Барбара Пим - Замечательные женщины
– Мисс Лэтбери! Мисс Лэтбери!
Я почти виновато подняла глаза, точно совершила что-то постыдное, и увидела, как ко мне бочком подбирается мисс Стэтхем. В руках у нее были тряпка для натирки и жестянка с воском.
– Вы так тихо сидели, что я решила, вдруг у вас припадок.
– Припадок? – глупо переспросила я.
– Ну да, вдруг вы заболели. Я сказала себе, выходя и ризницы: «С чего это мисс Лэтбери тут сидит? Что она тут делает? Это не ее неделя натирать дверные ручки, и для повечерья еще слишком рано». Тогда я и подумала, вдруг вы больны.
– Нет, со мной все в порядке. Спасибо. – Я улыбнулась причинам, какие нашла для моего присутствия в церкви мисс Стэтхем. – Просто я кое-что обдумывала.
– Обдумывали? Боже ты мой… – Сдавленно прыснув, она испуганно и быстро зажала рот ладонью. – Простите, мисс Лэтбери, я правда не хотела смеяться. Только чуток смешно сидеть тут прекрасным летним днем и думать. Не хотите пойти ко мне на чашечку чая?
Я отказалась, насколько могла любезно, и мисс Стэтхем вернулась к своим латунным ручкам и воску. Моя маленькая медитация в церкви подошла к концу: было совершенно очевидно, что теперь ее продолжить не удастся. «Будь церковь постарше, потемнее и поменьше, будь это, к примеру, римско-католический храм, – греховно подумала я… – Но нет смысла о том сожалеть, ведь суть лишь в моих изъянах…» Тем не менее я почувствовала, что немного успокоилась и смогу лучше справиться с вывозом мебели и всем (чем бы оно ни было), что мне еще уготовано.
Когда я вернулась, миссис Моррис как раз убирала мою гостиную. На самом деле сегодня был ее день у Нейпиров, но работу там она закончила раньше, чем ожидала, и удивленно высказалась по поводу чистоты на кухне.
– Там только после завтрака посуду надо было помыть, всего делов-то – тарелки да чашки, – пояснила она. – Обычно у них со вчерашнего дня посуда стоит, а стаканов-то! Можно подумать, они только спиртным и питаются.
Я объяснила, что вчера помыла, сколько смогла.
– Миссис Нейпир уехала, – деликатно добавила я, – поэтому сама помыть не смогла.
– Как же, помыла бы, даже если б осталась! – с чувством отозвалась миссис Моррис. – Это он всю работу по дому делал. Не успеешь оглянуться, священники посуду мыть начнут. Вот увидите, какая у нашего жизнь начнется, едва он женится!
– А разве мужчинам не следовало бы помогать по хозяйству? – спросила я.
Она глянула было на меня многозначительно, но промолчала.
– Только не священникам, мисс Лэтбери, – сказала она наконец, покачав головой.
– По-вашему, у них и без того забот хватает?
– Про заботы ничего не скажу, мисс, – с сомнением протянула она, – но эта миссис Грей – та еще штучка, помяните мое слово. Вдова! И что стряслось с ее первым? Вот что бы мне хотелось знать! – Распахнув окно, она энергично затрясла в него шваброй.
– Но я думала, его убили на войне.
Миссис Моррис опять покачала головой.
– Вот вы, мисс Лэтбери, мне сказали, мол, наш священник не из тех, кто женится, – обвиняюще заявила она.
– Я всегда так считала, – призналась я. – Но иногда мы совершаем ошибки, верно?
– Хорошенькое личико, – продолжала миссис Моррис, – этого у нее не отнимешь. Но что делать его бедной сестре? Что станется с бедной мисс Уинифред? Разве она столько лет не вела для него хозяйство? Разве не отдала лучшие годы своей жизни, чтобы у него был домашний очаг?
Я не знала готового ответа на ее пугающий вопрос – тем более что с некоторой тревогой вспомнила, на что намекнула вчера вечером сама Уинифред. Нет, ничего прямо против Аллегры Грей она не сказала, но теплых чувств к ней проявляла гораздо меньше.
– Не так, наверное, все и ужасно. Думается, мисс Мэлори нравилось опекать брата. В конце концов, с ее стороны это было только естественно, как, вероятно, и для большинства женщин.
– Вы-то никому домашний уют не создаете, мисс Лэтбери, – продолжала миссис Моррис тоном, полным такого упрека, что мне почудилось, будто я в каком-то смысле уклоняюсь от выполнения своего долга.
– Да, пожалуй, – признала я, – хотя после смерти мамы я недолгое время вела хозяйство у отца. Но потом он тоже умер, и с тех пор я совсем одна, не считая того времени, когда тут жила мисс Колдикот.
– Неестественно для женщины жить одной, без мужа.
– Возможно, но многие женщины так живут, и у некоторых нет выбора.
– Нет выбора! – презрительно рассмеялась миссис Моррис. – Вам бы следовало лучше думать о себе, мисс Лэтбери, не сочтите за обиду. Вы так много сделали для отца Мэлори, и для мисс Уинифред тоже, а вас в конечном итоге бросили, уж простите, что так прямо говорю.
– Да, наверное, вы правы, – сказала я с улыбкой, потому что она действительно была права.
Замуж выходят не замечательные женщины, а такие, как Аллегра Грей, которая не умеет шить, и Елена Нейпир, которая бросает немытую посуду.
– Мне уже не измениться. Боюсь, уже слишком поздно.
Я сразу почувствовала, что если скажу, что на самом деле не хотела замуж за Джулиана Мэлори, мои слова прозвучат не слишком убедительно. В приходе меня, по всей очевидности, считали первой среди отвергнутых, и это положение теперь придется занимать со всем возможным достоинством.
– Вы недурны собой, – быстро сказала миссис Моррис, и тут же лицо у нее стало испуганное, словно она зашла слишком далеко. Сняв мешок с пылесоса, она вытряхнула на газету огромную гору пыли. – Всякое случается, даже в последнюю минуту, – таинственно продолжала она. – Нет, конечно, замуж за разведенного вам пойти не захочется. Слишком уж много прошлый брак в новую жизнь за собой тащит, – бормотала она, уходя на кухню с завернутой в газету пылью.
Я услышала, как она говорит, что в кувшине осталась капелька молока, как раз мне к чаю.
После ее ухода меня охватила странная тревога, точно я действительно не исполнила какой-то свой долг и должна немедленно что-то предпринять, чтобы это исправить. Я должна пойти к Джулиану и ровным счетом ничего для него не делать, тогда он отвергнет Аллегру и женится на мне. Что до Роки и его заросшего крапивой коттеджа, тут, пожалуй, не важно, что и сколько я для него сделала, поскольку его никогда не сочтут подходящим кандидатом в мужья. Слишком уж много от прошлого брака… Я невольно улыбнулась таким мыслям. Интересно, у служащих из женского вспомогательного тоже были мечты? Они тоже воображали, как от Роки уйдет жена и он кинется к ним искать сочувствия, или всегда знали, что они лишь игрушки, которых снимают с полки, только когда нужна компания на вечер? Я не могла польстить себя мыслью, что была для него хотя бы этим.
Среди моих книг возле кровати тоже имелся зеленый замшевый томик стихов Кристины Россетти.
«Ты их забудь с улыбкой в тишине. Не вспоминай и прочь гони печаль…» Хорошо читать эти строчки и радоваться, что он улыбается, но гораздо труднее повторять себе, что ни о чем другом не будет и речи. Ему просто не придет в голову печалиться.
Той ночью я читала скорее всего не поэзию, а что-то богословское или поваренную книгу. Возможно, последняя к моему настроению подходила лучше всего, и я выбрала ту, что со старыми рецептами и разрозненными советами по ведению домашнего хозяйства. Я прочла про уход за аспидистрами и про то, как стирать кружева и черные шерстяные чулки, а еще узнала, что посылка или конверт, запечатанные яичным желтком, нельзя вскрыть при помощи пара. Хотя и не могла представить, что когда-нибудь придется воспользоваться этими познаниями.
Глава 19
Странно было входить в квартиру Нейпиров и обращаться с их имуществом почти как со своим собственным. Из списка Роки совершенно ясно следовало, что надо передать грузчикам: его большой письменный стол, чиппендейловские стулья, столик с раздвижной крышкой и кое-какие безделушки – разнообразные пресс-папье и «снежные шары», а еще кое-что из фарфора. Даже книги следовало разобрать, оставив только пугающие с виду труды Елены по антропологии и несколько романов в бумажных переплетах. Когда эти вещи исчезнут, комнаты станут голыми и безликими, впрочем, они и сейчас уже выглядели уныло. Я задумалась, не разобрать ли стол, ящики которого были забиты бумагами, и даже предприняла такую попытку – с неотвязной мыслью, что могу наткнуться на что-то, что меня не касается. Посмею признаться, что я на это надеялась, но мое любопытство осталось неудовлетворенным. Ни любовных писем, ни дневников, ни даже фотографий. В выдвижных ящиках хранились только счета и антропологические заметки Елены. Любовные письма от служащих женского вспомогательного были, без сомнения, скомканы и брошены в корзинку после самого поверхностного прочтения. Но, возможно, им хватало благоразумия не писать о любви? В естественной склонности женщин принимать позу памятника Терпению мне всегда чудилась своего рода сила, хотя со слов Иврарда Боуна выходило, что иногда они с готовностью лишают себя такого преимущества, сами заявляя о своих чувствах.
