Дидье Ковеларт - Принцип Полины
Я опустошен. И свободен. И задыхаюсь от счастья. Жалкая моя литература послужила хотя бы этому – предсказать будущее. Моя новая встреча с Полиной случилась благодаря уходу нашего друга. Благодаря пустоте, которую он оставил после себя.
Я встаю, иду к выходу, навстречу мне бармен несет два коктейля.
– Желаете, чтобы я принес их в номер, мсье?
Я качаю головой, бросаю на поднос банкноту. Если вдруг я неверно истолковал предложение Полины, незачем добавлять потеху к конфузу.
Я направляюсь к лифтам, ступая по облакам. По облакам в ясном небе, по грозовым тучам: ландшафт меняется с каждым шагом. Поднявшись на третий этаж, преодолеваю сто метров коридора в том же состоянии. Тихонько стучусь в триста тринадцатый. Пробка от шампанского держит дверь чуть приоткрытой. Я закрываю ее за собой и медленно иду в приглушенном шторами свете, избавившись от всех сомнений, терзаний и страхов. Я не ошибся.
По крайней мере, в этом.
* * *Наконец-то мы вдвоем. Наконец-то наши тела в настоящей кровати. Наконец-то любовь, и все так просто, так очевидно, нежность, и наслаждение, и страсть, слишком долго таившиеся в глубине, взрываются в наших объятиях, без свидетелей, без преград, без слов. Она сияет. Она моя. Она отдается – как сдается. Мне хочется, чтобы время остановилось и все, что не мы, исчезло.
Но она уже на ногах, впрыгивает в трусики, говорит мне, что я имею право принять душ, а она хочет сохранить мой запах.
– Куда мы?
– Недалеко. Я всегда любила только вас, Куинси.
И снова двусмысленность, колебание между «вы» величальным и множественным. Она запихивает меня в такси перед отелем, дает шоферу адрес в Буживале.
– Это тебя ни к чему не обязывает. Но ты должен узнать.
Лаконичная и непонятная фраза, но я не задаю вопросов. Я уже все понял – между слов, между наших сплетенных тел; я нашел имя ее порыву, ее молчанию, ее уклончивости. Максим.
Он не умер, но с ним неладно. Это всегда будет смыслом, ставкой, дилеммой нашей истории. Каждый раз, когда я думаю, что покончил с ним, он снова встает между нами.
– Это он хотел меня видеть?
Она не отвечает. Такси выезжает на улицу Риволи, пересекает площадь Согласия. Я читаю сообщения, мейлы. Мое лицо мрачнеет с каждым прочитанным посланием. Она спрашивает, что стряслось. Я все ей рассказываю.
– Можно?
Она берет мой смартфон, соединяет его со своим, открывает приложения, вводит коды.
Пять минут манипуляций – и выдает мне свой вердикт: почтовые ящики и счета «Версальского паркета» были взломаны JMB, чтобы перехватить нашу клиентуру, исказить баланс и устранить конкуренцию.
– Обычное дело, – успокаивает она меня. – Судебный ликвидатор работает на них, и ваш бухгалтер в доле. Таким образом JMB купит вас за символическую цену в один евро, после того как фирма будет объявлена банкротом. Хочешь, я контратакую?
Я опускаю голову на ее плечо. Мне хочется одного – послать все к чертям, жить с ней, возродить мечты.
– Проще всего подключиться к Стартраку. Это защищенный внутренний сервер Министерства финансов, куда поступают сведения, а также подозрения и доносы на частных лиц и предприятия. Достаточно декомпилировать программу, чтобы взломать коды, это детская игра. Я выхожу на их базу данных, вот так, и запускаю программу. Соединение пошло. Смотри. Теперь мне достаточно передать от их имени информацию о твоих друзьях из JMB. Они решат, что их засекли из Берси[41], и что тогда останется, чтобы избежать преследований? Это и называется «хакерской этикой».
– В эти штучки посвятил тебя Максим?
Она снова замыкается. Я не хочу на нее давить. Такси выезжает на Западную автостраду у ворот Сен-Клу. Она заканчивает свои операции, убирает смартфон и надолго замолкает, скрестив руки на груди.
* * *То и дело притормаживая у дорожных блокираторов жилых зон, мы еле ползем к вершине холма, обезображенного чересчур высокими оградами и виллами нуворишей.
Машина останавливается перед самым скромным из владений. Пятиметровые стены, ощетинившиеся колючей проволокой, серые бронированные ворота. Ничего не видно, кроме видеокамер.
– Подождите нас здесь, пожалуйста, – говорит Полина шоферу, открывая дверцу. – Ты идешь?
Я нагоняю ее у ворот. Она нажимает кнопку переговорного устройства на столбе без всякой вывески. Над нашими головами загорается прожектор. Полина называет свое имя. В ответ – гудение, щелчок. Она толкает стальную створку.
Я иду за ней в запущенный парк – заросший одуванчиками гравий, увядшие розы, пожухлая желтая трава. Дом в форме ацтекской пирамиды с крышей-террасой; большие окна, за которыми ничего не разглядишь, забраны решетками. Дом окружен рвом с застоявшейся водой, через ров перекинут мостик.
– Как он сегодня? – спрашивает Полина у полной дамы в одеянии медсестры, вышедшей нам навстречу.
– Стабилен.
Она кивает мне, приглашая пройти за дом.
Я застываю посреди дорожки, посыпанной гравием. Это он, «Даймлер Дабл Сикс», стоит на тормозных колодках у бельевой веревки. Капот смят, машина без буферов и решетки радиатора. Максим сидит на заднем сиденье в халате и смотрит в окно, как будто видит за ним убегающий пейзаж.
Медсестра стучится в дверцу, открывает ее, говорит бодро и весело:
– К вам гости, мсье Макс. Посмотрите, какой сюрприз!
Свесив руки посреди бумаг, устилающих сиденья, столики, коврик, Максим поворачивает голову и шевелит губами. Он смотрит на авторучку, торчащую из кармана белого халата. Потом его взгляд перемещается на ноги Полины, скользит вниз, к моим ботинкам, медленно поднимается до моего лица. У него круглые щеки, здоровый румянец, три волоска на лысине и глаза, лишенные всякого выражения. Он улыбается.
– Я вас оставлю, – говорит сестра.
– Ба, кого я вижу? – радуется он механическим голосом. – Давай, садись, поехали! – И указывает мне на сиденье по другую сторону подлокотника.
Я обхожу машину, замирая от ужаса. Полина берет меня за руку.
– Энцефалопатия, – говорит она. – И начальная стадия Альцгеймера уже два года, по словам его врача. Но у него бывают проблески памяти. По крайней мере, когда он в машине. Если его пытаются вывести, он ударяется в панику, бьется, плачет. Психиатры называют это «адгезивным трансфером». «Даймлер» связан для него с образом духовного отца: защита, доверие… Мне кажется, он тебя еще не узнал, но это придет. Скажи ему что-нибудь личное. Направь его.
Не в состоянии ни спрашивать, ни комментировать, ни даже уложить это в голове, я слушаю рассказ Полины о том, как социальные службы связались с ней в Оксфорде 9 июня. Максим врезался в платан на 57-й национальной автостраде близ Аннемаса. Удар был не очень силен, тормоза сработали, но он потерял сознание. В его карманах ничего не нашли. Только копию нотариально заверенного акта, посланного его судье. Никакой родни, сообщить некому.
– Судье?
Она глубоко вдыхает:
– Судье по делам опеки. Еще раньше, когда врач засвидетельствовал, что он «здоров душевно и телесно», он назначил меня опекуншей в случае своей недееспособности. Вот так до меня и добрались.
Сглотнув, она прижимается своим лбом к моему.
– Знаешь, откуда он ехал, когда попал в аварию? Из Лозанны. Он хотел объяснить моему сыну, что я… что его отец меня бил, что я никогда ему не изменяла и что… в общем, правду, – заканчивает она, подавив рыдание. – Чтобы Себ согласился увидеться со мной.
Я крепко обнимаю ее. Не знаю, что сказать.
Лепечу:
– Но… разве он не жил в Бельгии?
– Нет. Это было для отвода глаз. Он скрывался здесь под вымышленным именем. Я все узнала, когда нотариус передал мне документы. Это и еще… много всего.
Я зарываюсь носом в ее волосы. На крестинах сына она назначила нас теневыми крестными.
А я – как поступил я с этой ответственностью? Моего неофициального крестника я попросту сбросил со счетов. Вычеркнул из памяти, чтобы воспоминания о Полине закончились нашей ночью в Оксфорде. А Максим – тот под угрозой Альцгеймера отправился выполнять свой долг. Я спрашиваю:
– Почему ты не связалась со мной раньше? – Я не знала, что с тобой сталось, Куинси.
Твой издатель тоже. Только Максим был в курсе. Приехав в Париж на конгресс Гугла, во вторник, я в очередной раз разбирала его досье и случайно нашла касающиеся тебя данные. Все было закодировано…
– Полина… ты взламываешь серверы Министерства финансов, а номер телефона из красного списка[42] найти не можешь?
– Я была не готова, – шепчет она, направляясь к дверце машины.
Я удерживаю ее:
– А сейчас ты готова? К чему?
Она круто разворачивается и, глядя мне прямо в глаза, выпаливает:
– Себ был молодцом, настоял, чтобы дед с бабушкой разрешили ему приехать сюда. Провел с нами две недели в начале августа. Он чувствует себя ответственным за Максима, думает, что это их встреча спровоцировала энцефалопатию. Эмоциональный шок. Он преподал мне лучший урок в моей жизни. Он понял, Куинси. Человек, убивший его отца в силу обстоятельств, при необходимой самообороне и приехавший сообщить ему об этом в парке его пансиона… он его принял. А уж тебя он считает почти героем.
