Давид Маркиш - Тубплиер
Шумный праздник много что списывает, почти как война. На празднике освободившихся, на пиру выбравшихся из сети только лошадь, разгруженная и стреноженная, сохраняла уравновешенное спокойствие. Прядая ушами, она пощипывала траву близ костра и не спешила жить. Возможно, она не ощущала безостановочного движения времени над луговиной и это примиряло ее с действительностью. А люди жгли время в костре, оно постреливало в пламени вместе с сухими сучьями и взрывалось праздничными султанами искр. А люди пили и пели, и связный разговор не опоясывал их круг, согретый огнем костра. Время бежало и мчалось, нахлестываемое людьми, и на горизонте их воображения проступал приморский город Сухуми, оттуда тянулись дороги в Москву, Свердловск и сибирский Тобольск, где было уже готово к погребению тело убитой обрушившейся потолочной балкой Майи Быковской. Люди пили и пели, но и бежали сломя голову от вчерашнего дня в завтрашний. Скорость их движения возрастала неприметно для глаза, и раскручивалось, крутилось чертово колесо, пока действовал непостижимый механизм вращения – то ли зубчатый, то ли коленчатый, то ли еще какой. Все это было задумано и продумано далеко-далеко от Джуйских озер, и люди у костра лишь следовали заданному.
Колесо Влада Гордина должно было остановиться здесь, на Джуйской луговине. Так, во всяком случае, решил Влад. Он, ему казалось, был готов к этому ходу событий; отчасти это было верно. И такая готовность отличала его от других людей у костра.
– Выпьем!
– Наливай! И Влад наливал коньяк в стаканы и кружки и тянулся чокаться.
– За все хорошее!
– За орден тубплиеров!
– За следующую встречу! Влад Гордин пил за все хорошее, за тубплиеров и за следующую встречу, которая не случится. Он много пил, но хмель не доставал его.
– Выпьем за лошадь! – предложил Влад и поднял стакан. Никто не возражал: за лошадь так за лошадь.
Все они уйдут, и Валя. Лошадь останется с ним. Хорошая лошадь. Не идти же ей в Сухуми, не лететь потом в Москву или Тобольск! А скоро, когда все уже закончится, лошадь потрусит себе налегке по знакомой дороге вниз, в колхоз. А Влад Гордин останется лежать здесь, в траве, лицом к небу. Кто-нибудь найдет его когда-нибудь. Или не найдет, и он стечет в праздничную, роскошную землю луговины. Влад как бы глядел на себя со стороны, но и изнутри неотрывно глядел – взыскующе и цепко.
Валя наткнулась на опушке на семейство грибов, набрала целый подол. Грибы были крупные, размером с пузатую трехлитровую банку, с маслянистыми коричневыми шляпками.
– Там еще полно их! – радовалась Валя. – Это же белые, точно!
– А если потравимся? – выразил опасение приблудный свердловчанин Мирон. – Может, они ядовитые? Белые раза в три меньше.
– Белые, белые! – стояла на своем Валя Чижова. – Это у нас в России они меньше, а здесь – другие.
– Местные вроде грибов вообще не едят, – заметил Игнатьев.
– Дайте-ка мне! – сказал Влад. – Пахнет-то как! – И откусил от ножки.
Товарищи смотрели на него с опаской: что это он вытворяет!
– Если через полчаса не загнусь, – прожевав и проглотив, сказал Влад Гордин, – тогда можно жарить.
– А мы почистим пока, – предложила Валя. – Лера!
Подруга приблудного свердловчанина без особой радости поднялась от костра, из-под руки обнимавшего ее за плечи Мирона.
А Семен Быковский подсел к Владу, глядел на него с вопросом.
– Ну да, – сказал Влад. – Ну да, ядовитый, не ядовитый – какая разница! Давай выпьем за тебя, Семен!
– Может, Валя с тобой останется? – сказал Семен.
– Это еще зачем? – резко спросил Влад. – Ни к чему. Ей дальше жить надо.
– Ей-то, может, ни к чему, – проговорил Семен Быковский. – А тебе? Что ж ты тут один будешь?
– Мы к жизни привыкаем, – сказал Влад. – А смерть, Семен, непривычная работа. Ее самому надо делать, ни у кого подмоги не просить. Не так, что ли?
– Не знаю, – отозвался Семен. – Я не знаю. Мы ведь живем пока…
– Живем – мы, – продолжил Влад. – Все вместе. А умирать мне – одному. Ничего не поделаешь.
– Да, не поделаешь! – шепотом воскликнул Семен Быковский и руки с распрямленными ладонями выкинул вперед, как будто хотел оттолкнуть костер или оттолкнуться от него. – Меня на фронте тысячу раз могло убить – не убило же! Что мы знаем!
– Там, наверно, по-другому, – заметил Влад. – Страх хотя бы общий: все вместе боятся смерти. А тут ничего общего нет, кроме жизни.
Эти слова – «умереть», «смерть» – Влад Гордин произносил веско и отчетливо, как бы пробуя их на язык, и получалось не горько. Выбив щелчком сигарету из пачки, он закурил и затянулся дымом.
– Вот привык к табаку, расставаться жалко, – сказал Влад. – Даже смешно. У меня еще пачек пять осталось – хватит.
Семен Быковский маялся этим разговором. Скорей бы завтрашний день прошел – и дальше, в Сухуми. Денек в Сухуми – и снова в дорогу, денег хватит на плацкарту, так что можно будет добраться до Тобольска со всеми удобствами. А там – Майка, дом, скрипят полы, и никаких разговоров о страхе и смерти. А потом Москва, и на будущее лето, может, снова «Самшитовая роща», если, конечно, не дадут от ворот поворот. И год провернется.
Завтрашний день для одних тащился через пень-колоду, для других летел на крыльях. Так, наверно, было по всему белу свету, не только на разноцветных Джуйских озерах. Для Влада Гордина время остановилось как вкопанное.
Поднялись чуть свет, с птицами. Воздух еще не очистился от ночной темной тяжести, но первые лучи солнца выкатывали день из небесных восточных пещер, и этот последний день обещал быть прозрачным и голубым, с зеленоватым травяным отливом. Скучно было валяться в спальном мешке, на свету, и ведь занавеску не опустить. Валя посапывала под боком. Как только Влад Гордин нетерпеливо пошевелился, она послушно открыла глаза, молочно замутненные сном.
– Подъем? – спросила Валя Чижова. – Уже?
– Утро, – сообщил Влад. – Купаться пойдешь?
– Окунуться можно… – с сомнением сказала Валя. Солнце действительно не успело еще прокалить воздух; было прохладно.
После теплого спальника озерная вода казалась ледяной. Валя и Влад уселись на берегу, прислонившись друг к другу холодными мокрыми плечами.
– Чего молчишь? – спросила Валя.
– Я не молчу, – глядя в воду, сказал Влад. – Я думаю.
Вале Чижовой было бы лучше, если б он думал вслух и говорил ей какие-нибудь приятные слова. А Влад Гордин думал о том, что последний день пришел, завтра все уйдут, и он останется один на все времена. Солнце шло по небу, из своего золотого подола высыпало искры на водяные барашки озера. Солнце карабкалось ввысь, держа путь на закат, а Земля с ее Джуйскими озерами, с Владом на каменистом берегу, с выбирающимися из своей тесной палатки приблудными свердловчанами Мироном и Лерой – наша Земля, летя в космосе, оборачивалась вокруг Солнца с непостижимой, говорят, быстротой. Может, так оно и было, хотя бешеный ветер не свистел в ушах и твердь сохраняла надежную устойчивость. Может, так оно и было, но Владу Гордину представлялось иное: под огненным парусом шар Солнца плывет по небесному морю на запад, но никакой не шар, а это он сам, Владик, огибает неподвижную Землю по пути на закат.
День, прозрачный насквозь, завис над луговиной, пустынные озера вспыхивали и мерцали, как граненые самоцветы в серебряной оправе берегов. Люди и их лошадь переходили с места на место, передвигались, подобно фишкам на игровом поле. Людям вдруг стало ясно, что день впереди – пустой и долгий и нечем было его заполнить: не нужно идти в процедурную, в столовую или дожидаться, когда придет почта. Этот день на пути в Сухуми стоял как ком в горле. Хотелось, чтоб поскорей наступил вечер, потом ночь, а наутро можно будет распрощаться с Владом Гординым и уйти через перевал к морю. Так хотелось уходящим, да и Влад погонял бы время, если бы мог. Но он не мог: Время, как желтый стог, стояло посреди луговины и не было никакой возможности на него повлиять – сдвинуть с места или сжечь.
Пьянство – лучшее оружие в борьбе со Временем. За стаканом вина сожженные дотла минуты-часы выпархивают из обихода жизни и, провожаемые победными взглядами собутыльников, возвращаются к вечности. Никто не возражал против такого наступления на бесчувственное Время, даже специалист по ганзейской торговле Сергей Игнатьев из далекого круга Лиры Петуховой не стал подыскивать контраргументы. Все были «за», и немедленно, разве что лошадь не разделяла это здоровое стремление ускорить вращение то ли Земли вокруг Солнца, то ли Солнца вокруг Земли. Лошадь своими оттопыренными негритянскими губами пощипывала себе траву и, возможно, ведать ничего не ведала о загадочной связи времени и пространства.
Бутылки были откупорены, стаканы наполнены, на газетке теснились вперемешку яблоки, белый овечий сыр, перья зеленого лука, хлеб и рыбные консервы «Частик в томате». Коньяк «Кизляр» местного кавказского разлива плескался и убывал. Разговор шел, потом побежал, спотыкаясь. Говорили все вместе, каждый о своем. Купались, хохоча. Разожгли костер, пекли картошку и грибы. Снова купались. Девушки возмущались количеством выпитого, но от мужчин не отставали. Наступил полдень, солнце перевалило зенит, и день пошел на убыль. Сухуми как бы приблизился чуть-чуть, хотя никто к нему не сделал и шагу: вот здорово, не через четыре дня будем там, а уже через три, если не считать сегодняшнего. Как будто Сухуми был долгожданной конечной остановкой, а не промежуточной станцией на дороге. Сухуми, город Солнца!
