Ники Пеллегрино - До свидания, Рим
На виллу Бадольо за нами прислали машины, и я села в один автомобиль с Пепе и экономкой. Мы услышали крики задолго до того, как подъехали к театру. Сотни скандирующих людей теснились на тротуаре и выскакивали на дорогу. Такси пришлось сбавить ход, чтобы пробраться сквозь толпу.
– Невероятно… – пробормотал Пепе.
– И так каждый раз, – сказала я.
– Но почему они кричат?
– Наверное, думают, что мы тоже какие-нибудь знаменитости.
– Может, помахать им? – с озорной улыбкой предложил Пепе. – Пускай почувствуют, что ждали не зря.
На премьере мне понравилось все: подниматься под руку с Пепе по ведущей ко входу красной ковровой дорожке, смотреть, как улыбающиеся Марио и Бетти позируют перед фотографами, слышать, как толпа выкрикивает их имена, идти вслед за ними сквозь полицейское заграждение в кинотеатр. Но больше всего мне понравился сам фильм. В этой до ужаса глупой истории синьор Ланца играет американского певца. Его герой знакомится в Риме с хорошенькой девушкой, которая в него влюбляется. Сюжет – лишь предлог, чтобы продемонстрировать живописные виды нашего города и прекрасный голос Марио. И в этом смысле картина удалась как нельзя лучше.
С тех пор я видела этот фильм раз сто. Он никогда мне не надоедает, потому что я сама принимала участие в его создании. И да, если присмотреться хорошенько, можно заметить, как я проношусь в развевающихся юбках мимо камеры – буквально на какую-то долю секунды, и никто никогда не упоминал, что увидел меня на экране.
После просмотра в банкетном зале «Эксельсиора» устроили грандиозную вечеринку. Музыканты играли танцевальную музыку, а из фонтана било шампанское. Туда пришли все звезды фильма: Мариза Аллазио, Ренато Рашель, Пегги Касл. Странно было видеть среди них слуг с виллы Бадольо – нарядных и не похожих на себя. Сначала я немного стеснялась и жалась к стене. Зато Пепе не сидел на месте – то танцевал, то приносил девушкам напитки, – и после пары бокалов шампанского я постепенно расслабилась и тоже начала веселиться. Мы танцевали, пока щеки у меня не раскраснелись, а гости не начали расходиться.
Я надеялась, что синьор Ланца тоже меня пригласит. Глупо, конечно, – мне хотелось, чтобы из всей толпы гостей он выбрал именно меня, я то и дело на него оглядывалась. Марио пел, затем произнес речь, в которой поблагодарил Бетти и всех, кто его поддерживал, упомянув даже о своем поваре Пепе. Это было незабываемо. Но если бы Марио выбрал меня, взял за руку и у всех на глазах вывел на танцплощадку, ночь стала бы просто волшебной.
Марио окружали почитатели, Бетти, занятая гостями, за весь вечер не обменялась со мной ни словом. Я стояла и теребила серебряный браслет – взятую взаймы вещь, которая никогда не станет моей, как бы мило она ни смотрелась у меня на запястье. И вдруг я поняла: Бетти с Марио даны мне тоже лишь взаймы.
Я видела их каждый день, больше года делила с ними все печали и радости, знала запах волос Бетти, прежде других чувствовала перемену ее настроения. Я понимала Марио и Бетти гораздо лучше, чем гости в банкетном зале. Но я не принадлежала к их миру, а они никогда не видели моего. Однажды двери между нашими мирами захлопнутся, и тогда все кончится. От этой мысли по спине пробежал холодок.
Однако был здесь человек, который мог стать моим, мог принадлежать мне всецело и навсегда. На танцплощадке он чувствовал себя так же свободно, как на кухне. Его темные волосы блестели от пота, его лицо сияло. Я смотрела, как он кружит за руку одну из гувернанток – Лилиану, кажется, а может, и Анну-Марию. Обе они были хороши собой и в ту ночь не раз с ним танцевали. Я нетерпеливо ждала, когда же музыка кончится и они разойдутся. Мне хотелось, чтобы заиграла спокойная мелодия и мы смогли медленно покачиваться в такт, тесно прижавшись друг к другу, хотелось ощущать жар его тела, чувствовать под ладонью тонкую шерстяную ткань взятого напрокат костюма и упругие мускулы, позволить ему вести меня – хотелось принадлежать ему.
A Kiss In The Dark[44]
Теперь уже все знали, что Пепе за мной ухаживает: он не стесняясь брал меня за руку даже при гувернантках и экономке. Наша повседневная жизнь шла по-прежнему: мы работали, улучали тут и там свободную минутку, чтобы побыть вместе, разговаривали на те же темы. Однако теперь нас связывала не просто дружба, и это меняло все.
Я помогла Пепе написать длинное письмо, в котором он рассказал о нас матери. Мы собирались попросить у Ланца отпуск и съездить в Кампанию, чтобы я познакомилась с его семьей. В свою очередь, Пепе ждал, когда же я приглашу его в Трастевере; я тянула время, придумывая разные отговорки: mamma простужена, а Кармела все время на работе.
Каждую ночь я лежала без сна, мучимая тревожными мыслями. Разве могу я привести Пепе к себе домой? Когда он увидит, кто я, в каком месте выросла, то наверняка потеряет ко мне всяческое уважение.
Пепе рассказывал о своей семье. Его отец работал каменотесом и возделывал небольшой земельный участок, мать трудилась на кухне – готовила для братьев Пепе, их жен и детей. Люди это были простые, находившие радость в музыке и еде. Именно от такой жизни и сбежала когда-то mamma. В поисках счастья она избрала собственный путь, не оправдываясь и ни о чем не жалея. Но как же объяснить Пепе? Впервые в жизни я стыдилась своей матери, и это меня мучило.
Поделиться мне было не с кем, и я держала все в себе, без конца прокручивала в мыслях, словно месила тесто, пока проблема не начала взбухать и расти.
А ведь это время могло стать таким счастливым! Настроение на вилле Бадольо царило приподнятое, синьор Ланца выздоровел и готовился к съемкам нового фильма. Они с Костой постоянно репетировали. Особенно их радовало то, что арии к картине собирались записывать в Римском оперном театре. Каждый день по дому разносились песни о победе, любви и смерти. Но я была так подавлена, что даже пение Марио меня не трогало – по крайней мере, так, как прежде.
– Он в хорошей форме, – повторял Пепе, когда я заглядывала к нему на кухню.
– Сегодня его голос опять звучит потрясающе, правда? – говорила Бетти, пока я помогала ей одеваться на прогулку.
– Великолепно, Марио! Грандиозно! – не уставал восторгаться Коста.
Пение Марио никого не оставляло равнодушным: ни экономку, ни гувернанток с горничными, ни даже уборщика Антонио, который специально задерживался в коридоре, чтобы послушать Vesti la Giubba, и вздыхал при первых же звуках. Скорбная и душераздирающая, эта ария отвечала моему тягостному настроению, и слушать ее было невыносимо.
Даже если на сцене «Театро-дель-Опера» Марио ждет грандиозный успех, что с того? Моя жизнь от этого не изменится, а проблемы не испарятся.
Зато Пепе пришел в восторг, особенно когда узнал, что нам разрешат присутствовать при записи арий.
– Мы все равно что увидим его в опере, – с восторгом говорил он. – Первое настоящее выступление Марио Ланца в Италии! Какая честь – присутствовать при этом!
– Да, знаю, – бесцветным голосом ответила я.
Мы сидели под магнолиями в саду виллы. Шел конец августа, и вечер стоял по-летнему теплый. Пепе с наслаждением курил сигару. Легкое и веселое настроение не покидало его с тех самых пор, как мы вернулись из Вальхензее.
– Пожалуй, это лучшая картина с участием синьора Ланца, – объявил Пепе, выдыхая дым. – В ней очень много оперной музыки, и он исполнит каждую арию целиком.
– Это фильм о любви? – спросила я.
– Ну да. А разве они бывают о чем-то другом? – пожал плечами Пепе. – И вообще, кому какое дело до сюжета? Пение – вот что главное.
Тем вечером поцелуи Пепе пахли терпким сигарным дымом. Его пальцы гладили меня по волосам и скользили по спине. Прильнув к нему, я пыталась выбросить из головы все мысли, пыталась наслаждаться его прикосновениями, но не могла избавиться от терзавшего меня страха: а что, если он узнает обо мне всю правду? Что тогда?
* * *В кои-то веки я волновалась только о себе. Когда мы заняли места в зале Римского оперного театра, за синьора Ланца я была спокойна. Я слышала, как с каждым днем его голос звучал все смелее и увереннее, и знала, что он готов.
Первым записывали триумфальный марш из «Аиды». Мы с Пепе много раз слышали, как Марио его репетирует, однако все остальные были просто поражены. Чего стоила одна мощь его голоса! Должно быть, они думали, будто талант Марио угасает, а здоровье совершенно подорвано. Никто не ожидал, что он вложит в каждое слово такую силу и страсть. Когда Марио кончил петь, все музыканты до единого положили инструменты и зааплодировали, а хор кричал: «Браво! Браво!»
Губы Пепе подернулись довольной улыбкой.
– После такого «Театро-дель-Опера» начнет умолять синьора Ланца открыть новый сезон, – сказал Пепе, когда овации немного утихли. – Да что там! Каждый театр Европы будет мечтать о том, чтобы его заполучить.
Каждая ария, которую он исполнял, становилась новой победой, и мы чувствовали, как нарастает восторг зрителей. Голос Марио Ланца – лучший в мире, и теперь никто не сможет это отрицать. Но я не находила в душе того удовольствия, которое должна была испытывать: все величие момента заслонили мои собственные неприятности.
