Алекс Капю - Мистификатор, шпионка и тот, кто делал бомбу
Феликсу Блоху предстояло в своей специальной области заняться проблемой диффузии нейтронов, установить, как при цепной реакции поведут себя быстрые нейтроны. Кое-что он мог прояснить, но оставались и открытые вопросы. Правда, принципиальных трудностей теоретического или технического свойства в ходе семинара не возникало. Бомбу сделать можно, в этом все участники семинара были единодушны.
Сомнения охватили всех только один раз, тем июльским утром, когда Эдвард Теллер, прихрамывая, вошел в комнату, попросил у Оппенгеймера слова и высказал опасение, что жар атомного взрыва может инициировать возгорание всей земной атмосферы, которое перекинется на воду Мирового океана и полностью уничтожит жизнь на планете.
Его слова вызвали шок. Оппенгеймер, Блох и Бете бросили свои расчеты и взялись за новую проблему. Все знали, что при высоких температурах водород терял стабильность, как и азот, из которого на три четверти состоит воздух. Вопрос лишь в том, при какой температуре начнется цепная реакция и Земля вспыхнет.
До Эдварда Теллера никому из людей эта мысль в голову не приходила, ответа не знал никто. Оппенгеймер поручил Бете проверить расчеты Теллера. Через несколько дней Бете дал отбой, вероятность глобального возгорания воздуха и воды «сильно стремится к нулю». Даже при самой высокой исходной температуре цепная реакция начаться не может, так как атомные ядра в воде и воздухе далеко отстоят друг от друга и потому потеря энергии слишком велика.
Однако гарантии Бете дать не мог, и кое у кого из участников остались сомнения. Но Роберт Оппенгеймер облегченно вздохнул, так как события последнего времени как никогда укрепили его в уверенности, что бомба необходима, без нее Гитлера на колени не поставить. Несколькими днями ранее в России вермахт на пути к нефтяным промыслам Кавказа начал наступление на Сталинград, а в Атлантике немецкая подводная лодка «У-201» потопила невооруженный британский пассажирский пароход «Алвира Стар».
Семинар продолжился, все вернулись к работе.
Лето шло к концу. Семинар был интересным, дискуссии оставались оживленными. Но однажды в августе, под вечер, когда солнце уже стояло низко и заглядывало в стеклянные двери балкона, произошел инцидент, о котором ассистент Оппенгеймера Роберт Сербер будет вспоминать до конца своих дней. Оппенгеймер прервал дискуссию и сказал:
Господи Иисусе, вы только посмотрите.
По всей комнате протянулась тень стальной сетки, которая для безопасности участников семинара затягивала балкон. Черный клетчатый узор лежал на стенах и на столах, на стульях и кипах бумаг, на руках и лицах физиков-атомщиков – повсюду раскинулась темная тень этой сетки.
Глава двенадцатая
Седьмого июня 1941 года во второй половине дня Лаура д’Ориано ехала в междугородном автобусе из Тулузы в Мон-де-Марсан. Было жарко, автобус катил через виноградники и хлебные поля навстречу солнцу, которое уже склонилось далеко к западу. Все окна стояли настежь, занавески развевались на ветру. Лаура повязала голову платком и читала книгу, в багажной сетке лежала маленькая дорожная сумка, благородный, но приметный чемоданчик она оставила в Марселе.
Шофер изучал ее в зеркале заднего вида. Вполне возможно, он считал ее вдовой военнослужащего из Тулузы, которая едет по наследственным делам к семье мужа, или школьной учительницей, которая собирается проведать родителей и коротает в дороге время, читая Верлена или Стендаля.
Если бы в автобус вошли полицейские для проверки пассажиров, Лаура достала бы из сумочки новое удостоверение личности и представилась гражданкой Франции Луизой Фремон, проживающей в Париже, родившейся 27 сентября 1912 года в Марселе. Гражданское состояние: незамужем. Рост: 1,61 м. Профессия: танцовщица и певица. При этом она бы старалась не смотреть на свою дорожную сумку, в подкладку которой были зашиты семь тысяч франков мелкими купюрами и всевозможные продовольственные карточки.
При отъезде из Тулузы пассажиров было довольно много, потом автобус мало-помалу опустел, и сейчас, вблизи от береговой запретной зоны, последней пассажиркой оставалась Лаура. Шофер больше не смотрел на нее, уже составил себе представление. На третьей остановке не доезжая до демаркационной линии, в виноградарской деревушке под названием Эр-сюр-л’Адур, она вышла и очутилась на узкой главной улице с запертыми мелочными лавками, между которыми направо и налево ответвлялись переулки. Дальше впереди звонили к мессе церковные колокола. Торцовая мостовая была еще горячей от послеполуденного солнца.
Когда автобус уехал, с противоположной стороны улицы ей махнул рукой тощий старик крестьянин с красным носом и седой щетинистой бородой. Он радостно приветствовал ее, громко назвал «ma petite Louise[53]», будто она его любимая племянница или внучка, потом перешел через дорогу, взял Лауру за плечи и крепко расцеловал в обе щеки. Забрав у нее дорожную сумку, он обнял ее за талию и быстро увлек в боковой переулок, в конце которого проселок уводил в виноградник.
В винограднике стоял красный трактор. Крестьянин сел за баранку, Лаура устроилась на маленьком сиденьице над правым задним колесом. Они направились в дальний конец виноградника, откуда другой проселок вел во второй виноградник и дальше, в третий, – вот так Лаура и крестьянин, подскакивая на ухабах, два часа тряслись среди виноградников Аквитании на запад, навстречу закату, пока не оставили позади демаркационную линию и не исчезли в пиниевом редколесье, протянувшемся на десятки песчано-болотистых километров до Атлантического океана и вверх к Жиронде.
Во второй половине следующего дня Лаура одна, с растрепанными волосами, в стоптанных туфлях появилась в Бордо. Для начала прогулялась по центру города, купила новые уличные туфли и сделала у парикмахера прическу, потом выпила кофе в уличном ресторанчике. А когда свечерело, отправилась на Кэ-Буржуа, 4, в пансион некой мадам Блан, адрес которой записала на бумажке. Пансион располагался на берегу Гаронны, недалеко от порта. Свободные комнаты нашлись и стоили недорого. С тех пор как беженцы покинули город, спасаясь от наступающего вермахта, пустого жилья в Бордо было много.
Первое выступление Лауры состоялось в ближайшую субботу в ночном кафе под названием «Танцующая обезьяна». Она опять надела старый казачий костюм, опять показала подвязку и опять пела «баюшки-баю», а матросы в публике опять плакали; единственное отличие от прошлых выступлений заключалось в том, что здесь матросы были в форме итальянского военно-морского флота, так как принадлежали к экипажам тридцати двух подводных лодок, которые под немецким командованием базировались в Бордо и готовились участвовать в битве за Атлантику. Поскольку в полночь им нужно было вернуться на подлодки, никто из них не поджидал Лауру, когда в половине первого она через заднюю дверь вышла на улицу.
Тем не менее ее задача оказалась несложной, сущим кукольным театром. Все было до того просто, что Лаура наверняка бы огорчилась, если б не испытывала огромного облегчения. На другой день ей понадобилось только нанести перед зеркалом намек на славянские скулы да накинуть на плечи казачью курточку, и итальянские матросы тотчас ее узнали, когда в воскресенье она прогуливалась возле гавани.
Лауре даже бедрами покачивать не понадобилось, чтобы взбудоражить молодых парней, вполне достаточно было остановиться на Кэ-дю-Сенегал и сунуть в рот сигарету. Пока она искала в сумочке спички, они толпой ринулись к ней, чтобы поднести огоньку и покрасоваться перед нею, а когда она поблагодарила на безупречном итальянском и, продолжая путь, помахала им через плечо кончиками пальцев, да еще и обронила мимоходом «arrivederci»[54] и сверкнула белозубой улыбкой, восторг уже не ведал пределов.
Все было совершенно предсказуемо, вековечный кукольный театр. Но Лаура участвовала в нем, потому что он служил ее целям. С того воскресного дня она стала у итальянских матросов-подводников знаменитостью. Когда она заказывала в уличном кафе мартини, напиток всегда был уже оплачен. Когда несла сумку с покупками, всегда рядом обнаруживался кавалер, который тащил сумку на Кэ-Буржуа. А когда она в Ботаническом саду садилась на лавочку с томиком Стендаля или Верлена, кто-нибудь непременно спрашивал разрешения немного посидеть рядом.
И Лаура заводила с ними разговор. Снова и снова признавалась, что в реальной жизни она вовсе не казачка, а добропорядочная учительская дочка из Марселя, и что зовут ее на самом деле не Аннушка, а Луиза (для друзей Лулу), и что по-итальянски она говорит так хорошо, потому что мама у нее итальянка. Когда же Лаура затем без всякого перехода спрашивала у матросов-подводников, очень ли трудна и сурова жизнь под водой, каждый из них, глубоко вздохнув, принимался рассказывать.
Рассказывали они о жарище на борту, о спертом воздухе и зловещей тишине после погружения, когда лодка с застопоренными машинами лежала на океанском дне среди столетних остовов затонувших кораблей и неделями поневоле притворялась мертвой, чтобы ее не засекли вражеские гидроакустики. Рассказывали о несказанном блаженстве всплытия, когда наконец-то снова стояли на палубе на свежем воздухе и брызги пены летели в лицо, и о злобном ликовании, когда удавалось прямым попаданием поразить вражеский транспорт и десять тысяч брутто-регистровых тонн со всем грузом и экипажем шли ко дну.
