М. Стедман - Свет в океане

Наккей сел за стол и повертел ручку.

– Если ты имеешь в виду Ханну Ронфельдт, то она ничего не говорила против Тома. Все начал Блюи Смарт – это он опознал погремушку. – Сержант помолчал. – Изабель вообще не проронила ни единого слова. И отказывается давать показания. – Разглядывая ручку, он добавил: – Тебе не кажется это странным, если речь идет об ошибке?

– Понятно, что она не в себе после того, как у нее отняли ребенка.

Наккей поднял глаза.

– Тогда объясни мне, Билл, почему Шербурн не отрицает этого?

– Да потому что он… – начал Билл, но осекся, когда до него дошел смысл сказанного. – Что значит – не отрицает?

– Он сообщил, что к острову прибило ялик, в котором находился младенец и мертвый мужчина, и он настоял, чтобы они оставили ребенка. Он думал, что мать утонула, потому что ребенок был завернут в женскую кофту. Сказал, что Изабель хотела заявить об этом, но он не позволил. И считал ее виновной, что у них нет детей. Судя по всему, потом было сплошное вранье! Мы должны во всем разобраться, Билл. – Он помолчал и, понизив голос, добавил: – И еще остается неясным, как именно умер Фрэнк Ронфельдт. Кто знает, что еще скрывает Том Шербурн? Это очень запутанное и неприятное дело!

Город бурлил от волнения. Как выразился в беседе с коллегами в баре редактор «Саут-вестерн таймс»: «Это все равно, как если бы сюда заявился сам Иисус Христос и угостил нас пивом! Тут и воссоединение матери и ребенка, и загадочная смерть, и расщедрившийся, как на Рождество, старина Поттс… Такого в наших краях еще не было!»

На следующий день после возвращения ребенка дом Ханны был по-прежнему нарядно украшен лентами из цветной бумаги. Новая кукла с точеным фарфоровым личиком одиноко сидела в кресле, удивленно глядя на мир широко раскрытыми глазами. Часы на камине равнодушно отсчитывали минуты, а из музыкальной шкатулки слышалась мелодия колыбельной, которая почему-то казалась зловещей. Но все эти звуки перекрывали громкие крики, доносившиеся с заднего двора.

На траве надрывался в плаче ребенок с перекошенным от страха и злости лицом: кожа на щеках была натянута, а крошечные зубки сверкали, как клавиши миниатюрного пианино. Она старалась уползти от Ханны и вырывалась каждый раз, когда она пыталась ее поднять, и снова заходилась в крике.

– Грейс, милая, ну что ты, успокойся! Пойдем, ну пожалуйста!

Ребенок упрямо твердил:

– Я хочу к маме! И к папе! Уходи! Ты мне не нравишься!

Воссоединение ребенка с матерью стало главным событием города. Фотографы делали снимки, повсюду славили Господа и отдавали должное полиции. Городские сплетницы с удовольствием делились новостями, красочно описывая, какое мечтательное выражение было на лице малышки и каким счастьем светилась улыбка матери.

– А малютка совсем выбилась из сил, и глазки у нее так и слипались. Настоящий ангелочек! Хвала Господу, что ей удалось вырваться из лап этого чудовища! – делилась впечатлениями Фанни Дарнли, которая была в курсе всех событий благодаря матери констебля Гарстоуна.

На самом деле вялость Грейс была вызвана вовсе не усталостью, а сонным зельем, которым напоил ее доктор Самптон, когда понял, что расставание с Изабель вызвало у девочки настоящую истерику.

Ханна столкнулась с неприкрытой враждебностью перепуганной насмерть дочери. Все эти годы любовь в ее сердце не угасала ни на мгновение, и ей даже не приходило в голову, что ребенок может чувствовать по-другому. Когда Септимус Поттс вошел в сад, его сердце сжалось при виде двух скорбных фигур и отчаяния на их лицах.

– Грейс, милая, я не сделаю тебе ничего плохого. Подойди к мамочке, – умоляла Ханна.

– Я не Грейс! Я – Люси! – кричала девочка. – Я хочу домой! Где моя мама? Ты не моя мама!

Чувствуя, как каждое слово больно ранит в самое сердце, Ханна беспомощно прошептала:

– Я так долго тебя ждала… И не переставала любить…

Септимус вспомнил собственную беспомощность, когда Гвен примерно в том же возрасте, что и Грейс, продолжала настойчиво звать свою маму, как будто он прятал погибшую жену где-то в доме. От подобных воспоминаний его неизменно бросало в дрожь.

Заметив отца, Ханна поняла по выражению его лица, что он все видел, и от унижения чуть не разрыдалась.

– Ей просто нужно время привыкнуть. Наберись терпения, Ханни, – сказал он.

Девочка нашла убежище в маленьком проеме между старым лимонным деревом и кустом крыжовника и настороженно оттуда выглядывала, готовая в любой момент пуститься наутек.

– Она понятия не имеет, кто я такая, папа. И бежит от меня… – расплакалась Ханна.

– Она выйдет, – заверил Септимус. – Она устанет и уснет там или проголодается и выйдет сама. Нужно подождать.

– Я знаю. Ей надо просто заново ко мне привыкнуть.

Септимус положил ей руку на плечо.

– Насчет «заново» ты ошибаешься. Ты же для нее совершенно незнакомый человек!

– Попробуй ты! Пожалуйста, попытайся ее оттуда выманить… От Гвен она тоже сбежала.

– Думаю, что на сегодня ей и так хватит незнакомых лиц. И моя уродливая физиономия вряд ли исправит положение. Дай ей немного прийти в себя и успокоиться.

– Папа, чем я провинилась, чтобы заслужить такое?

– Здесь нет твоей вины. Она – твоя дочь и находится там, где и должна. Надо просто набраться терпения, дочка. Все образуется. – Он погладил ее по голове. – А я позабочусь о том, чтобы Шербурн получил по заслугам! Обещаю!

Направившись обратно в дом, он заметил Гвен, наблюдавшую за сестрой с порога. Она покачала головой и прошептала:

У всех животных, обитающих в окрестностях Партагеза, имеются свои защитные механизмы. Самыми безопасными для человека являются те, кто выживает благодаря своей скорости: юркие ящерицы, попугаи, опоссумы. Они исчезают при малейшей опасности: их средством выживания являются бегство и окраска, позволяющая сливаться с окружающей средой. Есть животные, которые опасны для людей, только если последние оказываются на их пути. К ним относятся тигровые змеи, акулы, пауки-каменщики: они сами нападают на людей, если видят в них угрозу. Но больше всего следует бояться тех, чьи защитные механизмы обычно дремлют и просыпаются, только если их случайно разбудить. Они поражают всех без разбора. Взять хотя бы кусты гастролобиума с красивыми листьями в форме сердечка: стоит их съесть, и сердце перестанет биться. Такие создания просто защищают себя. Но не дай вам Бог подобраться к ним слишком близко! И такие же механизмы Изабель Шербурн оказались разбужены.

Вернон Наккей сидел в кабинете и нервно барабанил пальцами по столу, не решаясь начать допрос Изабель, которая находилась в соседней комнате. В Партагезе у полицейских было мало работы. Редкие правонарушения обычно ограничивались мелкими кражами и пьяными драками. Для продвижения по службе сержант мог переехать в Перт, где случались более серьезные преступления, но той жестокости, которой он насмотрелся на войне, ему хватило до конца жизни. Вот почему он был вполне удовлетворен выписыванием штрафов за пьяные выходки и раскрытием мелких краж.

А вот Кеннет Спрэгг, напротив, мечтал о громком расследовании, которое поможет ему перебраться в Перт. И для этого он не остановится ни перед чем.

Вернон с горечью подумал, что Спрэггу не было никакого дела до того, что, скажем, Билл и Виолетта Грейсмарк потеряли на войне двух сыновей… Он вспомнил, как на его глазах росла Изабель, как маленькой она пела ангельским голоском в церковном хоре на Рождество. Потом его мысли переключились на старого Поттса, который после смерти жены воспитывал дочерей один… И каким ударом для него оказалась свадьба Ханны и Фрэнка… Что же до бедняжки Ханны… Она, конечно, не писаная красавица, но зато на редкость образованная и славная. Правда, Вернон все эти годы считал, что у нее, наверное, не все дома, если она продолжала верить, что дочь найдется, однако же вон как все обернулось…

Он сделал глубокий вдох, нажал на ручку и, войдя в комнату, где сидела Изабель, обратился к ней сдержанно и в то же время почтительно:

– Изабель, миссис Шербурн, я должен задать вам несколько вопросов. Я понимаю, что речь идет о вашем муже, но дело очень серьезное. – Он снял с ручки колпачок и положил на стол. На кончике пера собралась крошечная капелька, и он помахал ручкой из стороны в сторону, чтобы чернила распределились по перу равномерно.

– Он утверждает, что вы хотели сообщить властям о ялике, но он вам не позволил. Это правда?

Изабель, опустив глаза, молча разглядывала свои руки.

– Он был недоволен, что вы не могли родить ему детей, и решил все взять в свои руки, так?

Эти слова отозвались в ней болью. Неужели в своей лжи он невольно выдал правду?

– Неужели вы не пытались образумить его? – не сдавался Наккей.