Джонатан Литэм - Сады диссидентов
Глава 3
“Линкольн” Сэндберга
Вот как получилось, что Роза Циммер прожила много десятилетий в Саннисайд-Гарденз: она поселилась там вместо еврейской фермы в Нью-Джерси.
Ее новоиспеченный муж на самом деле заключал в себе двух мужей – еврея и немца. Еврей в нем любил города. Немец – леса. Немцу хотелось ферму. И тот немец в нем (храни Господь их обоих), – чей отец был банкиром, а мать – оперной певицей и светской дамой, знал одну только городскую цивилизацию и культуру, а свою первую и ударную порцию учения Маркса получил в качестве одного из салонных угощений, подававшихся вместе с чаем, пирожными и интеллектуальными разговорами; этот немец в нем, встречаясь с товарищами, открыл для себя те особого рода интеллектуальные разговоры, что стряхивали с него сонливость и по-новому перестраивали его жизнь, заставляли его гордиться революционными возможностями – и вместе с тем оставались лишь интеллектуальными разговорами, непременными атрибутами салона, наподобие пирожных к чаю, изящной горкой выложенных на подносе, – так вот, теперь эта немецкая часть его натуры вдруг размечталась о ферме. Альберт заявил, что хочет разводить кур, чистить курятник от куриного дерьма, подбирать куриные яйца и, когда нужно, сворачивать курам шеи.
Так Роза, урожденная Ангруш, недавно ставшая Розой Циммер, оказалась в “Паккарде”, ехавшем на юг, за пределы всякой цивилизации, в дикие края в окрестностях Ньюарка, чтобы присмотреть участок земли в местности, которая называлась Джерси-Хоумстедз. Альберт сообщил ей об этой поездке совсем неожиданно: сказал довольно туманно, что ему нужно поговорить там с кое-какими людьми, а потом добавил – будто речь шла о сущем пустяке, – он хочет, чтобы Роза подумала о возможном переезде в те места. Она неохотно, чуть не рыдая, поехала с Альбертом, который с большим трудом справлялся с взятым напрокат пыльным и покоробленным автомобилем, – он сел за баранку совсем недавно, несколько месяцев назад, когда вдруг загорелся желанием получить права. Если они порой совершали лихой вираж, проносясь по обычному шоссейному повороту, Роза быстро хваталась за томик Карла Сэндберга – только что вышедшую книгу “Авраам Линкольн: Военные годы, том II”, взятую из библиотеки Джефферсон-Маркет и прихваченную в дорогу в качестве спасительного средства, жизненно необходимого при любой вылазке на природу: чтение заменяло Розе воздух. Она хваталась за толстый переплет, словно моля самого Линкольна о том, чтобы между шинами “Паккарда” и дорогой было хорошее сцепление.
– Знаешь что, папаша Циммер? Если ты будешь водить трактор так же, как ты сейчас едешь по этому шоссе, то все твои – как это там называется, борозды? – твои борозды пойдут плясать танцы-шманцы, и потом бобы на них вырастут все перекошенные, как зигзаги.
– Роза, помолчи, пожалуйста.
Поселение Джерси-Хоумстедз было чем-то совершенно невозможным, неосуществимым – и, тем не менее, существовало. Возникло оно под руководством одного сумасшедшего утописта по имени Бенджамин Браун – “маленького русского Сталина”, как называли его газеты, хотя на самом деле он не подчинялся ни одной из известных ячеек, а был просто выходцем из местечка с собственными идеями. Браун вознамерился вывести евреев из плена многоквартирных домов, где они прозябали, и вернуть их к земле. Несмотря на огромные трудности, не считая того, что все происходило на фоне отчаянной Депрессии, причем в самом ее разгаре, когда сплошь и рядом случалось невозможное, – этот Браун поехал в Вашингтон, чтобы лично встретиться с Гарольдом Айксом в Министерстве внутренних дел, и вышел от него с чеком на сто тысяч долларов, полученным по рузвельтовской антикризисной программе. И на эти деньги он начал скупать в Нью-Джерси бесплодные земли у невежественных фермеров, ходивших с протянутой рукой. Собрав таким образом из ничего тысячу двести акров земли, он принялся заманивать туда евреев. Возможно, его затея была не менее сомнительной, чем планы Гитлера по депортации евреев на Мадагаскар, но у Брауна все получилось. Здесь, провозгласил он, будет построена фабрика по пошиву одежды, где будут трудиться сотни портных, а владеть фабрикой будет коллектив рабочих. А еще там построят магазин и ферму, и они тоже будут находиться в общей собственности. Этому Моисею из колена Портняжного удалось расшевелить несчастных евреев, ютившихся в Нижнем Ист-Сайде и в Бронксе, – тех, кто сумел наскрести пять сотен долларов, чтобы выкупить свою долю в этой новой Отчизне обетованной. Вуаля – вот оно, будущее! Роза слышала рассказы домохозяек, приезжавших оттуда к родственникам, чтобы хоть немного отдохнуть от тяжкого труда: пять месяцев – пыль, три месяца – снег, и четыре месяца – грязь. В маленьких домиках (точнее, бетонных коробках), которыми обросла утопия Брауна, сами домохозяйки – в свободные от работы в поле или на фабрике часы – только и делали, что мыли, скребли, мели да чистили. Если, конечно, им еще осталось что чистить – после того, как они распродали все свое добро на уличной барахолке на Деланси-стрит, чтобы добыть те самые пятьсот долларов для переезда в это славное будущее.
И вот, этот отпрыск банкира и оперной певицы из Любека, этот муж-идеалист потащил Розу в какую-то грязную глухомань только потому, что из головы у него не до конца выветрились некие шварцвальдские фантазии на темы пасторально-аграрной родины. Подобные сцены если и могли привидеться где-то любекским евреям, то разве что нарисованными в синих тонах – на мейсенском фарфоровом блюде.
– Евреи приезжают сюда на автобусах, – заявила Роза. – А не на арендованных автомобилях. Те, кто разъезжает на автомобилях, едут подышать свежим воздухом в Рокавей-парк или подальше, в Монток, если они тщеславны. А потом едут обратно, к себе домой.
Ей хотелось крикнуть: только городской еврей мог додуматься до такого – поселиться на ферме! Те, у кого в жилах текла крестьянская кровь, прекрасно знали, какое кромешное невежество, какая беспросветная тупость царит в деревне. Только те, у кого в жилах еще текла эта деревенская кровь, по-настоящему понимали, что для Людей Книги будущее существует только в больших городах.
– Может быть, это станет для нас выходом, Роза. Ты же знаешь: трое в моей квартире не поместятся.
С тех пор, как прервалась Розина беременность, Альберт при любом удобном случае упоминал об их невидимом ребенке. Пускай этот ребенок пока и отказался появиться на свет – подобно революции, – сам этот факт свидетельствовал о неизбежности его рождения в будущем. И, подобно неизбежной революции, он выступал неким очистительным средством, смывающим любые оговорки, любые возражения или ложные мысли. Когда-нибудь придет день… Так что им лучше заранее подготовиться. Сейчас этой подготовкой, очевидно, и была поездка на “Паккарде” в Джерси-Хоумстедз. Если, конечно, в итоге она не смешает им все карты и не угробит их обоих, вместе с воображаемым третьим.
– Смотри-ка на дорогу. Да люди сплошь и рядом живут в квартирах по трое! Нас в родительской квартире было шестеро.
Правда, Роза не добавила, что детей ведь растят не в квартире: их растят сразу в куче квартир. В целых соседских сообществах. Малыша можно было занести в квартиру этажом выше – на час, на два или даже на три-четыре. В понимании Розы, младенцы только выигрывали от общения с другими младенцами и их матерями – в комнатах, кишевших всякими тетушками и кузинами, в кухнях, где вечно бурлили споры, заглушавшие радио. Да кто же тебя научит кипятить пеленки на ферме в Нью-Джерси? И уж тем более – кто прокипятит их за тебя?
Город остался позади, мимо со свистом проносились деревья: машина как будто мчалась по тоннелю из листьев в непонятный, сказочный мир.
– Если тебе вздумалось исследовать Новый Свет, Альберт, лучше купи карту побольше – а не такую, где все заканчивается штатом Нью-Джерси.
– А чем тебе не угодил Нью-Джерси?
– Миллионы людей отовсюду приезжают в Нью-Йорк. И если они умны, то остаются там, в этом величайшем городе на земле, а если они глупы как пробки или отважны, то уезжают оттуда в крытых повозках и разыскивают свой Эдем где-то за далеким горизонтом, в каких-нибудь краях с индейскими названиями – вроде Дакоты или Оклахомы. Или едут в Голливуд, этот рай земной, ради которого стоит ползти на карачках по всему континенту. А по пути не грех и съесть нескольких своих собратьев. Они убираются туда и жарятся на солнце, как Бен Хект. Повернуться спиной к Нью-Йорку только для того, чтобы очутиться в такой близи, как Нью-Джерси, – это значит, как говорится, проявить скудость фантазии.
Роза в очередной раз поймала себя на том, что, раскрыв рот, уже не в силах была замолчать. После первого года замужества она вдруг обнаружила, что ее молчание, как пачка сливочного масла, имело определенный срок годности. Иногда она сама себе удивлялась – как всегда вслух удивлялись другие: Ой-вэй! И откуда это такой язык без костей у третьей сестры Ангруш? Откуда эта девчонка берет такие слова, чтобы поливать грязью собственную родню? Неужели нельзя заткнуть ей рот?
