Магда Сабо - Улица Каталин
Добравшись до бланкиной квартиры, я испугалась – дверное окошечко было разбито, отверстие кто-то заткнул газетной бумагой. Я позвонила, как у нас дома – три раза, мне не открыли, я не удивилась, знала, как Бланка ведет себя, когда ей страшно, даже став взрослой, она по-прежнему искала спасенья в шкафу или под кроватью. Подивившись маминой предусмотрительности, я достала навязанный мне ключ и отперла.
Вошла осторожно, приготовившись к тому, что сразу ее не найти, спряталась небось в каком-нибудь тайнике, и, возможно, не одна, – я долго в смущении придумывала разные безобидные фразы, которые можно использовать в глупейших ситуациях подобного рода. Пройдя прихожую и миновав гостиную, где царил жуткий хаос, я приоткрыла дверь в спальню. Постель была разобрана, и на ней лежал Балинт.
Про Бланку я забыла тотчас, забыла совершенно. Позднее мне пришло в голову, что в то мгновение ее могли схватить и избить на моих глазах, – я не обратила бы па это внимания. Балинта я не видела с той минуты, как швырнула ему обручальное кольцо и он ушел, и вот теперь он здесь, лежит голый в бланкиной постели и спит, спит так глубоко, что даже не слышал звонка. Я присела на краешек кровати и молча смотрела на него. Вследствие рефлекса, воспитанного отцом, мне казалось неприличным сидеть вот так возле Балинта, ведь я замужняя женщина, а с точки зрения моих собственных рефлексов, напротив, мысль о том, что в моих отношениях с Балинтом есть и может быть что-либо неприличное, выглядела просто забавно – я чуть не рассмеялась. Смешно даже подумать, что существует Пали.
Я ждала, пока Балинт проснется сам, будить его не стала, я была так счастлива от сознания его близости, что хотела продлить этот миг. В голову лезли глупости вроде того, что он скажет, увидев меня, а вдруг с тех пор, как Темеш получила от него последнее письмо, он успел жениться, и что было бы, если бы его жена заявилась к нам, уселась возле моего мужа, и каждый из супругов принялся бы рассказывать про нас что-то такое, что знает только он один, а мы с Балинтом стояли бы у них за спиной и смеялись.
Балинт спал спокойным сном уставшего человека. Черты его заострились, лицо вытянулось, постарело, но все это меня, в сущности, не касалось. Мне не было никакого дела до постаревшего лица Балинта, меня интересовал только сам Балинт.
Я сидела возле него, позабыв обо всем, как вдруг около меня задребезжал бланкин будильник. Я вздрогнула от испуга, Балинт проснулся. Открыв глаза, с удивлением увидел меня, некоторое время смотрел, потом сел на кровати, остановил звонок, зевнул, потянулся и произнес: «Привет, Ирэн». Таким тоном, словно мы только вчера виделись. На приветствие я не ответила.
Я ждала, что он дотронется до меня, потянется к моей руке, но он только пошарил возле себя и, не найдя, что искал, попросил принести ему сигарету. В спальне я портсигара не нашла, вышла в другую комнату. Занимаясь розысками среди царившей там неразберихи, я слышала, как он вылезает из постели, рыщет по комнате, одевается. Когда я вошла, он сидел уже в рубашке и брюках, натягивая носки. Потом надел ботинки, подошел ко мне и нежно поцеловал. Я стерпела, на поцелуй не ответила, какой смысл. Поцелуй этот был только другой формой приветствия, все равно что «здравствуй». Братский и пресный, он мог предназначаться Генриэтте.
– Я пришла за Бланкой, – объявила я. – Отвести ее домой.
Он покачал головой и развел руками – ее нет. Я посмотрела на него и испугалась собственного испуга, настолько не могла себе вообразить жизни без Бланки, ведь если ее увезли или она попала в беду, как мы с отцом сможем смотреть друг другу в глаза?
– Она бежала, – ответил Балинт. – Я отправил ее с одним другом. Сейчас она уже за границей.
Он отправил ее, именно он? Ее, которая выжила его отсюда? Чувство облегчения при мысли, что сестренка вне опасности, не шло ни в какое сравнение с ощущением растерянности, охватившим меня, ведь я опять ничего не понимала.
Он снова подошел ко мне, теперь совсем уже близко взял мое лицо в свои ладони. Я закрыла глаза, ожидая поцелуя. Губы его были рядом, но вдруг дыханья его опять не стало слышно. Он отпустил меня.
– Как ужасно, что ты никогда не могла понять самых простых вещей, – заговорил он. – Таких, как жизнь. Как смерть. Как чистая вода. Жизнь, Ирэн, это не школа. В жизни нет правил.
Я взглянула на него снизу вверх. Лицо его вновь стало иным, чем минуту назад. То, что я видела в его глазах, больше всего походило на сочувствие, будто он знал, что я больна, а я не знала.
– Успокой стариков, скажи, что с Бланкой ничего страшного. Квартиру я ей сохраню, здесь мне будет хорошо, ведь я, похоже, останусь в Пеште. Если не хватит денег, продам ее вещички. Ее панталончики.
Ужасно было то, что я никогда не знала, когда он говорит серьезно, а когда шутит. Я машинально подобрала с полу одеяло, отряхнула, принялась приводить в порядок комнату. Все было разбросано, ящики и дверцы шкафов раскрыты.
– Ты само совершенство, и ты, и твой отец, – произнес Балинт. – Куда бы вы ни вошли, там тотчас воцаряется порядок. Я часто думал о вас, после вашего дома мне всюду чудилась грязь. Проводить тебя домой?
Я не ответила, только глядела на него, застыв на месте с подобранной тряпкой в руке.
– К десяти я должен обратно в больницу, потому и поставил будильник. Я опоздаю, но это не страшно, теперь мне все прощают. Я должен проводить тебя, пока можно, пока не поздно.
И опять я молча смотрела на него, а он на меня. Надел свой пиджак, завязал галстук. «Умываться не будешь?» – спросила я робко.
Он расхохотался, потом от смеха закашлялся. Я поражалась, мне бы в жизни не догадаться, отчего ему так весело.
– Умоюсь в больнице, – проговорил он. – Вообще-то я умываюсь, только теперь у нас нет времени. Я должен в целости и сохранности доставить тебя домой. Ты, Ирэн, никогда не знала, когда и для чего настало время. Бланка была идиоткой, круглой дурой, по это знала.
Когда я спохватилась, мы были уже за дверьми, он взял меня под руку, и мы вместе сбежали вниз по лестнице. Я не спрашивала, да и Бланка никогда не говорила о том, что произошло меж ними в убежище, в ночь после гибели Генриэтты. Теперь я уже знала. Но и это было не в счет. Мне казалось, что я задохнусь от его прикосновения. Я не знала ни того, что все еще так пылко люблю его, ни того, что мне нет ровно никакого дела до моего мужа. Пока мы шли, я говорила и говорила, все о том, как он обидел меня тогда, да и теперь, спустя столько лет, он снова дважды обидел меня, и даже похвала его мне тоже почему-то обидна, лишь до сознания дошла, а до чувств нет. Я рассказала ему о себе все, что могла, он слушал, не говоря ни слова. Шел большими шагами; когда мы оказались на улице, то на свету стало еще заметнее, как он за эти годы постарел, волосы не только поредели, но и тронуты сединой, и даже зубы не походили на прежние. Пока мы шагали, я забыла о Бланке, не в силах думать ни о чем другом, кроме одного, почему он не спросит меня про то единственное, о чем я умолчала, даже не упомянула – люблю ли я Пали, и вообще – как я живу с моим мужем.
Год тысяча девятьсот шестьдесят первый
Если она и боялась встречи с живыми, предпочитая иметь дело с тем обликом улицы Каталин, который создала сама, то все же навещала их часто.
Встреча с ними всегда утомляла ее, и, однако, она не могла удержаться от того, чтобы не заглянуть к ним. Если Она какое-то время не видела их, ей становилось беспокойно, она запирала дом на улице Каталин, оставляла его жильцов заниматься привычными делами: госпожу Элекеш среди подушек, Элекеша за тетрадками, где он поправлял ошибки, свою мать среди хлопот по дому, отца в приемной, госпожу Темеш на кухне, майора в пропахшей кожами комнате за чтением газеты. Ирэн готовящей уроки, Бланку среди веселья или рева, а Балинта в саду. Она прощалась с ними, обещала, что отлучится из дому лишь ненадолго, затем захлопывала калитку, и жители улицы Каталин продолжали свой день с того момента, где остановились, а она, возвращаясь к ним, пряталась иногда в своей комнате, не смея попасться им на глаза, так сильно боялась, как бы они не догадались о чем-нибудь из того, что знала о них лишь она одна и сама очень хотела бы забыть. В такое время разумней было скрываться, потому что зачастую ей казалось невозможным не сообщить отцу или матери, на каком году жизни и при каких обстоятельствах они умрут она избегала и майора, боясь, как бы с языка не сорвалось то, что он поведал ей при первой посмертной встрече, – где он погиб и как был в тот миг рассержен, ведь у него и в мыслях не было не только погибать, но и воевать вообще, однако он не успел объяснить это тому, кто в него выстрелил. Госпоже Элекеш она помогала приумножить ее барахло, ей было очень жаль той, что с таким трепетом чистила и прибирала в комнатах Ирэн, а господина Элекеша поощряла – пусть читает как можно больше, и приносила ему все новые и новые книги, завалив ими весь стол. С Темеш разговаривала иногда целыми часами, наслаждаясь ее блестящей логикой и живым умом.
