Донна Тартт - Маленький друг
Много лет назад они пришли, чтоб забрать мое сокровище. Я поговорила с ними во тьме, и с тех пор они не шевелились.
Гарриет перевернулась обратно на спину и долгое время не шевелилась сама, потом, скрипнув качелями, встала, потянулась. Прихрамывая, она вошла в залитую светом столовую, где в полном одиночестве сидела Эллисон и доедала из белой миски холодное картофельное пюре.
Замри, о дитя, ибо я есмь Смерть. Это сказала еще одна кобра из какой-то другой книжки Киплинга. Кобры в его повестях всегда были безжалостны, но как же прекрасно они говорили, словно злые цари из Ветхого Завета.
Гарриет прошла на кухню, к висевшему на стене телефону и набрала номер Хили. Четыре звонка. Пять. Наконец кто-то снял трубку. На заднем плане какой-то гам.
– Нет, лучше сними, – сказала кому-то мать Хили. – Алло?
– Это Гарриет. Могу ли я поговорить с Хили?
– Гарриет! Ну, конечно, котик…
Трубку шлепнули на стол. Глаза у Гарриет все никак не могли привыкнуть к свету, и она моргала, глядя на стоявший возле холодильника стул. Ласковые прозвища, которыми ее награждала мать Хили, вечно выбивали ее из колеи: обычно никому и в голову не приходило звать Гарриет “котиком”.
Какой-то шум, по полу чиркнули ножки стула, издевательски хохотнул Пембертон. Все эти звуки тотчас же перекрыл обиженный, пронзительный вопль Хили.
Хлопнула дверь.
– Алё! – тон у него был грубоватый, но радостный. – Гарриет? Она прижала трубку плечом, развернулась, уставилась в стену.
– Хили, как думаешь, мы с тобой сумеем поймать ядовитую змею? Ответом ей было восхищенное молчание, и Гарриет с удовольствием поняла, что Хили сразу догадался, что у нее на уме.
– Медноголовку? Или медноголового щитомордника? Кто ядовитее?
Несколько часов спустя они в полной темноте сидели на заднем крыльце у Гарриет. Хили чуть с ума не сошел, дожидаясь, когда разойдутся гости и можно будет сбежать сюда. Мать Хили, заметив, что у младшего сына вдруг самым подозрительным образом пропал аппетит, вбила себе в голову, что у него запор – унизительно долго расспрашивала, как именно он ходит в туалет, и предлагала слабительные. Наконец она поцеловала его, пожелала спокойной ночи и с неохотой отпустила; они с отцом поднялись в спальню, а взбудораженный Хили еще с полчаса пролежал в кровати, не шевелясь, не смыкая глаз – чувство было такое, будто он махом выпил галлон кока-колы, или только что посмотрел новый фильм про Джеймса Бонда, или как будто сегодня сочельник.
Чувство это только усилилось, когда ему пришлось тайком выбираться из дома – прокрасться на цыпочках по коридору, потихоньку, маленькими рывками, открыть скрипучую дверь на задний двор. После жужжащей кондиционированной прохлады ночной воздух навалился на него горячей массой, волосы прилипли к шее, стало тяжело дышать. Гарриет сидела на нижней ступеньке, уткнувшись подбородком в колени, и жевала куриную ножку, которую Хили вынес ей из дома.
– А чем медноголовка отличается от щитомордника? – спросила она. В лунном свете было видно, что рот у нее немного блестит от жира.
– Я вообще сначала думал, что ничем, – ответил Хили. Он был как в дурмане.
– Медноголовки совсем другие. Это медноголовый щитомордник с мокасиновым – одна и та же змея.
– Водяной мокасин может и на человека наброситься, – радостно сказал Хили, слово в слово повторив то, что ему пару часов назад рассказал Пембертон, когда Хили пристал к нему с расспросами. Хили до смерти боялся змей, не мог даже смотреть на их изображения в энциклопедии. – Они прямо злобные.
– А они все время в воде сидят?
– Медноголовка длиной где-то фута два, очень тонкая и прямо очень красная, – Хили не знал, как ответить на ее вопрос и поэтому снова начал пересказывать то, что ему сообщил Пембертон. – Она воду не любит.
– Тогда, может, ее легче будет поймать?
– Ну да, – сказал Хили, хотя ничего он, конечно, не знал.
Стоило Хили увидеть змею, неважно какого цвета или длины, он сразу безошибочно определял – по одной точке или бугорку на голове – ядовитая змея или нет, но на этом его знания заканчивались. Он любую ядовитую змею звал водяным мокасином, а если видел ядовитую змею на суше, то считал, что это тоже водяной мокасин, просто он сейчас не в воде.
Гарриет выбросила куриную косточку во двор, обтерла пальцы о голые ноги, развернула другую салфетку и принялась за кусок праздничного торта, который ей тоже принес Хили. Несколько минут оба молчали. Даже днем над задним двором Гарриет нависало неуютное, душное запустение, и казалось, что здесь как-то и мрачнее, и холоднее, чем в других дворах на Джордж-стрит. А по ночам, когда зеленые дебри, джунгли и заросли во дворе чернели и сливались воедино, весь двор буквально оживал. Штат Миссисипи кишел змеями. Гарриет и Хили с самого детства слышали рассказы о том, как мокасиновые змеи жалят рыбаков – то вокруг весла обовьются, то свалятся в лодку с низко нависших ветвей, как затаившиеся в подвалах змеи кусают сантехников, газовщиков и дезинсекторов, слышали они и о людях, которые катались на водных лыжах, да и въехали прямиком в подводное гнездо мокасинов, а потом всплыли только их разбухшие трупы с остекленевшими глазами, такие раздутые, что они волоклись за моторкой, подпрыгивая на воде, будто резиновые игрушки в ванной. Они оба знали, что летом нельзя гулять по лесу в шортах и без ботинок, нельзя переворачивать большие камни или перешагивать через упавшие деревья, предварительно за них не заглянув, знали, что надо держаться подальше от высокой травы, куч хвороста, заболоченной воды, водопроводных труб, подвалов и подозрительных ям. Хили поежился, вспомнив, что мать не раз напоминала ему, что не надо подходить к разросшимся кустам, давно пересохшему илистому пруду и трухлявым поленницам у Гарриет во дворе. “Гарриет не виновата, – говорила она, – что мать у нее за домом совсем не следит, но смотри мне, увижу, что ты там босиком бегаешь…”
– Под изгородью есть змеиное гнездо – маленькие, красные, как ты и рассказывал. Честер говорит, ядовитые. Прошлой зимой, когда земля замерзла, я там нашла их целый клубок, вот такой. – она очертила в воздухе круг размером с мяч для софтбола. – Они все смерзлись.
– Кто ж испугается дохлых змей?
– Они были не дохлые. Честер сказал, они бы ожили, когда оттают.
– Фу-у.
– Он весь клубок спалил.
Это Гарриет помнила даже слишком живо. У нее перед глазами до сих пор стоял Честер – на нем высокие сапоги, он стоит посреди зимнего двора и поливает змей бензином, держа канистру в вытянутой руке. Когда он швырнул спичку, пламя взметнулось химическим оранжевым шаром, который совсем не опалил и даже не осветил блеклую почерневшую зелень живой изгороди. Даже издали было видно, как извивались змеи от вспыхнувшей в них жизни, одна особенно – ей удалось высвободить голову из общего клубка, и она слепо дергалась из стороны в сторону, будто “дворник” на лобовом стекле. Горели они, отвратительно потрескивая, и звука хуже Гарриет в жизни не слыхала. А потом на этом месте всю зиму, да и почти всю весну лежала кучка маслянистого пепла и почерневших позвонков.
Она рассеянно взяла кусок торта и положила его обратно.
– От этих змей, – сказала она, – невозможно избавиться, мне Честер говорил. Они могут уползти ненадолго, если за них как следует взяться, но если они где-то обосновались и им там было хорошо, они потом все равно вернутся.
Хили вспомнил, сколько раз он, чтобы срезать путь, перелезал через эту изгородь. Босиком. А вслух сказал:
– Ты была когда-нибудь в “Мире рептилий” на старой трассе? Это там, где “Окаменелый лес”. Там заправка еще. Хозяин – жуткий старикан с заячьей губой.
Гарриет уставилась на него во все глаза:
– Ты там был?
– Ага.
– И твоя мать туда поехала?
– Нет, конечно, – слегка смутился Хили. – Только мы с Пемом. Мы с ним с бейсбола возвращались.
Даже Пембертон – даже Пем! – не горел желанием заезжать в “Мир рептилий”. Но у них заканчивался бензин.
– Первый раз вижу человека, который там был.
– Старикан просто страшный. У него все руки в татуировках со змеями. И еще в шрамах, – заметил Хили, пока наполнял бак, – как будто его много раз жалили.
У него не было ни зубов, ни вставных челюстей и он мягко, по-змеиному растягивал губы в жуткой улыбке. И самое ужасное – на шее у него висел удав: “Что, сынок, хочешь погладить?” – спросил он, наклонившись к окну машины, впившись в Хили своими невыразительными выцветшими глазками.
– И как там? В “Мире рептилий”?
– Воняет. Как будто рыбой. Я трогал удава, – прибавил он. Он побоялся отказаться, испугался, что, если не погладит, старикан швырнет удава в него. – Он был холодный. Как зимой сиденья в машине.
