Вирджиния Вулф - По морю прочь
– Пиндар, – ответила Хелен. – Может замужняя женщина, которой в октябре минуло сорок, потанцевать? Мне не терпится. – Она как будто перетекла к Хьюиту, и они оба исчезли в толпе.
– Мы должны последовать их примеру, – сказал Хёрст Рэчел и решительно взял ее под локоть. Рэчел, не будучи искушенной плясуньей, танцевала тем не менее хорошо, поскольку обладала чувством ритма, зато Хёрст не имел никакой склонности к музыке. За несколько танцевальных уроков в Кембридже он усвоил анатомию вальса, но духом его нисколько не проникся. После первого же тура они поняли, что их подходы несовместимы: вместо того, чтобы составить одно целое, их тела существовали по отдельности, выступали неуклюжими углами, отчего было невозможно совершить плавный поворот, и все время случались столкновения с другими танцующими.
– Остановимся? – предложил Хёрст. Рэчел поняла по его лицу, что он раздражен.
Они побрели к стульям в углу, от которых был виден весь зал. В нем все еще колыхались желто-зеленые волны, расчерченные черными полосами мужских костюмов.
– Занятное зрелище, – заметил Хёрст. – Вы в Лондоне танцуете? – И он, и она дышали учащенно, оба были слегка взволнованы, хотя каждый старался этого не показывать.
– Почти нет. А вы?
– Мои родители дают бал каждое Рождество.
– Здесь совсем не плохой пол, – сказала Рэчел. Хёрст не сделал даже попытки ответить на эту банальность. Он сидел молча и смотрел на танцующих. Через три минуты молчание стало настолько невыносимо для Рэчел, что она просто вынуждена была сделать еще одно пошлое замечание о том, как чудесен вечер. Хёрст безжалостно оборвал ее.
– Что за ерунду вы на днях говорили насчет своего христианства и необразованности? – спросил он.
– Фактически это правда. Но зато я очень хорошо играю на рояле. Наверное, лучше, чем любой в этом зале. А вы самый незаурядный человек в Англии, да? – робко спросила она.
– Один из трех, – поправил Хёрст.
Хелен, крутясь, пролетела мимо и бросила веер на колени Рэчел.
– Она очень красива, – заметил Хёрст.
Они вновь умолкли. Рэчел гадала, находит ли он ее миловидной; Сент-Джон думал, как все-таки трудно беседовать с девушками, лишенными жизненного опыта. Ведь Рэчел наверняка ничего не видела, ничего не перечувствовала, не передумала, она может быть и умной, и такой же, как все. Но в его памяти, как заноза, сидел упрек Хьюита: «Ты не умеешь общаться с женщинами», – поэтому теперь он твердо решился не упустить возможность. Вечерний наряд Рэчел сообщал ей некоторую нереальность и необычность – как раз в той мере, какая придает беседе с женщиной романтический ореол и возбуждает желание с ней говорить, и это раздражало Хёрста, поскольку он не знал, с чего начать. Он взглянул на нее, и она показалась ему очень далекой и непонятной, очень юной и целомудренной. Вздохнув, он начал:
– Теперь о книгах. Что вы читали? Только Шекспира и Библию?
– Из классики я прочла мало, – сообщила Рэчел. Ее немного тревожила его довольно натужно бодрая манера общения, а его личные достижения заставляли ее весьма скромно оценивать свои способности.
– Вы хотите сказать, что дожили до двадцати четырех лет, не прочитав Гиббона? – возмутился он.
– Да.
– Mon dieu! – всплеснул руками Хёрст. – Завтра же начинайте читать. Я вышлю вам книгу. Вот что я хотел бы понять… – Он посмотрел на нее критически. – Видите ли, вопрос в том, можно ли вообще с вами говорить по-настоящему? Есть ли у вас ум или вы такая же, как остальные представительницы вашего пола? Вы кажетесь мне до смешного юной в сравнении с мужчинами вашего возраста.
Рэчел взглянула на него, но ничего не сказала.
– Итак, Гиббон, – продолжил Хёрст. – Как думаете, вы способны понять его? С другой стороны – это проверка. Судить о женщинах ужасно трудно. Что можно отнести за счет недостатка образования, а что – за счет природной неспособности? Сам я не вижу причин, почему вы могли бы его не понять, – но ведь вы, наверное, вели до сих пор довольно нелепое существование. Представляю, как вы чинно гуляете парами, с распущенными волосами.
Музыка опять заиграла. Взгляд Хёрста блуждал по залу в поисках миссис Эмброуз. Как бы ему ни хотелось завязать дружбу с Рэчел, он понимал, что дело не клеится.
– Я очень хочу дать вам книги, – сказал он, застегивая перчатки и поднимаясь со стула. – Мы еще встретимся. А сейчас я ухожу.
Он встал и покинул ее.
Рэчел огляделась. Она чувствовала себя, как ребенок на празднике, окруженный враждебными незнакомыми лицами с крючковатыми носами и ехидными безразличными глазами. Рядом была застекленная дверь, Рэчел толчком открыла ее и вышла в сад. Ее глаза наполнились слезами гнева.
– Будь он проклят! – воскликнула она с интонацией Хелен. – Проклятый наглец!
Она стояла в бледном прямоугольнике света, который бросала на траву открытая ею дверь. Перед ней вздымались темные массы деревьев. Она стояла и смотрела на них, слегка дрожа от гнева и волнения. Позади себя она слышала топот и шарканье танцующих и ритмичные наплывы вальса.
– Вот деревья, – сказала она вслух. Могут ли деревья возместить урон, причиненный ей Сент-Джоном Хёрстом? Она представила, что она персидская принцесса, живущая вдали от цивилизации, что она в одиночку катается на лошади по горам, а вечером приказывает служанкам петь для нее – подальше от всего этого, от борьбы мужчин и женщин… Тут из тьмы вышла фигура; на фоне ее черноты горел красный огонек.
– Мисс Винрэс, это вы? – спросил Хьюит, всматриваясь в нее. – Вы танцевали с Хёрстом?
– Он вывел меня из себя! – яростно крикнула Рэчел. – Никто не имеет права на такую наглость!
– Наглость? – переспросил Хьюит, удивленно вынимая сигару изо рта. – Хёрст – наглец?
– Какая наглость… – начала Рэчел и замолчала. Она точно не знала, что ее так разозлило. С огромным усилием девушке удалось взять себя в руки. – Что ж, – сказала она, представив Хелен и ее насмешки, – наверное, я дура. – Она сделала движение в сторону танцевального зала, но Хьюит остановил ее.
– Прошу вас, объясните, что произошло, – попросил он. – Уверен, что Хёрст не хотел вас обидеть.
Рэчел попыталась это сделать, но обнаружила, что не может. В том, что она гуляла парами с распущенными волосами, она не видела ничего несправедливого и ужасного, как и не могла объяснить, почему уверенность Хёрста в своем превосходстве, в том, что он больше ее умудрен жизнью, казалась ей не только досадной, но и отвратительной – как будто у нее перед носом захлопнули дверь. Прохаживаясь туда-сюда по террасе, она сказала Хьюиту с горечью:
– Это ни к чему хорошему не приводит; мы должны жить отдельно; мы не можем понять друг друга; мы пробуждаем друг в друге самое плохое.
Хьюит отверг ее обобщения о природе полов, поскольку они нагоняли на него скуку и казались в корне неверными. Однако, зная Хёрста, он вполне мог догадаться, что случилось, и, хотя в глубине души это было ему приятно, он считал, что Рэчел не должна строить на этом происшествии свои представления о жизни.
– Теперь вы его невзлюбите, – сказал он. – И зря. Бедняга Хёрст в плену у своих теорий. Поверьте, мисс Винрэс, он старался, как мог. Он сделал вам комплимент, он пытался… Он пытался… – Хьюит не смог договорить, потому что его душил смех.
Рэчел внезапно обернулась и тоже расхохоталась. Она поняла, что в Хёрсте есть что-то смешное, а возможно, и в ней самой.
– Наверное, у него такой способ заводить друзей, – смеясь, проговорила она. – Тогда и я сыграю свою роль. Начну так: «Хотя внешность у вас уродливая, а образ мыслей гадкий, мистер Хёрст…»
– Правильно! – вскричал Хьюит. – Так с ним и надо. Поймите, мисс Винрэс, вы должны быть к Хёрсту снисходительны. Он всю жизнь провел, можно сказать, перед зеркалом, в прекрасной комнате, отделанной панелями, увешанной японскими гравюрами, обставленной чудесными старинными стульями и столиками, – и только одно цветовое пятно, на нужном месте, между окнами, скорее всего, он сидит там часами, положив ноги на каминную решетку, рассуждая о философии, о Боге, о своих печени и сердце и о сердцах своих друзей. Они все разбиты. Нельзя требовать от него совершенства в танцевальном зале. Ему нужно уютное, накуренное, мужское пристанище, где он может вытянуть ноги и говорить лишь тогда, когда ему есть что сказать. По мне это довольно тоскливо. Но я это уважаю. Юмор – не их стезя. И серьезные вещи они воспринимают очень серьезно.
Описание образа жизни Хёрста так заинтересовало Рэчел, что она почти забыла личные претензии и опять почувствовала к нему уважение.
– Значит, они очень умные? – спросила она.
– Разумеется. Что касается мозгов, я думаю, он тогда сказал правду: они умнейшие люди в Англии. Но – за него надо взяться. В нем очень много нераскрытого. Над ним кто-то должен смеяться… Представляю, как Хёрст говорит вам, что у вас нет опыта! Бедолага!
Пока они, беседуя, прогуливались по террасе, невидимая рука раздвинула портьеры по очереди на всех окнах, и прямоугольники света через равные промежутки легли на траву. Хьюит и Рэчел остановились и, заглянув в гостиную, увидели, что там в одиночестве за столом сидит мистер Пеппер и что-то пишет.
