Дэвид Кроненберг - Употреблено
– Проснулась, – сказал Мольнар. – Прелесть моя. Здравствуй, милая.
Между пациенткой и доктором пробежало что-то глубоко интимное, какая-то волна, и Натан деликатно отступил назад. Ноги в бахилах скользили по полу. Неужели у этих двоих была связь? Вряд ли все можно списать на своеобразный стиль общения с больными, принятый в Венгрии. Обтянутыми латексом кончиками пальцев Мольнар коснулся своего скрытого маской рта и приложил стерильный поцелуй к Дуниным губам. Она хихикнула, затем коротко отключилась и снова пришла в себя.
– Поговори с Натаном, – предложил Дуне Мольнар и, кивнув, отошел: ему было чем заняться.
Дуня с трудом сфокусировала взгляд на Натане – механически, словно наводила объектив на резкость. А потом сказала:
– Да-да, сфотографируйте меня в таком виде. Это жестоко, но я так хочу. Золтан гадкий. Гадкий доктор. Приехал побеседовать со мной, остался, и мы долго были вдвоем у меня дома, в моем родном городе…
Снова полупьяный смешок.
– …где-то в Словении. Не помню, как он называется.
– Любляна, – подсказал Мольнар. Вместе с ассистентами он стоял в изножье операционного стола и раскладывал инструменты.
– Благодарю, гадкий доктор. Это, знаете ли, ваша вина, что я ничего не помню. Вам только бы меня одурманить.
Натан принялся фотографировать Дунино лицо. Она повернулась к объективу, как подсолнух к солнцу. Натан, человек щепетильный, решил в поездках не снимать видео, слишком много хлопот: носители, периферия, прочие технические премудрости, и сейчас пожалел об этом. Если бы, конечно, он мог позволить себе новый D4, который и видео прилично пишет… Но угнаться за технологическим прогрессом, неудержимым, как вулканическая лава, Натан не мог при всем отчаянном желании. А Наоми вовсе не была такой разборчивой. Такой недоверчивой. Она уже купила в Хитроу новую видеокамеру неизвестного китайского производителя с высоким разрешением, скачала какой-то мутный, азиатских разработчиков видеоредактор для тяжелых видеофайлов. Она бы и на свой коммуникатор записала Мольнара и его шутливый треп, пусть даже картинка – сплошное зерно. Ну ладно, ничего не поделаешь. В конце концов, есть диктофон со стереомикрофоном, а если прижмет, можно воспользоваться микрофоном для фотоаппарата и после добавить к каждому снимку звуковой файл.
– Вы очень красивый, Натан, – сказала Дуня и тут же впала в забытье.
Натан присел, чтобы снизу сделать широкоугольный снимок: на переднем плане – Дунино лицо, на заднем – анестезиолог, крепкий, волосатый, безмолвный.
– Забудьте о лице, Натан. Нас интересует грудь. Подойдите, встаньте рядом.
Натан сфотографировал, встал, подошел к Мольнару. Доктор откинул салфетку из медицинской ткани – на сей раз оранжевой, прикрывавшую Дунину грудь. Груди у нее были очень полные и в холодном свете хирургического светильника, возвышавшегося над столом, казались голубоватыми и нереальными. Натану хотелось передать производимый этим освещением эффект, именно поэтому он редко снимал со вспышкой, которая перебивала внешний свет. С десяток прозрачных пластиковых трубочек, тонких, как проволока, торчало из каждой груди, что придавало им вид зонтиков, вывернутых наизнанку сильным ветром.
– Снимите лучше это. Если хорошо получится, напечатаю и повешу у себя в ресторане.
– У вас в ресторане висят снимки из операционной?
– Нет-нет. Ваш будет первым. Думаете, испортят аппетит?
– Мне испортят, за это я вам ручаюсь.
Доктор расхохотался. От его упругого смеха маска надувалась и опадала. Мольнар согнулся пополам. Натану показалось, маска сейчас лопнет по шву. Он обвел взглядом остальных. Кто-то подмигнул Натану и пожал плечами. Мольнар, что тут скажешь. Обычное дело. Наконец доктор выпрямился и с некоторым усилием взял себя в руки.
– Я вас шокирую? А мы тут любим пошутить. В операционной это очень даже кстати. Операция, в конце концов, тоже шоу.
– Да, – кивнул Натан, – вы мне уже говорили.
Он поднес фотоаппарат к лицу, посмотрел в видоискатель, пожалел, что нет макрообъектива. Придется взять как можно крупнее, насколько позволит фокусировка, а потом обрезать кадр. В приближении груди показались Натану живыми существами, морскими животными, прикрепленными, например, к автокормушкам. Может, он надышался анестетика, пары которого витают в палате, поэтому в голову приходят такие странные образы? Натан тряхнул головой.
– Вам ведь хочется меня шокировать, а, доктор? – Натан медленно перемещал “Никон” над грудью, утыканной трубочками, плавно поворачивая пальцем кольцо зуммирования. Нос его расплющился о жидкокристаллический дисплей на задней поверхности фотоаппарата – Натан смотрел в видоискатель левым, более острым глазом и, когда произносил что-нибудь, кривил рот, как делают курильщики, разговаривая с сигаретой во рту, чтобы не дышать дымом на собеседника. – У меня такое чувство.
– Мне лишь хочется быть забавным. – Мольнар взял в руки ванночку из нержавейки, поковырял в ней указательным пальцем, словно старатель, моющий золото. – Для вашей будущей статьи в “Нью-Йоркере”. Всегда мечтал стать героем “Медицинской хроники”. Честолюбие тешит, и для дела польза.
Натан засмеялся, но снимать не перестал.
– Попасть в “Нью-Йоркер” – все равно что джек-пот сорвать. Этот репортаж я делаю наудачу.
– “Сорвать джекпот” – симпатичное выражение. Но человек должен надеяться. Я надеюсь на “Нью-Йоркер”.
– Честно говоря, и я надеюсь. Увы, профессиональная репутация у меня неважная. Медицинский факультет я так и не окончил.
Мольнар перестал возиться с ванночкой и посмотрел Натану в объектив.
– Положим, и я не окончил. Что не помешало мне сделать блестящую карьеру. И вас, я уверен, это тоже не остановит.
Натан не удержался, посмотрел на Дуню: слышала ли? Та в беспамятстве мотала головой, беспрестанно шевелила губами, улыбаясь на все лады, но глаз не открывала. Она летала где-то далеко. Мольнар сразу уловил, что означает взгляд Натана.
– Дуня все про меня знает. Когда я учился на медфаке, в Восточной Европе настали неспокойные времена. Беспорядок был в порядке вещей. Американцам не понять. Хотите взглянуть? Можно сделать хороший снимок.
Мольнар протянул ему ванночку, и Натан увидел десятки крошечных металлических гранул. Доктор потряс ванночку, гранулы засверкали, загремели. Кадр и впрямь вышел бы отличный – с макрообъективом 105 мм, который был у Наоми. Натан покрутил кольцо зума, установил фокусное 70 мм, затем повернул обратно – на 24 мм: приближение все равно недостаточное, чтобы получить идеальную картинку загадочного содержимого лотка. Тогда возьмем в кадр руки Мольнара, они тоже интересны, особенно когда доктор помешивает гранулы пальцем. Даже в перчатках видно, какие узловатые, артритичные у Мольнара кисти. Пальцы с неестественно раздутыми суставами похожи на гоблинов, одетых в полупрозрачные платья из латекса. (Опять анестетические пары´?) Да, теперь объектом съемки стали именно руки. Насколько ловки эти больные пальцы во время операции? Может, где-нибудь рядом с отелем есть магазин “Никон”? Сдерут, конечно, втридорога, но кто знает, когда теперь они с Наоми увидятся. А макролинза ему необходима. Натана все больше интересовал макроскопический уровень медицины, правда, он не знал, какую пользу можно извлечь из этого интереса. Врачей-специалистов много, но их инструменты прозаичны, как инструменты ремесленников, даже уродливы. Они не художники. А Натан?
– Симпатичные. Что это, Золтан?
– Я готовлюсь провести иссечение множественных опухолей. У пациентки в груди много отдельных новообразований, но они не очень агрессивны, поэтому повяжем розовые ленточки[5] и сохраним ей грудь, удалив только опухоли. Для этого мы имплантируем по 120 радиоактивных зерен, то есть радионуклидов йод-125, покрытых титановой оболочкой, в каждую молочную железу, и разместим их вокруг опухолей. – Взмахом руки Мольнар обвел аппаратуру, мониторы вокруг операционного стола. – Это наша ультразвуковая 3D-система наведения. Каждую гранулу нужно расположить с точностью до сотой доли миллиметра внутри неоднородной ткани. Чувствую себя летчиком, у которого, кроме радара, никаких приборов.
Натан двигался следом за Мольнаром. Обнаружил замечательный ракурс: поблескивающий лоток в руках доктора на переднем плане и Дунины груди, будто опутанные паутиной, – на заднем. Свет хирургического светильника плюс превосходная высокая светочувствительность D3 – глубина резкости получалась достаточной, чтобы взять и передний план, и груди в фокусе. Натан строчил из фотоаппарата, звук щелчков композитного затвора из кевлара и углепластика отражался от облупившегося кафеля на стенах, и палата наполнялась эхом. Мольнар громко крикнул:
– А все-таки хорошо, что вы не снимаете на пленку! Ее грудь скоро станет радиоактивной, и пленка засветилась бы.
