Мэтт Иган - Обожженные языки (сборник)
– Через пару лет он эту «крутизну» забросит, – сказал я.
– Ну и пусть, но сейчас-то ему десять, – ответила жена. – Сейчас ему нужен красный велосипед.
Тим выбрал краску. С помощью старой отцовской пескоструйки я снял старую «некрутую» краску. Затем нанес два слоя грунтовки, чтобы новый цвет держался. Дальше белую основу, чтобы скрыть грунтовку, а потом уж красный. Красил я из краскораспылителя, а более темные полосы наносил вручную, длинными мазками. И, наконец, прозрачный лак – для закрепления и блеска.
Ездить потом нельзя было целую неделю, а Тима послушать – так мы его не велика, а еды и воды лишили разом. Нельзя кататься – так и вовсе ничего нельзя делать. Даже видеоигры и телевизор только отвлекали парня от главной цели в жизни – велопокатушек. Но мы-то знали: вот просохнет краска, и велосипед снова будет заброшен. Так, разве что разок прокатится, если надоест играть в компьютер и смотреть телик.
Велик получился – загляденье. Непрофессиональная окраска, конечно, несколько подтеков тут и там, но и не сказать, что дома в гараже раскрасили.
Мой отец и для меня такое делал. Красил по необходимости. Каждый год по весне мой собственный велик делался очень красивым, а к осени краски тускнели. В те годы и краски были другие, да и Тиму, пожалуй, не особо интересно кататься по болотам и пролескам. Правильное дерево на хорошей скорости способно содрать краску с велика быстрее, чем муравьи обглодают кожу с жареной куриной ножки.
В то утро, когда Тиму снова разрешили сесть на велик, он выскочил из дома чуть ли не с рассветом. Мы с Джен завтракали. Я пил кофе, Джен потягивала диетический молочный коктейль. Она всегда сидела на диете, хотя и так была худая. А может, потому и была худая, или заранее боялась того, что может съесть потом, в течение дня.
– Пап? – начал Тим. Договаривать и нужды не было.
– Можно, – ответил я.
– Краска может пачкать еще пару дней, так что шорты темные надень, – сказала Джен. – И шлем обязательно.
– В шлеме я на гомика похож, – вякнул Тим.
Я кивнул, но Джен запретила ему так говорить, ведь гомосексуалисты заслуживают такого же уважения, как и все остальные. Тим и ухом не повел. Пока Джен читала ему нотацию о правах человека и всяком таком прочем, только переминался с ноги на ногу да таращился в окно в предвкушении грядущего дня. Джен преподавала историю и искусство в старших классах и любила порассуждать о человеческих страданиях.
– Ладно, мам. Больше не буду. Ну, я поехал?
– Ладно. Давай. Только осторожно.
– Веселись! – добавил я наперекор жене. Он же ребенок и должен жить в удовольствие. Ведь совсем скоро парню стукнет тринадцать, и все веселье на ближайшие пять лет закончится. Пусть покатается на велике!
Тим помчался наверх.
Кофе остыл, но горячий мне все равно никогда не нравился. Слишком часто обжигал язык. Джен допила свой коктейль и стала листать женский журнал, в котором якобы имелись все ответы на вопросы о мужчинах и сексе. Наверняка чушь сплошная, но по утрам что еще читать? Передо мной лежала воскресная газета, раскрытая на фотографии президента рядом с директором нефтяной компании. В статье рассказывалось о всяческих откатах и «плюшках», которые администрация президента получала от крупных промышленников: нефть, табак, оружие, все такое.
– Скажи ему, чтоб с этим хулиганом не водился, – потребовала жена.
– Президенту?
– Нет же, сыну своему. Пусть не играет с этим рыжим мальчишкой… с этим Мики Ханнисоном. Скажи, чтоб держался от него подальше.
– Почему? – Холодный кофе горчил на языке.
– Потому что Тиму из-за него влетит.
– Ведь лето же!
– Ну и что? Зачем ему неприятности? Этот Мики – хулиган и дурно на него влияет.
– Все из-за рыжих волос. Люди на такое реагируют, – сказал я.
Джен нахмурилась.
– Все будет нормально. Надо же ему понять, что такое хорошо и что такое плохо. Хулиган для этого – самая подходящая компания.
– Тим еще маленький. Мики может его побить. Мисс Уэлш сказала, этот Мики по машинам на шоссе швырял камнями. Хочешь, чтобы и Тим так делал?
Я взял газету, свернул и снова положил на стол. С фотографии ухмыльнулась половина лица президента.
– А Уэлш-то откуда знает? Она ж никуда не выходит.
– Ну, так она сказала. И я не хочу, чтобы Тим вытворял подобное.
Из-за ее спины прозвучал голос Тима:
– Мам, я не буду! Я же знаю, что так нельзя.
Жена ласково повернулась к сыну.
– Я знаю. Но будь осторожен. Может, ты даже сразу и не поймешь, что делаешь что-то плохое, но обязательно думай о том, что случится потом, когда игры закончатся. Люди могут пострадать.
– Я знаю.
Тим уже нацепил шлем на голову, застегнул ремешок под подбородком. Надел мои старые кожаные водительские перчатки с подушечками на ладонях. Звал их «перчатками на удачу».
– Ладно, я поехал, – вопросительно произнес он.
– По дороге не катайся. Только по обочине, – и тормози, если сзади машина. Дождись, когда проедет, и потом только трогайся, – наставляла Джен.
– Я знаю.
– И по пешеходным дорожкам не езди. Это невежливо.
– Знаю.
– Веди себя хорошо, – добавила Джен.
– Знаю! – Сын взглянул на меня.
Я подмигнул.
– Повеселись.
Он улыбнулся и помчался из дома; хлопнула дверь. Я допил свой кофе и налил еще. Скрипнула дверь в гараж. Я открыл кран с горячей водой и постарался отмыть застрявшие под ногтями остатки красной краски. Тим уже ехал прочь, изо всех сил накручивая педали, – чертовски красивый велик получился.
– Все будет хорошо, – сказал я Джен. Она уткнулась в свой журнал, но смотрела в одну точку. Сквозь страницу. – Он же ребенок.
– Новые соседи въехали. У них девочка, всего восемь лет. Правда, очень славная. И умненькая. Наверное, только хорошие отметки получает.
– У девочек в таком возрасте всегда хорошие отметки. Мальчишки троечники, девочки отличницы, – заметил я.
– Миссис Бенсон сказала, девочка очень развитая, уже алгеброй занимается. Они откуда-то… то ли из Огайо, то ли из Айдахо.
– А чего переехали? – Я налил еще чашку кофе.
– А ты бы не переехал? – спросила Джен.
– Не-а. Хотя кто знает? – Я сделал выразительный глоток, чтобы подчеркнуть свои слова, но страшно обжег язык.
– Разбавь молоком, – предложила Джен, не поднимая головы.
Я стоял над раковиной; солнце припекало спину. Молока я лить не стал. Кофе скоро остынет. Провел языком по небу – почти ничего не почувствовал.
Потом, когда кофе остыл, снова сделал глоток. Во рту – лишь вкус ожога на языке.
– Тима еще видно? – спросила Джен.
На улице было сонно и пусто. Мистер Кроулер толкал тяжеленную древнюю газонокосилку по мокрой от росы травы, но косилка срезала лишь кончики, а стебли гнулись к земле. Мимо еле-еле проехал голубой фургон с помятым бампером. Во дворе наша кошка караулила под деревом, а вороны швыряли в нее сверху сухие ветки. Кошка дергала хвостом и готовила план атаки.
– Не-а. Уехал, – сказал я.
– Я, пожалуй, снова огород посажу. Давно у нас свежих овощей не было.
– А не поздно? – Я уселся на стул. – А впрочем, на каникулах развлечешься.
– Мне и так нужно кучу учебных планов составить. Да и что ты знаешь про огороды? Вообще ничего. – Она снова уткнулась в журнал.
Я поднял голову. Жена рассматривала рекламу туши для ресниц.
Следующие полчаса прошли в молчании. У жены и у Тима впереди было все лето, у меня же – лишь один выходной, а потом снова на работу. Все хотят себе джип-внедорожник, но не из-за полного привода, а ради стереосистемы помощнее.
Солнечный луч вполз в окно, улегся на стол, и я пересел подальше, чтоб глаза не слепило. С улицы доносились звуки лета: поливалки, собачий лай, детский визг, газонокосилки, рев мопедов. Так змеи «слышат» музыку – беззвучный напев жизни.
Зазвонил телефон. Джен вскочила. Сделала глубокий вдох, пошла в гостиную, сняла трубку.
Я прислушался: кто же это? Ее любопытная мамаша, мой начальник, мисс Уэлш?
Тишина.
Через несколько секунд молчания я окликнул:
– Джен? Кто там?
И лето закончилось.
Брайан Пиекос
Животная страсть[30]
Джентльмены, встречайте Диадему.
Мерседес, Хрусталь – устройте им теплый прием.
Уважьте Свободу.
Диджей представляет публике девушек, выходящих к шесту, словно это предметы роскоши. Ни одного исключения. Стриптизерши всегда берут имена в честь какой-нибудь вещи, в которой видят символ своего спасения. И кто их осудит? О чем бы мы ни мечтали – о карьере или о стройной фигуре, – мы всегда найдем способ примириться с тем, что в реальности недостаточно богаты, худы или довольны собой. И всегда знаем, чего нам не хватает для счастья.
А теперь поприветствуйте Фантазию.
