Питер Дарман - Парфянин. Испытание смертью
– Уверен? – спросил я.
– Конечно. Римляне думают, что армия рабов далеко. Чего им беспокоиться?
– Действительно, чего? – сказал я.
Мы отдыхали три часа и за это время успели покормить и напоить лошадей, снять с них седла и проверить подпруги и пряжки, а потом вычистить их. Проверили подковы и оружие. Было уже темно, когда я снова собрал командиров сотен и отдал последние распоряжения.
– Атакуем быстро, наносим по возможности больший ущерб и быстро же уходим. Стреляйте зажигательными стрелами по тем кораблям, что стоят достаточно близко к берегу, но не давайте людям забираться в воду, хотя у них будет сильное искушение это сделать. В воде они превратятся в едва шевелящиеся мишени для лучников и пращников, которые могут быть у противника.
– А как насчет самого порта, господин? – спросил кто-то.
– Порт не трогаем. Мы же пришли бить римлян, а не брать города.
Путь неплохо освещала полная луна. Две с половиной тысячи конников колонной двигались по направлению к узкой полоске пляжа, куда высаживались римляне. Это было вполне разумное решение: зачем использовать порт, который быстро окажется забитым людьми, если можно без труда воспользоваться длинными песчаными пляжами, где море мелкое на добрую сотню шагов от берега? Вел нас Бирд, неутомимый проводник, который когда-то торговал горшками. Неисповедимы пути судьбы!
Повозки и остальные пять сотен конников я послал на юг, к городку под названием Каэлия. Как только мы начнем атаку, повозки лишь замедлят наши передвижения, а я не имел понятия, есть ли у римлян конница и сколько ее. Бирд и его разведчики не видели никаких лошадей, которых сгружали бы с кораблей, но это не означало, что в гарнизоне Брундизия не имелось конницы. Местность, по которой мы шли, была по большей части равнинная, очень сухая и иссеченная руслами пересохших речушек, а вся территория вокруг была полна оливковых рощ и виноградников. Мы не раз натыкались на стада овец, и животные разбегались перед нами, напоминая при этом гигантское белое одеяло, которое кто-то разрывал пополам. К счастью, количество овец здесь превосходило число людей в соотношении примерно тысяча к одному, поскольку в провинции Калабрия, кажется, было мало селений и поместий. Если не считать нескольких городов, это была малонаселенная область, что меня только радовало. Галлия ехала рядом со мной, ее амазонки двигались следом, за ними шел мой драгон, потом драгон Нергала и в арьергарде драгон Буребисты. Мы двигались так два часа, когда Бирд и один из его разведчиков галопом подскакали ко мне и остановились рядом. Глаза уже привыкли к лунному свету, и я без труда мог рассмотреть все окрестности. Еще я ощущал соленый запах моря, и Бирд подтвердил, что мы находимся менее чем в миле от берега.
Я спешился и дал приказ остальным сделать то же самое. Всадники (и всадницы) приглушенными голосами передали команду по цепочке. Вокруг было тихо, и я опасался, что римляне смогут нас услышать, хотя поскольку ветер дул с моря, даже малейшие звуки, что от нас исходили, он до них донести не мог. Я опустился на колени, одной рукой держа поводья Рема. Бирд опустился напротив. Нергал и Буребиста последовали нашему примеру, Галлия и Праксима встали сзади.
– Римляне поставили часовых по всему берегу через каждые двадцать шагов, – сказал Бирд.
Я поднялся и посмотрел вперед. Мне был виден берег, поскольку через четыре сотни шагов впереди начинался небольшой подъем, за которым шел спуск к морю. Бирд говорил, что пляж имеет протяженность около трех миль, и корабли стоят вдоль всей береговой линии.
– Тут много кораблей, одни причалены к берегу, другие стоят в море. Десятки кораблей.
До рассвета оставался еще час. Все вокруг казалось замершим.
– Очень хорошо, – сказал я. – Нергал и Буребиста, стройте своих людей в боевой порядок, но пока что в седла пусть не садятся. Я буду в центре. Нергал, ты пойдешь правым крылом, а Буребиста левым. Как только построимся, поведем коней в поводу до вершины вон того небольшого возвышения впереди, после чего всем в седло и в атаку. Атакуйте прямо, прорывайтесь сквозь любой заслон, сбивайте часовых и выходите на берег. И прикажите всем соблюдать молчание, мертвую тишину. Атака должна стать полной неожиданностью.
У нас ушло полчаса, может, даже больше, чтобы сотни людей и их коней перестроились из походного колонного порядка в боевой, и с каждой прошедшей минутой мои нервы все больше превращались в истрепанные клочья. Я неотрывно смотрел в сторону берега, напрягая глаза и стараясь высмотреть хоть какие-нибудь признаки присутствия врага. Воображение играло со мной злые шутки, и я в любой момент ожидал увидеть сплоченные ряды нескольких римских легионов, уже выстроившихся впереди нас. Галлия коснулась моей руки, и я подпрыгнул. Она протянула мне мех с водой.
– Ты не заболел?
Я отпил теплой воды.
– Нет, просто нервничаю.
Любопытное ощущение, когда тяжкая ноша командира со всей силой давит на тебя перед боем, как огромный груз.
Наконец, мы были готовы. Я посмотрел вправо и влево, убедился, что мои конники стоят, держа лошадей под уздцы, и этот строй уходит далеко-далеко. Каждый драгон построился двумя эшелонами, и когда я поднял руку и тронул Рема вперед, двадцать пять сотен воинов проделали то же самое. Нам потребовалось еще пятнадцать минут, чтобы преодолеть четыре сотни шагов до возвышенности впереди, и каждый воин тщательно выбирал дорогу посреди высокой травы, кустов и кроличьих норок. Некоторые спотыкались и падали, тихонько ругаясь при этом, и от этого шума у меня все сильнее билось сердце. Я посмотрел вверх и увидел, что небо светлеет, горизонт на востоке уже стал темно-оранжевым – разгоралась утренняя заря. Мы, наконец, поднялись на возвышенность, и я прыгнул в седло Рема. Драгон позади меня проделал то же самое. Несколько секунд Рем стоял неподвижно, и я смотрел вперед и видел перед собой оранжевое небо и желтый солнечный диск, поднимавшийся из моря. Берег передо мной был заполнен римскими воинами, которые группами спали прямо на песке. Их щиты и пилумы были аккуратно сложены рядом с ними. Море, спокойное как зеркало, было полно кораблей; паруса сложены, весла убраны. Это казалось впечатляющей картиной – римское войско во всей его мощи, которое сейчас было уязвимо и беззащитно, как новорожденный младенец.
Я вытащил лук из саадака, наложил на тетиву стрелу и толкнул Рема коленями в бока. Он фыркнул и пошел вперед. Я увидел часового, который опустил свой щит на землю и прислонил его к ноге. Он смотрел на нас. До него оставалась всего пара сотен футов. Он присмотрелся, понял, что масса конских тел, галопом несущихся в его сторону, вовсе не сон и не призрак, закричал, схватился за ремни своего щита, и тут моя стрела вонзилась ему в грудь, и ее ромбовидный наконечник проткнул кольчугу, отбросив часового назад. Я проскочил мимо него, издал боевой клич, и Рем вылетел на песчаный пляж.
Каждая сотня действовала как единая команда, топча римских воинов, все еще лежащих на песке, и налетая на тех, кто успел пробудиться, подняться и даже построиться в некое подобие боевого строя. Пляж был примерно трехсот шагов в ширину, и те римские легионеры, кто спал дальше всех от воды, понесли наибольшие потери. Они ночевали в восьмиместных палатках, сгруппированных по центуриям – даже на ночлеге римляне сохраняли структуру легиона, и наш передовой эшелон промчался сквозь них и над ними. Те, кого не затоптали сразу, не проткнули копьем и не сразили стрелой, подверглись затем атаке второго эшелона, рубившего едва успевших продрать глаза легионеров своими мечами. Я достиг воды и развернул Рема вправо, а на берегу уже стоял шум и грохот битвы – раздавались крики, вопли боли, проклятья и стоны. Ревели боевые рога – это командиры сотен окружали отдельные группы римлян и расстреливали их из луков, а римские трубы трубили общий сбор.
По всему берегу бой уже принял предсказуемую форму: отряды конников стремились разобщить и изолировать, а затем уничтожить отдельные подразделения римлян. Сила римского войска заключалась в его дисциплинированности, в его вере в стойкость отдельных подразделений, центурий, когорт и всего легиона. Но сегодня, пока небо из оранжевого становилось желтым, пока солнце поднималось все выше, эта самая сила начала действовать против римлян. Легионеры стремились выстроиться по центуриям, но отдельные центурии и когорты вместо того, чтобы выстроиться в единый боевой порядок, сталкивались с быстро перемещающимися всадниками, которые изолировали римлян друг от друга, выискивали слабые места в их обороне и засыпали их градом стрел. Легионеры – центурия за центурией – падали и гибли, полностью разбитые и разгромленные. Другие центурии, надо отдать им должное, сумели построиться и занять круговую оборону, их передние ряды опустились на колени, составили и сомкнули щиты, образовав из них стену, а вторые и третьи ряды подняли щиты над головами первого ряда, создав своего рода наклонную крышу, которую не могли пробить наши стрелы. Время от времени какой-нибудь не в меру активный легионер терял голову и выскакивал вперед, нарушая строй, намереваясь атаковать ближайшего всадника, но тут же падал, сраженный стрелой, не успев пробежать и десяти шагов. Так это и продолжалось – бой разбился на мириады отдельных схваток, кипевших по всему берегу. Некоторые центурии отступили в воду и пытались вброд добраться до кораблей, но мои лучники следовали за ними, держась вне дальности броска дротика, и расстреливали их уже распавшиеся на отдельные группы подразделения, пытавшиеся спастись на судах. Вскоре море окрасилось в красный цвет от обилия пролитой римлянами крови.
