочу, чтобы Митч пришел и стал ныть, что мы ему только напортили.
Дэн и Эбби смотрели друг на друга. Волосы Дэна были влажными, и от него замечательно пахло чистым потом и табаком. Эбби внезапно посетила крайне тревожная мысль: у нее же нет красивого белья! Одни простые белые хлопчатобумажные трусы и лифчики с крошечной розочкой посередке. Она отвела глаза.
– Приветствую! – К ним, протиснувшись меж кустов азалии на границе с соседним участком, направлялся грузный мужчина в костюме из сирсакера[37]. Под его белыми ботинками трещали ветки.
– Здравствуйте, мистер Беркелоу, – отозвался Ред.
– Интересно, вы вообще в курсе, во сколько ваши ребята начали сегодня работать?
Ответил Лэндис:
– В восемь.
– В восемь, – повторил мистер Беркелоу, сверля Реда взглядом.
Лэндис пояснил:
– Тогда мы с Редом и Эрлом начали, а остальные уж после подтянулись.
– В восемь часов утра, – раздумчиво проговорил мистер Беркелоу. – В воскресенье. Выходной день. По-вашему, это допустимо?
– По-моему, вполне, сэр. – Ред сохранял невозмутимое спокойствие.
– Неужели? В восемь утра в воскресенье, по-вашему, самое время включать бензопилу.
Его рыжие брови агрессивно ощетинились, но Ред не испугался. И сказал:
– Я подумал, что все уже…
– Эй, доброе утро! – выкрикнул мистер Уитшенк, быстро шагая к ним по травянистому склону в черном костюме, явно надетом наспех: левый лацкан вывернут наизнанку, будто собачье ухо. – Отличный денек! – обратился он к мистеру Берке-лоу. – Вижу, вы уже вышли прогуляться.
– Я вот только что спрашивал вашего сына, мистер Уитшенк, какое время он считает приемлемым для начала работы с бензопилой.
– А что такое? В чем дело?
– Дело в том, что сегодня воскресенье, не знаю, осведомлены ли вы, – бросил мистер Беркелоу.
Теперь он из-под своих кустистых бровей гневно взирал на мистера Уитшенка, а тот с видом полного согласия сочувственно кивал:
– Да, конечно, нам, разумеется, не хотелось бы…
– Это просто извращение какое-то, до чего вы обожаете устраивать грохот, когда остальные пробуют спать! Колотите по водосточным желобам, сверлите дорожную плитку… да вот только вчера целое дерево спилили! Абсолютно здоровое, осмелюсь заметить. Причем впечатление, что это всегда, всегда происходит именно в выходные!
Мистер Уитшенк неожиданно стал выше ростом.
– Это не впечатление, это действительно всегда происходит в выходные, – ответствовал он. – Потому что у нас, честных рабочих людей, это единственное время, когда мы свободны от труда на вас.
– Скажите спасибо, что я не заявил на вас в полицию. Наверняка против таких, как вы, есть предписание.
– Предписание! Не смешите. Только из-за того, что вам нравится возлежать в кровати до полудня, и вам, и этому вашему испорченному сынку с его большой жирной за…
– Вообще-то, – вмешался Ред, – абсолютно неважно, есть предписание или нет.
Оба мужчины обернулись к нему.
– Важно то, что мы мешаем спать нашим соседям. Я приношу вам свои извинения, мистер Берке-лоу. В наши намерения совершенно не входило причинять вам какой-либо дискомфорт.
– Причинять дискомфорт? – изумленно произнес мистер Уитшенк.
Ред продолжал:
– Я предлагаю договориться о взаимоприемлемом часе.
– Взаимоприемлемом? – эхом повторил его отец.
– А… – Мистер Беркелоу несколько опешил. – Хорошо.
– Как вам, к примеру, десять? Подходит?
– Десять часов! – вскричал мистер Уитшенк.
– Десять? – Мистер Беркелоу подумал. – Что же… конечно, и это… но что же, раз необходимо, думаю, мы… потерпим.
Мистер Уитшенк возвел глаза к небу, будто умоляя Господа смилостивиться. Но Ред сказал:
– Десять часов. Уговор. В дальнейшем мы обещаем всегда соблюдать это условие, мистер Беркелоу.
– Ну… – Мистер Беркелоу неуверенно помялся, глянул на мистера Уитшенка и объявил: – Ладно, договорились. Полагаю, вопрос улажен. – Повернулся и зашагал к живой изгороди.
– Ну и что ты наделал? – укорил мистер Уитшенк сына. – Десять часов! Господи боже ты мой! Это уже практически ланч.
Ред без слов отдал бумажный стаканчик Эбби.
Вмешался Лэндис:
– Так чего, босс?
– Что чего?
– С Митчем говорили?
– Он приедет днем. Возьмет у шурина измельчитель для пней и привезет сюда. Он велел спилить ствол.
– Что, до самой земли?
– Да, сколько сможете. – Мистер Уитшенк уже успел подняться на середину склона, будто решив, что с него хватит, он умывает руки.
Эбби обратила внимание, что пиджак сидит на нем неровно – провисает по бокам и вздернут посередине, словно на каком-то нищем старике. Она обошла всех, молча собрала стаканчики и тоже направилась вверх по склону.
– Джуниору все мерещится, что соседи перед ним нос задирают. – Миссис Уитшенк, услышав о сцене во дворе, усмехнулась: – Он у нас на этот счет чувствительный.
Эбби не стала ничего говорить, но она хорошо его понимала. Поступив в элитарную школу на стипендию, она и сама, бывало, сталкивалась с людьми наподобие мистера Беркелоу – царственно важными и глубоко убежденными в том, что лишь их образ жизни правилен. Их сыновья играют в лакросс, а дочери готовятся к балу дебютанток. Но Эбби откинула неприятную мысль и вновь занялась раскатанным тестом: сложила втрое, потом вчетверо. «Сложить, сложить и еще сложить, – говорила миссис Уитшенк, когда учила Эбби готовить свои бисквиты. – Складывай, пока не услышишь, что тесто пыхнуло».
– В любом случае, – вслух сказала Эбби, – Ред заставил их найти компромисс, и все кончилось благополучно.
– Ред не такой обидчивый, – ответила миссис Уитшенк, доставая из холодильника большую миску и снимая с нес полотенце. – Потому, видно, что вырос здесь и привык ко всяким этим Беркслоу.
В миске лежали куски курицы, залитые жидким взбитым тестом. Миссис Уитшенк по одному вынула их щипцами и разложила на блюде сушиться.
– Ему везде повадно, – продолжала она. – И с соседями, и с работягами. Я, правда, знаю, что, будь его воля, он бы вмиг бросил колледж и начал работать с отцом. Он только ради Джуниора доучивается.
– Ну, диплом никому не повредит, – заметила Эбби.
– Джуниор ему так и говорит. Тебе, мол, нужен выбор пошире. Чтоб не кончилось, как у меня. Ред ему: «А что плохого в том, как у тебя?» И еще Реду кажется, что в колледже все оторвано от жизни. Люди там оторваны от жизни. И ему иногда кажется, что они полные дураки.
При Эбби Ред ни разу не высказывал своего мнения о колледже. Он учился на два курса старше, и в кампусе они почти не встречались.
– А какие у него оценки? – спросила она у миссис Уитшенк.
– Нормальные. Так, серединка на половинку. Понимаешь, у него мозги иначе устроены. Он такой – ему покажешь прибор, которого он в глаза не видал, а он сразу: «Ага, ясно, да-да, вот это входит сюда, а потом сюда и соединяется вот с этим…» Совсем как его папа. А папе хочется, чтоб Ред был другой. Вот вечно так у детей и родителей.
– Значит, Ред в детстве, так сказать, разбирал на винтики кухонные часы?
– Да, но только он, не в пример другим, мог еще и свинтить все обратно. Эй, смотри, что делаешь, Эбби! Ты же крутишь стаканом.
Она имела в виду стакан, которым Эбби нарезала тесто.
– Надо ставить прямо! Хлоп на тесто! Помнишь?
– Извините.
– Дай-ка я принесу тебе сковородку.
Эбби вытерла лоб тыльной стороной ладони. В кухне становилось жарко, а она была целиком завернута в большой фартук миссис Уитшенк.
Если правда, подумала Эбби, что люди вроде меня – которые «сострадают» – часто встречаются в жизни миссис Уитшенк, то правда и обратное. Эбби тоже раньше попадались такие – старшие наставницы. Бабушка учила ее вязать, учительница английского оставалась после уроков, чтобы помочь ей со стихами. Терпеливее и мягче ее резкой боевой матери, они умело направляли и подбадривали Эбби, как сейчас миссис Уитшенк: «А, вот хорошо! Я и сама лучше бы не смогла».
