Татьяна де Росней - Мокко
– Сегодня утром он открыл глаза.
– Значит, он вышел из комы?
– Нет. Из комы он не вышел.
Он заказал кофе для себя и минералку для меня. Закурил сигарету.
– Расскажите, Жюстин, как прошла ваша встреча с той женщиной.
Я посмотрела на свои руки, лежащие на белом пластике стола.
– Мне нечего рассказывать. Я пошла в ее магазин, там продается косметика. И ничего ей не сказала. По крайней мере, ничего о своем сыне.
– Зачем же тогда вы сюда приехали?
Я подняла глаза. Накрашенные ресницы сужали поле зрения, причиняя мне неудобство.
– Я не знаю. Не знаю.
Он молча курил, поглядывая на меня. Потом снял очки. Его светлые глаза изучали мое лицо.
Вокруг нас проходили, разговаривая и смеясь, люди, снова и снова с шумом ударялись о берег волны. В «Club Mickey» дети прыгали в воду с трамплина и визжали от удовольствия. Девочки-подростки с украшенными пирсингом пупками шепотом разговаривали по мобильному. Мать ругала сына за то, что он обсыпал песком разложенные на салфетке бутерброды.
– Я был в местном комиссариате. Мои коллеги рано утром в понедельник будут у нее.
– В понедельник утром?
– Да. Теперь дело пойдет быстро. Мне удалось ускорить процесс, несмотря на юридические каникулы.
Я колебалась. Должна ли я поблагодарить его. Сказать что-то? Но я не знала, что именно. Я просто улыбнулась ему.
Взгляд светлых глаз на моем лице, на губах.
– Я сильно рисковал ради вас, Жюстин. Я сделал то, чего флик не должен делать. Дал вам ее имя, к примеру. Приехал сюда, чтобы встретиться с вами, в свой отпуск. Рассказал вам все, причем в деталях. Мне бы хотелось, чтобы вы это понимали. Я уже говорил вам об этом, и хотелось бы, чтобы вы это помнили. Не натворите глупостей, Жюстин. Дайте нам сделать нашу работу. Возвращайтесь в Париж, к сыну. Здесь вам больше делать нечего.
Говорил он ласково, но твердо.
Я кивнула. И сказала, не глядя на него:
– Знаете, а она милая, эта женщина. Совсем не агрессивная. Симпатичная. Простая. Некрасивая, но с шармом. И у нее приятная улыбка.
– И что вы чувствуете теперь, когда увидели ее?
– Мне хотелось бы ненавидеть ее. Презирать. Но у меня не получается. Мне она показалась спокойной и приятной. Она мне понравилась, несмотря ни на что. И у нее сын-аутист. Хотя, глядя на него, это не сразу заметишь.
– Откуда вы это знаете?
– Я была у нее в бутике, и она сделала мне этот макияж. За час она успела рассказать мне о сыне. И я сама видела этого мальчика.
– А вы ничего ей не сказали? О вашем сыне, о наезде?
У меня было такое чувство, словно тональный крем разъедает кожу.
– Нет. Нет, ничего. У меня не хватило мужества. Я сдулась, как шарик. Я сама себе противна.
Он нетерпеливо махнул рукой.
– Перестаньте, Жюстин! Перестаньте постоянно грызть и ругать себя.
Казалось, мои слова его рассердили.
– Вы всегда такая – вечно сомневаетесь в себе? Мне неприятно это слушать. Посмотрите на себя. У вас нет права так плохо обращаться с собой!
Я усмехнулась.
– Посмотреть на себя? О да, я себя вижу! Вижу идиотку, размазню, тряпку! Моя сестра, вот она бы сразу пошла к ней и все ей выложила, этой милейшей дамочке! Она бы швырнула правду ей в лицо, все бы высказала! Не стала бы заморачиваться ее улыбками, ее вежливостью. Она бы пошла напролом. А я…
Слезы застлали мои глаза. Я потерла глаза и почувствовала, как пальцы размазывают косметику.
– Ваш красивый макияж!
Я продолжала всхлипывать.
– Истерика закончилась?
Я выпрямилась и кивнула.
– Теперь послушайте меня. Вы вернетесь в Париж, о'кей? Сегодня же, и чем раньше, тем лучше. Я буду звонить, чтобы вы были в курсе событий. Можете на меня рассчитывать.
Он накрыл мою руку ладонью. Рука у него была большая и загорелая. С выцветшими на солнце волосками.
– Мне плевать, какая у вас сестра. Оставайтесь такой, какая вы есть.
Его кожа была теплой. Гладкой.
Я спросила:
– Вы вернетесь в Осгор?
– Да. Отсюда до Осгора полчаса по шоссе. Подвезти вас к дому подруги?
До дома Кандиды было рукой подать, но пришлось бы подниматься на холм, а я вдруг почувствовала себя совершенно разбитой.
– У меня нет шлема.
Он усмехнулся.
– Вы забываете, что с вами флик.
Чтобы сесть позади него на сиденье мотоцикла, мне пришлось приподнять юбку. Я увидела в зеркале заднего вида, как его взгляд скользнул по моей обнаженной коже. По телу пробежала дрожь. В последний раз это было так давно… Мне пришлось обнять его за талию, чтобы не свалиться. Его запах показался мне знакомым – белый табак, отдушка стирального порошка, нотки свежести. Торс у него был меньше, но более мускулистый и сильный, чем у Эндрю. Мне было уютно у него за спиной. Я с юности не садилась на мотоцикл с мужчиной. С того времени, как познакомилась с Эндрю. Очень интимная поза: раскрытые бедра, моя промежность прижимается к его ягодицам, тело – к телу. И вдруг, когда мотоцикл набрал скорость и взлетел на холм, возникла мысль, что мне хотелось бы ехать вот так долго-долго – на юг, к Испании. Уехать, забыть обо всем, совершить сумасшедший поступок, бросить все – мужа, сына в коме, дочь, сестру. Оставить их всех, уехать, убежать с этим типом, чей запах мне нравился, чьи светлые глаза мне нравились. С этим фликом, о котором я не знала ничего, кроме того, что он находит меня трогательной, храброй и упрямой.
Остановив мотоцикл перед домом Кандиды, Лоран снял шлем. Он так и остался сидеть, а я спрыгнула и остановилась перед ним. Мы не знали, что сказать друг другу. Наши взгляды встретились, мы обменялись улыбками. Я могла бы пробормотать «спасибо», но у меня не получилось. Я не знала, как попрощаться. Протянуть руку, помахать на прощанье, обернувшись с порога? И тогда он положил руку мне на затылок, притянул к себе и быстро поцеловал в уголок губ. Сумасшедший всплеск желания внизу живота…
В зеркале лифта я увидела женщину, красивую женщину с черными кругами под глазами, с размазанным макияжем. Я невольно улыбнулась – совсем как пойманный на шалости подросток.
* * *Из кухни доносились грохот посуды и голоса. Хрустальный смех Джорджии и низкий – Арабеллы. Музыкальный тембр Кандиды. Вероятнее всего, они завтракали. Я тихонько прошла в ванную и быстро смыла макияж Эвы Марвиль. Наконец-то ко мне вернулось ощущение, что я снова живу, дышу. В уголке рта я до сих пор ощущала теплое и влажное прикосновение губ Лорана, пусть оно и длилось долю секунды. В спальне я легла на кровать и расслабила затекшую спину. Бессонная ночь давала о себе знать. Я закрыла глаза и скоро заснула.
Мобильный был переполнен сообщениями. Мои подруги хотели знать, как у нас дела, и спрашивали, куда я подевалась. Мой брат волновался. Сестра настойчиво требовала, чтобы я ей позвонила. Отец по-прежнему был всем недоволен. Одно рекламное агентство предлагало мне срочный перевод. Но никаких новостей от Эндрю. Я попыталась до него дозвониться – безрезультатно. Я позвонила в больницу, чтобы спросить о Малькольме. Состояние стабильное. Я выключила телефон и положила его на прикроватный столик. Мне не хотелось вообще ни с кем разговаривать.
Я не знала, что сказать свекрови, как признаться ей в своем поражении. Признаться, что я приехала сюда и ничего не сделала. Я боялась этого разговора. И мне было очень стыдно. Притащить ее в Биарриц… И потом не найти в себе смелости сделать то, что задумала. Мне оставалось только купить билеты, собрать чемоданы и уехать. Этого и хотел Лоран. «Не делайте глупостей, Жюстин». А целовать меня – это не глупость? Зачем он это сделал? Что он хотел, чтобы я сделала в ответ? Поцеловала его? Чтобы поехала и занялась с ним любовью в маленьком отеле, в маленькой комнате с закрытыми ставнями, на свежей постели, чтобы мы оба были голыми и я ощущала его незнакомое тело под своими пальцами? Я никогда не изменяла Эндрю. Да, я могла бы. У меня было несколько соблазнов. Дин – журналист, с которым мы познакомились на вечеринке у одного издателя. Адвокат, встреченный в салоне самолета. И еще другие, ныне забытые. Но я всегда держала себя в руках, хотя знала, что он меня обманывал. Я могла бы сделать то же самое из мести, поступить как он, ответить ударом на удар. Но нет, я спряталась в своей боли, в молчании. Как обычно.
Арабелла вошла в комнату с подносом. Горячий чай лапсанг-сушонг и несладкие лепешки. Масло и маленькая баночка «Marmite» – странной, темной до черноты, горьковатой белковой пасты, которую обожают англичане. Со временем я тоже ее полюбила – случай исключительный, с точки зрения большинства моих соотечественников. Арабелла присела на край кровати. Она молчала и ждала. Я привстала, опершись на локоть, выпила чаю, намазала лепешку и съела ее. Наконец я посмотрела в ее серо-голубые глаза с опущенными, как у Шарлотты Ремплинг, веками.
Она вопросительно качнула головой.
– Что вы теперь собираетесь делать, Джустин?
– Полиция будет у нее в понедельник утром. Я узнала это от флика, который ведет наше дело.
