Александра Коутс - Клуб юных вдов
– Спасибо, – говорю я. Обнимаю ее за мягкую, как подушка, талию. Она, кажется, ошеломлена, и я спрашиваю себя, когда в последний раз хоть кто-то «держался в рамках», чтобы дать ей выговориться.
Глава тридцатая
Сегодня пятница, последний учебный день, причем день укороченный. Мы с Лулой наконец-то представляем свой проект. Наша презентация превращается в старое доброе слайд-шоу: детские снимки и фотографии артефактов, комментарии и разъяснения, а также саунд-трек, составленный из маминых записей. Как выясняется, жители острова во многих отношениях похожи на детей маленьких материковых городков. Мы пытливы. Мы общительны. Мы заводим друзей, теряем их и снова заводим. И иногда мы уезжаем с острова. Но где бы мы ни оказывались, остров всегда остается с нами. Возможно, такие чувства в отношении своей малой родины возникают у всех, однако мне кажется, что остров накладывает определенный отпечаток на тех, кто здесь вырос, на нас взрослых.
После уроков мы с Лулой договорились встретиться возле тату-салона. У них с Гасом все идет нормально, она помогает ему после занятий. Забавно смотреть на то, как она общается со своим парнем. Удивительно то, что она подпускает его к себе, не отвергая при этом всех остальных. Принимаю это к сведению.
На пути в город неожиданно для себя сворачиваю в сторону. Я много думаю о Митче, о Молли и о коттедже. Митч навестил меня в больнице, но большую часть его визита я проплакала, уткнувшись в рукав больничной сорочки. Разговор у нас не получился, и я хотела бы попробовать еще раз.
Подъездная дорожка вымощена новой плиткой, траву на лужайке недавно скосили. В саду появился огородик, обнесенный заборчиком, и я на мгновение решаю, что Митч занялся ландшафтным дизайном. Но потом вижу Молли, склонившуюся над упаковкой с саженцами латука. По развороту плеч, по тому, как движутся мышцы у нее на руках, я понимаю – что-то изменилось.
Когда я останавливаюсь и заглушаю двигатель, Молли выпрямляется, снимает садовые перчатки и бросает их на землю.
– А вот и ты! – Она улыбается.
Делаю глубокий вздох и иду к ней. Я стараюсь не смотреть на коттедж. Мне тяжело видеть его. Пока.
– Решила заехать, чтобы извиниться, – запинаясь, говорю я. – Еще раз.
Повисает долгая напряженная пауза, Молли смотрит на меня, а затем одной рукой обнимает за плечи.
– Проходи, – говорит она и ведет меня к большому дому. – Съешь пирога.
В доме Молли усаживает меня за обеденный стол в столовой. Стол круглый – Молли твердо верит в то, что есть надо в кругу, – в центре стоит голубая ваза с оранжевыми и золотистыми тюльпанами. После похорон я старалась держаться от большого дома подальше, но каждый раз, когда я оказывалась внутри, Молли спала на диване под грудой одеял или перебирала фотографии, и взгляд у нее был стеклянный, отсутствующий.
Одеяла все еще лежат кучей на диване, да и пол довольно грязный, как будто его месяцами не мыли, но шторы раздвинуты, и комната залита светом. Молли моет руки, и я вспоминаю, как впервые ела в этой комнате. Вспоминаю, как Молли учила меня мыть чугунную сковородку. Я вижу у беспроводного телефона тот же яркий блокнот для записей и тот же керамический стакан с шариковыми ручками. Я вспоминаю, как было тепло и уютно в этой комнате, где у всего было свое место.
Молли отрезает два куска пирога – с клубникой и ревенем, ее коронное блюдо – и приносит их на стол. Садится напротив и передает мне вилку.
– Лето пришло, – говорит Молли с улыбкой. – Наконец-то.
Киваю и отрезаю кусочек. Мне многое хочется сказать. Я хочу сказать ей, что не забыла. Ничего. Я не забыла ни ее, ни Митча, не забыла все, что они сделали. Я не забыла Ноя, хотя изредка вела себя так, будто хочу его забыть. Еще мне хочется сказать ей, как много ее семья привнесла в мою жизнь, и как сильно изменило меня время, прожитое с ними.
Но вместо этого ем пирог. Молли рассказывает мне о саде, о новых сортах помидоров, которые собирается посадить в этом году.
Она в приподнятом настроении, но в ее глазах таится тьма, в них, как силовое поле, висит тень прежнего отчаяния. Пусть на столе стоят цветы, а в духовке печется пирог, однако скорбь маячит повсюду как постоянное напоминание о том, что человеку никогда не исцелиться.
Наверное, я сижу, уставившись в одну точку, потому что Молли вздыхает и говорит:
– Я опять хожу в группу.
Я беру ее за руку и хочу обнять, но не делаю этого, так как она продолжает есть, а соревноваться с пирогом Молли мне не под силу.
Когда я убираю со стола, приходит с работы Митч. Он обнимает меня в уголке у раковины и категорически пресекает все мои попытки извиниться.
– Такова жизнь, – только и говорит он, прижимая меня к себе. – То лучше. То хуже. То снова лучше.
– И она чертовски длинная, – вздыхает Молли. – Такая длинная, что представить невозможно. – Мы все стоим вокруг кухонного «островка» с той самой встроенной разделочной доской, на которой я резала овощи, помогая Молли делать салат, пока Ной и Митч работали допоздна. – И проживать ее приходится с пустотой внутри, которую тщетно пытаешься заполнить. Уж кто-кто, а я это хорошо знаю, – говорит Молли.
– Но дом, – слышу свой дрожащий голос. – Вы вложили в него столько сил, отделали его…
– Это всего лишь дом, – говорит Митч. – Хочешь – верь, хочешь – нет, но выглядит он, между прочим, не так уж плохо.
Он жестом подзывает меня к окну, отодвигает в сторону бело-голубую полосатую штору и указывает на коттедж. Я собираюсь с духом и смотрю туда. В одном из окон верхнего этажа вместо стекла – бумага, а рама обуглена.
В остальном же коттедж в полном порядке.
– Мы могли лишиться всего дома, – говорит Митч. – Но пожарные сработали быстро. Так что мы лишились только окна, ну и еще придется привести в порядок две стены и потолок. На это уйдет неделя или две. А потом, как я уже говорил недавно вечером… – Я вижу, как Митч судорожно втягивает в себя воздух, и у меня сжимается сердце. «Недавно вечером». – Как я уже говорил, – продолжает он, – он в твоем распоряжении. Ной хотел бы, чтобы было именно так и никак иначе.
Я поворачиваюсь спиной к коттеджу и прохожу вперед. Молли сидит на подлокотнике дивана, Митч остается у окна.
– Я не могу здесь жить, – наконец говорю я. – Не потому, что не хочу. Мне всегда нравилось жить здесь. Я люблю этот дом. Но я уезжаю. Я решила осенью поступать в колледж.
Молли и Митч переглядываются у меня над головой.
– Знаю. – Я широко улыбаюсь. – Я сама потрясена.
– Это же замечательно, Тэм! – восклицает Молли. Она встает и обнимает меня. – Отличнейшая новость. Правда, Митч?
Митч кивает. Он все так и стоит у окна.
– Конечно, – через силу произносит он. – Ну, мы тут будем скучать по тебе.
– Я вернусь, – даю я такое же обещание, что дала папе.
Митч смотрит в окно на лес, окружающий землю, на которой они жили, строились и работали с тех пор, как он унаследовал ее от бабушки много-много лет назад.
– Отсюда трудно уехать, – задумчиво говорит он. – Во всяком случае, навсегда. – Он переводит взгляд на коттедж. – Досадно, что там никто не будет жить.
Нащупываю в кармане телефон.
– Кстати, – говорю я, – я уже об этом думала. Я ходила в эту группу, ну, в группу поддержки для тех, кто… для вдов. – Молли смотрит в пол, Митч прокашливается. – Там я познакомилась с отличными людьми, Например, с Лизой – она осталась одна с тремя маленькими детьми. Семья много лет снимала жилье у одного и того же хозяина, и вдруг он решил поднять плату просто потому, что понял: за лето можно выручить значительно больше.
Молли щелкает языком, Митч ерошит волосы на затылке.
– Шутишь, – качает он головой.
– Я все понимаю, – говорю я. – Она… она вам очень понравилась бы. Я тут подумала, что, может… Наверное, слишком много народу да еще в таком маленьком домике, но это только до осени, пока они не найдут что-нибудь побольше.
Я чувствую, как Митч и Молли снова переглядываются у меня над головой.
– Конечно, – наконец говорит Митч. – Мы с радостью познакомимся с ней.
Я улыбаюсь.
– Я очень надеялась, что вы так скажете.
Молли вырывает листок из блокнота, и я списываю со своего телефона номер Лизы. Они провожают меня до двери, мы прощаемся, и я обещаю, что перед отъездом в колледж обязательно приду к ним на ужин. Обнимаю их обоих и даю себе слово прийти, чего бы мне это ни стоило.
На пути к машине я останавливаюсь перед коттеджем. В ноздри мне ударяет запах горелого дерева, и желудок скручивает спазм. Заставляю себя подняться по новым ступенькам, зайти внутрь и оглядеться. Внизу никаких признаков бедствия нет, если не считать сваленных в углу мокрых и грязных ковров.
Я закрываю глаза и вижу Ноя, как он вместе с Митчем затаскивает матрас наверх. В тот день мы ночевали здесь впервые, формально у нас и переезда-то не было, потому что нам нечего было перевозить. Тот вечер был особенным. Мы ели пиццу на полу в гостиной, слушали на моем компьютере любимые песни Ноя, мечтали, как расставим мебель. Диван, когда он у нас появится. Стол, когда он у нас появится. Пианино, когда оно у нас появится. (Хотя ставить пианино в такой крохотной комнате было абсолютно непрактично, оно занимало первые строчки в нашем списке приоритетов.)
