Кэтрин Уэбб - Незаконнорожденная
– Это приспособление служит для того, чтобы слушать, как работают органы, находящиеся в груди человека. Например, как бьется сердце или дышат легкие. Ну и как действуют остальные странные механизмы, имеющиеся в человеческом теле, – тихо проговорил Джонатан, успевший подойти и встать позади нее. Рейчел не слышала, как он приблизился, но все же постаралась не показать испуга.
– Вот как, – проговорила она.
– Ее изобрел один француз по имени Лаэннек[52]. Хотите я вам покажу, как она действует? Звук просто невероятный. Это как если бы кто-то срезал кожу, кости и мясо, оставив сердце, чтобы его было удобнее слушать.
– Нет, спасибо, мне этого не хочется, – сказала Рейчел встревоженным голосом. – Ваша мать сказала, что вы так ненавидите французов и все, связанное с Францией, что не желаете пить французские вина.
Лицо Джонатана потемнело.
– Она понятия не имеет, что я думаю и какие чувства испытываю. Просто удивительно, что она столь многого не понимает…
– Полагаю, это причиняет ей…
– Хватит. Вы до такой степени ничего не знаете, миссис Уикс, что это даже смешно.
Рейчел от досады прикусила губу и ничего не сказала. Она сделала шаг в сторону, подальше от Джонатана, двигаясь вдоль полки. Вдруг ее взгляд упал на маленькую игрушечную мышку.
Она была такого же размера, как живая, не более трех дюймов в длину, с хвостом, похожим на маленький изящный хлыстик. Туловище было сделано из идущих внахлест медных чешуек, края которых были зазубрены, чтобы имитировать мех. Приподнятый хвостик представлял собой полоску кожи – длинную, узкую и достаточно жесткую. Все остальное мастер сделал из ярко сверкающей меди – за исключением глаз, агатовых бусинок, больших и почти светящихся. Мышка стояла на куске черного дерева, и могло показаться, что она через него перебегала и вдруг застыла, превратившись в медную игрушку. Рейчел осторожно взяла ее в руки и принялась рассматривать. Работа была тонкой. Кусочки конского волоса изображали усики, на лапках имелись крошечные медные коготки, а маленькие ушки были изящно закруглены.
– Вам она нравится? – спросил Джонатан тоном, ставшим более теплым.
– Она очаровательна, – призналась Рейчел.
– А ну-ка, посмотрим, что она умеет.
Он взял из рук Рейчел медную мышку, перевернул кверху лапками, завел ключом, вставленным в деревянное основание, поставил на ладонь и протянул гостье. Когда скрытая пружина стала раскручиваться, игрушка ожила. Ножки засеменили, словно она бежала. Потом мышь замерла и подняла носик, словно принюхивалась. Хвостик приподнялся, а сам зверек сел на задние лапки, так что передние оказались у него под самым подбородком. Затем мышь снова опустилась на четыре лапки и побежала. Этот цикл повторялся снова и снова. Восхищенная Рейчел смотрела как зачарованная. Спустя примерно минуту завод кончился, и мышь замерла.
Улыбающаяся Рейчел оторвала наконец взгляд от медной диковинки.
– Прежде мне уже случалось видеть нечто подобное, – сказала она. – Одной моей школьной подруге подарили шкатулку, которую нужно было заводить ключом. Тогда картинка на крышке шкатулки оживала, и по льду замерзшего озера начинали кружить маленькие конькобежцы. Но это была лишь картинка, не то что ваша мышка. Она прямо как настоящая, просто чудо… Где вы ее раздобыли?
– Ее сделал я, – ответил Джонатан.
– Правда, мистер Аллейн? Как вам удалось достичь такого мастерства?
– Я начинал с малого… Потом прочел трактат о таких механизмах, написанный неким часовщиком из Швейцарии. И разобрал несколько других подобных игрушек, чтобы узнать, как они действуют. Большинство моих опытов закончились провалом, но вот эта мышка… продолжает бегать.
Это было сказано странным, почти смущенным тоном.
– Она очаровательна, мистер Аллейн. Как замечательно, что у вас такое изысканное хобби, это высокое мастерство, – сказала Рейчел ободряюще, но ее слова возымели обратное действие: Джонатан нахмурился и повертел в руках медную мышку.
– Хобби? – Он покачал головой и ненадолго задумался. – Философы утверждают, что животные не имеют души, а без души тело не более чем автомат, как, например, вот эта мышь. Она выполняет чисто механические действия, не направляемые ни умом, ни мыслями. Один француз[53] создал некий механизм, который называется «Canard Digérateur», то есть «Переваривающая Утка». Вы о ней слышали? Она может клевать зерно и переваривать его, как настоящая утка. Разве это не доказывает, что животные на самом деле те же механизмы? – Джонатан замолчал, а Рейчел озадаченно покачала головой. – Но если у них нет души, почему их кровь так же горяча, как наша? – продолжил он. – Почему им ведом страх? Почему они страдают от голода? Почему борются за жизнь? Почему корова вступает в схватку с волком вместо того, чтобы дать ему съесть своего теленка?
– Я не знаю… но животные не имеют души. Так написано…
– В Библии? Да, в Библии написано множество разных вещей.
– Но слова Бога у вас не вызывают сомнений?
– Я сильно сомневаюсь в самом его существовании, миссис Уикс. Впрочем, и вы в него не слишком бы верили, если б видели и делали то, что видел и делал я. А если души нет у животных, то, может статься, ее нет и у человека. Возможно, все мы лишь своего рода механизмы.
– Не может быть, чтобы вы так думали на самом деле.
– А почему бы и нет? Откуда вам знать, о чем я думаю? Вы понятия не имеете, что может сделать человек со своим ближним. Говорю вам, если у всех нас и есть душа, то в каждом человеке сидит также и зверь, дикое животное, которое берет верх при каждом удобном случае и управляет всеми нашими помыслами и делами, чтобы творить зло.
– Зверь сидит не в каждом человеке, сэр, – тихо возразила Рейчел.
Во время их разговора Джонатан разгорячился, и она боялась его провоцировать. Сказанное напугало ее, прозвучав как предупреждение.
– Вы не правы, – отрывисто сказал Джонатан. Он взглянул на медную мышь, а затем вложил ее в руку Рейчел. – Возьмите эту безделушку, если она вам понравилась. Пусть напоминает о том, что я вам сегодня сказал.
Джонатан вернулся к своему креслу, стоящему рядом с окном, и уселся в него, а Рейчел осторожно поставила заводную игрушку обратно на полку, туда, где нашла.
В отчаянии она еще раз пробежала взглядом по книгам, ища что-нибудь, подходящее для чтения, и наконец, к своему облегчению, заметила небольшой томик стихов Драйдена[54]. Она взяла его с полки, вернулась к окну и села напротив Джонатана Аллейна. Голова его была откинута назад, глаза прикрыты. Когда Рейчел начала читать, ей вскоре показалось, что слушатель заснул, но тот вскоре ее перебил, сказав:
– Вы предпочитаете поэзию философии, науке и разуму? Как это по-женски.
– Я больше привыкла читать стихи, чем… те эзотерические трактаты, которых у вас тут немало.
Открыв в себе души больной томленье,Мы, как к врачам, к поэтам прежних днейИдем, чтоб от ума печального смятеньяЛекарства дали нам, тем лучше, чем древней, —
процитировал он. – Так вы надеетесь на это? Что «души больной томленье» можно вылечить поэзией?
– Не вылечить, а только облегчить. А чьи стихи вы только что процитировали?
– Сэра Уильяма Давенанта[55].
– Так вы знаете некоторые из его произведений наизусть? И находите в них удовольствие? Или когда-то находили? – осведомилась Рейчел.
– Я знал кое-кого, кому они действительно нравились, – ответил Джонатан и устало опустил веки, после чего Рейчел продолжила чтение.
Она говорила тихим, ровным голосом, и в течение получаса Джонатан Аллейн никак не реагировал на стихи Драйдена, пока чтица не дошла до слов:
Я сам развел огонь, что так меня терзает,Он мое сердце жжет и радость доставляет:Приятна эта боль, в ней все мое житье,И лучше умереть, чем позабыть ее.
Рейчел уловила краем глаза какое-то движение, подняла взгляд и увидела, что Джонатан внимательно смотрит на нее из-под полуоткрытых век. Рейчел запнулась и, потеряв место на странице, почувствовала себя глупой и неловкой. Затем она вернулась к чтению, и Джонатан снова закрыл глаза. Когда через какое-то время она встала, чтобы уйти, то уже не сомневалась, что он спит.
Рейчел закрыла за собой дверь и, когда та захлопнулась на защелку, почувствовала мгновенную слабость. Голова казалась пустой и легкой, кровь мягко стучала в висках, в животе урчало. Утром она ничего не смогла съесть на завтрак, ощущая страх при одной мысли о необходимости идти к Джонатану Аллейну, но теперь ее угнетало совсем другое. Дело было в нем, в его муках, в темных тенях, живущих в его взгляде, и в том, как он кичился своей озлобленностью, точно флагом. Зачем? Чтобы люди не смогли разглядеть в нем чего-то еще? Казалось, он высасывал из нее силы своей твердой, бескомпромиссной манерой вести разговор, а также своим взглядом, в котором было так много непонятного, как если бы глаза Джонатана и вовсе были пустыми. В присутствии Джонатана ее манеры, ее уравновешенность и чувство приличия казались Рейчел вырезанными из бумаги, ярко расписанными и нереальными, и без них, как без платья, она чувствовала себя голой.
