Андре Моруа - Земля обетованная
– Ты считаешь, что их брак не удался? – спросила мадам Форжо, как всегда мыслившая трезво.
– Ну, как вам сказать, тетя Анриетта… его нельзя назвать полным фиаско, таким, когда пара скорыми шагами идет к разводу. Особенно теперь, когда появился Альбер-младший: я надеюсь, что он скрепит их брак. Но его нельзя назвать и большой удачей, и на то есть много причин. Во-первых, патрон давно уже привык, что все его обхаживают, все обожают. Что вы хотите, ведь он ПАТРОН, и окружающие должны его слушать, восхищенно ему внимать. А вот Клер ждет восхищения только в свой адрес. С другими мужчинами это было бы возможно и даже возвысило бы ее в их глазах, но от патрона она такого никогда не дождется! Хуже того, он уже понял, что она не сумеет стать для него хорошей партнершей в… ну, вы понимаете, что я имею в виду. И вот результат: Альбер-старший ищет в других местах то, чего не нашел у себя дома.
– Вот как? – промолвила мадам Форжо. – Он снова завел любовницу?
– Послушайте, тетя Анриетта, я буду говорить с вами откровенно, но поклянитесь мне, что это останется между нами, потому что, если вы проговоритесь Клер, это может стоить очень дорого Роже и мне. Я надеюсь, что вы, не выдавая нас, предупредите ее об опасности. До сих пор ничего особенного не произошло. У патрона нет постоянной любовницы – так, всякие мелкие эпизоды. В настоящий момент это некая мадемуазель Лилиана Фонтен, актриса и протеже мадам Жанен. Он не афиширует эту связь, наоборот, – скрывает ее, так как искренне привязан к Клер; в общем, эта девчонка не имеет на него никакого влияния. Но будь я на месте Клер, я бы приложила все усилия, чтобы вернуть его себе. И это не так уж трудно, ведь он влюблен в нее, а главное, она – госпожа Ларрак, мать его сына, будущего наследника заводов. В глазах патрона, который живет своим делом, это очень важно.
Мадам Форжо поблагодарила Сибиллу и обещала поговорить с Клер. Несколько дней спустя ей представился такой случай, когда Ларрак сказал, как бы между прочим, что проведет следующий уик-энд в Солони, у одного холостого друга, «на открытии охоты».
– Дорогая моя, – сказала мадам Форжо, оставшись наедине с дочерью, – я терпеть не могу вмешиваться в то, что меня не касается, – признай, что, когда ты собралась выходить замуж, я не стала досаждать тебе дежурными советами. Но сейчас я три недели провела рядом с тобой и твоим мужем и полагаю своим долгом высказать тебе свои впечатления.
– Вы думаете, это так уж необходимо, мама? Я ведь знаю, что вы мне скажете.
– Не уверена. И вот что я констатирую: ты ведешь себя с ним как избалованный ребенок. Сейчас ты еще не оправилась от родов и поэтому, вполне естественно, чувствуешь себя слабой физически – и расслабленной морально. Но я-то вижу, когда говорю о тебе с Альбером, что он считает тебя трудным человеком, который усложняет его жизнь вместо того, чтобы украшать ее. И я не думаю, Клер, что это разумное поведение для женщины, ответственной за благополучие такой семьи, как твоя. Твой муж несет огромную ответственность за тысячи человеческих жизней, и он вправе ждать от тебя, чтобы хоть дома атмосфера была спокойной и теплой. А я наблюдаю только обратное.
– Другими словами, Альбер должен посвятить всего себя своим машинам или своим рабочим, а я – я должна посвятить себя Альберу, так, мама?
– Для женщины, любящей своего мужа, это вовсе не жертва.
– А люблю ли я своего мужа, мама?
– Боже мой, что за вопрос, Клер?!
– И тем не менее я его задаю. И я уж точно не люблю его физически.
– Надеюсь, ты ему этого не показываешь? Послушай, Клер, я скажу тебе то, чего другие матери не сказали бы, хотя это чистая правда. Если ты не любишь своего мужа «физически», как ты выразилась, но привязана к нему душой, симпатизируешь ему, притворяйся, что получаешь удовольствие от близости. Ведь это совсем нетрудно! Мужчины наивны, они легко верят в такой обман! И эта уверенность во взаимном удовольствии создает между ними и нами, женщинами, самую крепкую связь!
– А я посчитала бы такой обман гнусным и низким, – с отвращением сказала Клер. – Таким же низким, как считаю постыдным изображать материнскую любовь, пока в действительности не почувствую ее. Признаюсь вам, что, когда доктор Крэ торжественно преподнес мне этот отвратительный, красный, сморщенный кусок мяса со словами: «Поцелуйте своего сына!» – я подумала только одно: «И вот ради этого я так страдала?!»
– Клер, ты просто бесчеловечна!
– Может быть, мама… или слишком человечна.
И однако, когда ее сын превратился в красивого ребенка с живыми голубыми глазками и светлыми кудряшками, Клер сделала над собой усилие и попыталась заняться им. В общем-то, он был очень мил, этот малыш. Он улыбался ей беззубым ротиком, махал крошечными ручонками. Каждый вечер, перед тем одеться к ужину, Клер отводила час, чтобы присутствовать при купании и кормлении Альбера-младшего, которого его няня-англичанка, в форменном коричневом платье, упорно называла «Берти». Клер пыталась брать сына на руки, сама давала ему бутылочку. Но вскоре потеряла интерес к этому монотонному, нескончаемому и трудному занятию. К тому же у няни все получалось куда лучше, чем у нее, и ребенок кричал, когда Клер совала ему бутылочку. Поэтому она без всяких сожалений отказалась играть эту ежедневную домашнюю комедию.
«Вот оно – проклятие золотого тельца», – думала она.
XXIX
Роланда Верье, которая прожила два года в Польше, ненадолго приехала в Париж и тотчас нанесла визит Клер, которой поневоле пришлось позвать ее на ужин. Она восторженно, с радостным возбуждением, описывала свою жизнь.
– Я обожаю Варшаву! – говорила она. – В Польше я обнаружила удивительное сходство с нашими французскими нравами и в то же время такую трогательную любовь к поэзии и музыке. А главное, моя дорогая, – добавила она заговорщицким тоном, – это страна, где еще остались мужчины, умеющие любить. Вы не представляете, на что способен знатный польский дворянин ради женщины! Рассказать вам, вы просто не поверите. Так что лучше я промолчу.
Однако в этих словах явно подразумевалось, что все эти удивительные почести были оказаны именно ей, Роланде Верье.
– Если позволите, Клер, я вам представлю одного из моих польских друзей, графа Радзиньского; он сейчас в Париже и хотел бы познакомиться с французскими писателями и художниками. Мне рассказали, что у вас теперь артистический салон, дорогая, куда стремятся попасть многие романисты, живописцы и музыканты! Это меня не удивляет, в вас есть все, что должно их привлекать. Могу ли я надеяться на приглашение? Я обожаю художников, и мне так хотелось бы привести к вам этого очаровательного Адама Радзиньского. Ах, Клер, дорогая, как я рада снова видеть вас!
– Я принимаю у себя нескольких друзей по четвергам, с пяти до восьми, – довольно холодно сказала Клер. – Мне будет приятно, если во время вашего пребывания в Париже вы иногда заглянете к нам, и, разумеется, ваш польский друг будет желанным гостем.
Благодаря Ларивьеру Клер подружилась с некоторыми литераторами и художниками, и теперь они раз в неделю являлись к ней на авеню Габриэль, привлеченные ее красотой, ее шампанским, в летние месяцы – свежестью ее версальского сада и круглый год – именем ее супруга. Ларрак никогда не присутствовал на четвергах жены, но был очень доволен, что она нашла общество, где чувствовала себя гораздо свободнее, чем в деловых кругах. По совету Франсуа Ларивьера он предоставил крупную субсидию одному авангардному литературному журналу, что довольно сильно повысило авторитет Клер в мире искусства.
Разумеется, он прилагал много стараний, чтобы сделать ее счастливой. После того как однажды вечером мадам Форжо рассказала ему о «Дамах над лестницей», проданных антиквару ради ремонта кровли Сарразака, он поручил Ларивьеру найти след этих двух портретов – кисти Энгра и Ван Лоо. Портрет Ван Лоо все еще находился у Зелигмана. А графиня Форжо кисти Энгра переехала в Англию, к лорду Шелфорду. Два месяца спустя, как-то вечером, Клер вошла в свою комнату и с восторженным изумлением обнаружила на стене обеих «Дам над лестницей». Она долго, с волнением разглядывала молодую женщину с гладким, насмешливым личиком, в жемчужно-сером платье, с розой в волосах. Дама стояла, опираясь на голубую каминную доску; тонкий пальчик касался подбородка, в проницательном взгляде таилась легкая ирония.
– До чего же она походит на тебя, просто невероятно! – сказал Альбер, очень довольный тем, что сумел угодить жене.
Это деликатное внимание растрогало Клер и привело к ощутимым результатам. После нескольких семейных бурь супруги Ларрак довольно безболезненно перешли к мирной повседневной жизни. Днем – параллельное существование, у каждого свое; вечером – супружеская близость, ночью – спокойный сон в общей постели. Альбер с радостью узнал от Клер, что она виделась с Роландой и пригласила ее на свои приемы.
