Магда Сабо - Улица Каталин
Она знала, насколько это непростая задача – встречаться с живыми, но все же их мир все время притягивал ее. Она побывала и на дисциплинарном деле Балинта, и у Элекешей, когда отец выгнал Бланку из дома, и на замужестве Ирэн; она стояла в церкви за ее спиной и отметила, какая та закоченелая, она была бы рада нести за ней ее фату, но у Ирэн не было свадебной процессии, не было свадебного платья, которое они обсуждали еще детьми, и сама свадьба была печальней, чем она воображала, отец ее уже тогда почти ничего не видел и уже не он вел Ирэн к алтарю по церковному нефу, освещенному одними свечами, а вели его самого. Бланка стояла, забившись в угол, отдельно от своей семьи, незнакомый худой парень с наивным и счастливым видом отвечал на вопросы священника, и Генриэтте было удивительно, как он не понимает, что ему не место рядом с Ирэн, хотя он очень гордится ею и полон надежд. Она всегда мечтала увидеть первую свадебную ночь, но проводить молодых до дому не получилось, свадьба выглядела такой жалкой, что ей захотелось назад на улицу Каталин, где она легла спать с сознанием, что все это был только сон, раз Ирэн и Бланка еще девочки, как и она сама, и спят сейчас рядышком в детской комнате; Ирэн, когда вырастет, еще станет когда-нибудь женой Балинта, а этот худой черный парень в церкви всего лишь призрак. Сновидение.
На новой родине Бланки Генриэтта ходила как зачарованная, ведь она в первый раз видела море, и если на вершине скалы не заставала Бланки, задыхающейся от зноя, в слезах или охрипшей от крика, то могла даже наслаждаться игрой волн, но стоило ей завидеть Бланку, как уже хотелось убежать обратно, ибо она видела, что в белом доме меж кишевшими там «генриэттами», за которыми Бланка присматривала, сама Бланка – такая же Генриэтта, и в большей мере пленница, чем кто-либо другой из прежних членов семьи, хотя только у нее одной есть настоящий и всюду действительный паспорт.
Трудней всего ей приходилось, когда она разыскивала Балинта, однако и его она навещала часто. В лагере военнопленных, у Элекешей, в деревне, в больнице, везде, куда его забрасывала судьба, Балинт жил и двигался, как цирковой артист, который однажды уже падал с трапеции и расшибся, но каким-то образом его снова заставили выйти на помост, где он и старается, как умеет, но, выполняя свои упражнения, так боится смерти и так жалок, что публику это уже не развлекает, а раздражает. Балинта, по которому она всегда тосковала, ей удавалось вытерпеть лишь несколько минут; о сексуальной жизни Балинта и его запутанных отношениях Генриэтта знала гораздо больше, чем Ирэн, не подозревавшая и малейшей доли правды, однако если она и приходила порой в смущение от вида женщин, бывавших вместе с Балинтом, и от сознания того, каким ничтожным тварям он раздаривает свою любовь, то отнюдь не из-за этих его любовниц стремилась обратно на улицу Каталин, а из-за непрерывного ряда неудач, неотступно, как собаки, преследовавших его в жизни и на профессиональном поприще. Когда она все-таки навещала его, то очень скоро убегала прочь, чтобы снова увидеть его молодым человеком и там, дома, прочувствовать, какой он умный, ловкий и талантливый, послушать, как Темеш, Элекеш и майор пророчат ему блестящее будущее. Настоящий покой и забвение приходили к ней лишь тогда, когда молодой Балинт оказывался совсем близко и играл с ней и с девочками в вишенку, она сердилась на себя за то, что образ старого Балинта снова манит ее к себе, и лишь тогда опять возвращалась к нему, когда сильнее всяких соображений оказывалась тоска по его телу.
Когда она сталкивалась с кем-нибудь из них в магазине или встречалась на улице, реакция их была всегда одной и той же – они смотрели на нее, затем отводили глаза, без тени недоверия или смущения; ни один из них ни на миг серьезно не относился к тому, что это Генриэтта стоит рядом или проходит мимо. На лицах их отражалось в крайнем случае нечто вроде умиления, словно откуда-то издалека ветер донес отзвук песни, той песни, которую они знали и даже пели в пору юности, но с тех пор забыли, и так странно, что эти несколько тактов звучат вновь. Пока они не окликали ее и не узнавали, Генриэтта не могла с ними заговорить, не могла объяснить, что это действительно она, потому и ждала сколько можно, оборачиваясь им вослед. Часто случалось, что и они оборачивались, а то и останавливались, но потом шли дальше с умилением и влажным блеском в глазах, говоривших – как эта юная девушка похожа на кого-то, кого они любили и кого все еще не могут забыть, но никогда не окликали ее. Госпожа Элекеш, Темеш, господин Элекеш, Бланка и Ирэн бессчетное число раз видели Генриэтту на улице, но ни разу ни на секунду не поверили бы, что эта девушка и есть она: после таких встреч она на долгое время падала духом и если спустя некоторое время снова навещала их, то уже старалась не обнаруживать себя в доступных их восприятию телесных формах, ведь тогда не так больно, если тебя не принимают всерьез, не здороваются и не окликают.
Единственным человеком, которому она никогда не показывалась, хотя навещала чаще других, был Балинт. Генриэтта чувствовала – только Балинт, который так любил ее, узнает, что она – это действительно она, и, уж конечно, не испугается, ведь не испугался же он тогда, когда увидел ее лежащей в саду, только тяжело и глубоко вздохнул, стоя на стуле позади забора; она и сама смотрела на себя со спины и думала о том, как бы одернуть юбку – ведь когда она упала среди цветов, юбка задралась, оголив коленку.
Она была совершенно уверена, что Балинт наконец поймет естественность ее возвращений и отнесется к ее появлениям иначе, чем остальные, и потому с года на год откладывала момент, когда сможет наконец воссоздать себя для него. Генриэтта чего-то хотела от Балинта, хотела всю жизнь и долгое время безо всяких надежд, но лишь когда узнала, что Балинт оставил Ирэн, а Ирэн вышла замуж, у нее возникла мысль – теперь уж он достанется ей, и, может быть, после этого она будет терпимее относиться к той форме бытия, которую ей надо принять теперь уже навеки. Желание это было, в сущности, наивным, не то чтобы бесстыдным, а скорее детским, и все же ей не следовало рассказывать о нем госпоже Хельд, ни переменчивой, ни той, что осталась на улице Каталин. В конце концов, она решилась открыть Балинту, как когда-то думала о нем и какое таила желание, а от него услышать, что теперь, когда Ирэн уже нет, когда она выпала из его жизни, то, пожалуй, будь Генриэтта жива, это не было бы невозможно. Генриэтта долго готовилась к встрече, так она была стеснительна, застенчива и боязлива. Когда она наконец решилась, то отправилась с улицы Каталин в сторону больницы Балинта, при этом обретенное лицо ее становилось то пунцовым, то бледным, – она не могла отделаться от представления, что по лицу ее можно читать, что творится у нее в мыслях.
Как всегда при возвращении в жизнь, она ужаснулась, – каким огромным стал город и какое оживленное движение на его улицах. Ей хотелось пройтись пешком, но путь был неблизкий, а ни на какой транспорт она сесть не могла, так как у нее не было денег, не было даже носового платка. Перейдя по мосту на пештскую сторону, она решила, что в Белвароше случилась какая-то авария – там толпился народ, размахивали руками шоферы, у одного из них полицейский проверял документы: тот выкладывал разные бумажки, и полицейский тщательно их изучал, Генриэтта ускорила шаг, впечатление у нее создалось комическое, смущало только то, что у нее самой нет никаких бумаг. Документы Генриэтты Хельд остались в доме Хельда, где и были уничтожены. Удостоверение на имя Марии Киш, даже если бы Темеш его не сожгла, теперь бы все равно уже не отвечало требованиям, у всех паспорта были бордового цвета. Когда наконец она подошла к больнице, Балинта пришлось ждать, он долго не появлялся. Перед больницей стояла старая статуя святого Яноша, окруженная скамейками, отсюда Генриэтта поглядывала на двери, а время от времени – на часы главного фасада, и ждала. Увидев наконец Балинта, она испугалась, потому что он был не один. Тимара, с котором он вместе вышел, Генриэтта знала; к счастью, Тимар сел в машину, а Балинт не захотел, отправился пешком. Она последовала за ним. От ощущенья счастья, страха и надежды на все то, ради чего вернулась, ее охватило волнение, почти такое, как на тридцатипятилетии майора, когда она упала в обморок, уронив щит. Идти к Балинту ей было труднее, чем она тысячу раз себе воображала.
Балинт торопился. Он всю жизнь ходил быстро. Генриэтта уже тогда с трудом поспевала за ним, и теперь ей казалось, будто он убегает от нее со всех ног, хотя это было невозможно, ведь он ее еще и не видел. Она старалась догнать его и уже задыхалась, когда наконец, на тротуаре, смогла с ним поравняться. Сердце так колотилось в груди что она испугалась, как бы ей не стало плохо, но тут же успокаивала себя – не надо волноваться, ей не может стать плохо, это невозможно, ее опасенья просто смешны. Она запыхалась, так как последние несколько метров одолевала уже бегом, Балинт обратил внимание на этот тихий свистящий звук, взглянул наконец в ее сторону, скользнул по ней взглядом, потом снова отвернулся и продолжал идти дальше. «Не поверил своим глазам», – подумала Генриэтта. От этой мысли ей не стало больно, другого она и не ожидала, знала, ему нужно время, пока он поймет, что произошло.
