Сьюзен Сван - Что рассказал мне Казанова
Повернувшись к Теодору, Ли произнесла:
– Ну что ж, мы согласны выпить с вами кофе.
– Ли, я думаю… – Люси хотела сказать, что вообще-то пригласили только ее, но молодой человек перебил, заявив:
– Я сейчас подгоню машину. Подождите здесь, пожалуйста. Endaxi?[22] – Он подобрал лопату и ушел, оставив Люси с Ли.
И уже через несколько минут все трое сидели в маленьком «фольксвагене» Теодора, громыхающем по Поссидоносу, широкому прибрежному бульвару. Они проезжали мимо автомобильных салонов, освещенных витрин магазинов и больших террас, заполненных столиками, за которыми сидели мужчины и женщины, потягивающие «Метаксу».
– Вы заведете другую собаку? – спросила Люси. Девушка смотрела в затылок Ли, которая сидела там, где надеялась быть она сама, на переднем сиденье, рядом с водителем.
– Не сейчас, возможно в следующем году. Если, конечно, найду кого-нибудь, подобного Эонати. – Он слегка повернул голову, смотря на нее в зеркало заднего вида.
– Я знаю, что некоторые греки выбрасывают мертвых собак в помойку, – громко произнесла Ли, пытаясь перекричать рев транспорта.
Теодор не ответил. Они проехали мимо амфитеатра в виде лошадиной подковы; затем последовали кварталы бетонных коробок, балконы которых, увитые цветами, были затенены тентами в тигриную полоску. Машина пронеслась мимо складов и портовых помещений, мимо рыночных рядов, переполненных рыбой, помидорами, бочонками оливок, прогремела по Пирею и наконец остановилась около маленькой таверны на небольшом холме возле гавани. На краю дороги, с другой стороны таверны, Люси увидела пустые столики, накрытые клетчатыми скатертями, на которых лежали столовые приборы. Абсолютно никакой защиты от выхлопных газов машин, а расположение столиков вынуждало официантов постоянно пересекать засуженную машинами улицу.
– Yiasou, – поприветствовал Теодор официанта, улыбнувшегося посетителям и поставившего перед ними бутылку домашней рецины. Они жадно накинулись на напиток и нашли, что она очень даже ничего, во всяком случае не отдает скипидаром. Люси посмотрела на гавань, забитую греческими паромами и огромными белоснежными круизными лайнерами. На пристани во всех направлениях, сгибаясь под тяжестью сумок, сновали люди, как будто уже опаздывая на свои рейсы.
Перед ними появилась темноволосая женщина с тарелкой anihikolokiïhia – жареных кабачков цукини, первых в этом сезоне. Еще она поставила на стол блюдо с цацики и большую миску салата horiatiki. Толстые яркие листья салата лежали среди колец лука и томатов, подобно маленьким библейским скрижалям, приказывающим наслаждаться. Ли сказала женщине что-то по-гречески, и та вернулась на кухню, не проронив ни слова.
– Моя мать всегда неловко чувствует себя, общаясь с незнакомцами, – сказал Теодор, грустно покачивая головой.
– Это была ваша мать? – спросила Люси.
– Видите ли… мама… она… она очень стесняется, когда мои друзья узнают, что она – повар. Она родом из Стамбула, выросла в хорошей семье. Мы все потеряли после смерти отца, и вот… – Он махнул рукой в сторону кухни.
– Как же это тяжело для нее! – воскликнула Люси.
– А где вы живете? – поинтересовалась Ли.
– Мы с мамой живем в квартире рядом с площадью Конституции.
– Вы живете с матерью? – улыбнулась Люси.
– Разумеется. А ваша мама, Люси? Где она?
– Моя мать умерла.
– О, мне очень жаль. Она была хорошей женщиной?
– Она была известным археологом. – В очередной раз повторив заученную фразу, словно бы из некролога, Люси вдруг поняла, что опять говорит каким-то не своим, искусственным голосом. Она уже привыкла так говорить о Китти.
– Мать Люси изучала минойскую культуру на Крите, – добавила Ли.
– На Крите? Вашей матери нравился Крит? Она была, умной женщиной, я знаю! Какова мать, такова и дочь! – Теодор поднял бокал за Люси, оценивающе на нее посмотрев, и та поняла, что краснеет.
– За мать Люси и за… Эонати, мою маленькую, белоснежную девочку.
Они выпили, чокнувшись бокалами. Рецина сделала свое дело, и неожиданно Люси представила себя с Теодором наедине в комнате.
– Люси работает в архивах, – сказала Ли. – Я всегда думала, что на выбор ее профессии повлияли занятия ее матери.
– Да? И чем же именно? – заинтересовалась Люси.
– Ну как же. – Ли налила себе еще один бокал вина. – Архивисты и археологи – хранители коллективной памяти человечества. Но, тем не менее, ты не разделяешь ее любви к Греции.
– Вам не нравится Греция, Люси? – спросил Теодор.
– Нравится. Греческая еда.
– Для меня еда – это серьезно. – Он махнул рукой в сторону блюд с mervdes – маленькими коричневыми рыбками, запеченными в тесте, chortopitakia – небольшими пирожками со шпинатом, и маслянистой зеленой долмой. – Так что ешьте на здоровье!
– Это для вас как религия? – спросила Люси, думая о Желанной Адамс, которая включила гастрономические удовольствия в список своих вер.
– Endaxi, Люси. А еще я верю в природу, как древние греки. – Теодор взмахнул рукой в сторону моря. – И в поэта Кавафи. Да, для меня Кавафи – это откровение… «И где бы мы были без варваров?» – Его голос был проникнут странным чувством, Люси не смогла определить, каким именно.
– «Эти люди были решением», – сказала Ли, цитируя следующую строчку стихотворения Кавафи.
– А, так вам известно это стихотворение? – Голос Теодора звучал тихо и смущенно, он переводил глаза с Ли на Люси, словно оценивая их реакцию. – В Греции не всегда легко быть поклонником поэзии, – заметил он неожиданно, – несмотря на то, что это ее колыбель. А во что верите вы, доктор Пронски?
– Как и вы, Теодор, я верю в природу. И в целительные свойства священного женского начала.
– Интересно. А в Святой Дух?
– Зачем разделять эти два понятия? Это вы, мужчины, вечно отделяете духовную сущность от физической.
– Да, иногда не стишком благоразумно думать подобным образом. А дух мужественности имеет подобную ценность, доктор Пронски?
– Священное мужское начало – это не мой профиль, Теодор. Я хочу лишь выправить баланс в религиозных доктринах. Нам нужны церковные литургии, в которых бы участвовали женщины. – Люси стало неуютно от менторского тона Ли. Надо срочно менять тему беседы, а не то ее спутница разрушит все обаяние вечера.
– О, и это все? Установить баланс! – сказала Люси холодно.
– А по-твоему, мало?
Люси повернулась к Теодору:
– Как и моя мать, Ли верит в женскую богиню. А моя мать была просто рупором движения за возрождение этого культа.
– Одна маленькая поправка, – сказала Ли. – Твоя мать не верила в женское божество. Она считала его метафорой женского духа. Разумеется, Китти поддерживала гипотезу, что Земля – это живое существо, и верила, что в доисторические времена люди в Европе поклонялись фигуре, изображающей мать-Землю. Но она была слишком пропитана нашей культурой научного материализма, чтобы верить в богинь. И я тоже. Вы читали Клиффорда Гирца? – Люси и Теодор дружно покачали головами. – Ну, если я сумею верно процитировать. Да вот, вспомнила… Гирц писал, что религия создает в людях уникальные мотивации… одевая наши ощущения в такую ауру фактов, что наши чувства кажутся реальными.
– А вы, Люси? Во что вы верите? – Теодор вопросительно посмотрел на нее.
– Я не верю в религию. Или во всякие сказочки, что с женщинами лучше обращались в доисторические времена. Я думаю, люди, подобные моей матери, сочиняют истории о золотом веке для удовлетворения своих психологических нужд. – Девушка взглянула на Ли, но та равнодушно встретила ее взгляд, а затем отвернулась и стала смотреть в сторону Эгейского моря. – Что нам действительно нужно, так это найти способ построить лучшее будущее, – добавила она.
Теодор торжественно кивнул и заказал еще одну порцию рецины. Солнце стояло низко, но поверхность моря сияла светлой голубизной, которая в отдалении рассыпалась грудами больших светло-коричневых островов. В гавани внизу, там, где Джакомо Казанова когда-то причинил неприятности мусульманской жене, сверкали в сумерках неоновые рекламы: «Shell», «Nike», «7UP», и «Karelia Lights». Было только полседьмого, в Афинах так рано не ужинают. И поскольку у них не было сегодня каких-то важных встреч или дел, им не оставалось ничего иного, как сидеть и смотреть на море.
Когда они ехали по Афинам обратно, их оглушили клаксоны автомобилей и выкрики диких футбольных фанатов, размахивающих маленькими белыми флагами. Мимо с ревом проносились мотоциклы, их водители кричали что-то в окна машины. Не обращая на них внимания, Теодор ехал аккуратно, указывая женщинам на мелькающие в окнах автомобиля афинские достопримечательности: озаренные светом здания правительства на площади Конституции; Тельфрик на горе Ликабеттос; Олимпийский храм Зевса, сейчас скрытый тенями и таинственный, укрытый от рева ночного движения; и Акрополь – призрачное видение колонн, больше похожих на шпили, парящих над тысячами домов в огнях равнины Аттики. Люси призадумалась, вспоминая первое впечатление Желанной о его руинах, возвышающемся минарете и куполе мечети. Должно быть, для Афин того времени это было просто ошеломляющее зрелище.
