Дидье Ковеларт - Принцип Полины
Я больше не прикасался к ней, с тех пор как узнал, что Полина счастлива без меня в Америке. Я чувствовал себя совершенно раздавленным, конченым, потерянным. Самира же думала, что дело в десяти лишних килограммах, которые она набрала из-за наших забот, и от досады прибавила еще пять, что не упростило наших с ней отношений. Вдобавок, чтобы справиться с расходами, она сдала половину своего этажа тунисским друзьям с тремя малолетними детьми. Когда я жаловался на шум, она отвечала, что все ее неприятности начались, когда она взяла меня в партнеры, и что я приношу несчастье – гублю все, что люблю.
После Парижской ярмарки она слегла с нервной депрессией, и я вкалывал за двоих, пытаясь сбыть наши неликвиды и погасить задолженности. Все к лучшему: у меня было меньше времени, чтобы думать о том, во что превратилась моя жизнь.
И вот сегодняшним сентябрьским утром, когда я, с «Энергией земляного червя» под мышкой, стою в дверях бара роскошного отеля, не решаясь показать нынешнего Куинси женщине, которая, быть может, все еще любит меня.
* * *Не отрываясь от экрана своего компьютера, она проворачивает операции, посылает мейлы, проводит видеоконференции на английском языке. А тело ее живет своей жизнью. Правая ступня, разутая, играет с ремешком сумки, левая нога тянется к подлокотнику кресла напротив, голова борется с болью в затекшей шее медленными вращательными движениями из йоги, согнутая спина колышется в ритме стерилизованного джаза, просачивающегося из-за стен. С тех пор как я вернулся на свой наблюдательный пост, она по-прежнему одна в баре. Время от времени кто-то из служащих приходит постоять в роли статиста за стойкой. Три минуты подобия жизни – и он возвращается за кулисы.
Я делаю новую попытку, тихонько продвинувшись вперед по красному ковру. Она собирает волосы в узел, втыкает в него свои китайские палочки. Это было ее первое движение, когда она увидела меня в книжном магазине Вуазен. Лицо ее очень бледно, но шрамов на нем нет.
Она увидела меня. Поворачивается в мою сторону и улыбается, выключая экран. А может, засекла с самого начала благодаря игре отражений между зеркалом в глубине и стеклянными дверями. Может быть, смотрела, как я подглядываю за ней, прячусь, ухожу и возвращаюсь, с моим старым романом в одной руке и мобильным телефоном в другой, где то и дело безмолвно вспыхивают сообщения от бухгалтера, ударившегося в панику оттого, что я продинамил нашего ликвидатора. Я не в состоянии ответить, успокоить, объяснить. Не в состоянии уйти из этого другого измерения действительности, в котором женщина моей жизни ждет моего отклика на свой знак.
Она надевает туфлю на правую ногу, встает, идет мне навстречу походкой манекенщицы.
Я сую мобильник в карман. Она ведет себя так, будто я только что пришел. Я тоже. Мы расцеловываемся в щеки. Она изменилась, но духи все те же. Ее тронутая временем красота «остепенилась». Мелкие морщинки вокруг глаз и у рта придают глубину улыбке. Ее тело под деловым костюмом на все случаи жизни кажется по-прежнему прекрасным. Быть может, чуть похудевшим. Прощайте, юношеские порывы, передо мной женщина класса люкс с грустными глазами.
Куда девать восемь лет молчания, которые повисли между нами, в отражениях наших неуверенных взглядов? Нет льда, который надо сломать. Только колебание, как перед прыжком в воду. Иначе говоря, кто из нас скажет первую банальность? Я решаюсь:
– Ты давно меня ждешь?
– Это третий, – говорит она, кивая на коктейль, увенчанный желтым бумажным зонтиком. – Не считая пяти вчерашних. Но я хорошо переношу спиртное. А ждать тебя мне всегда в радость.
– Спасибо.
Мы садимся. Я протягиваю ей книгу, которую она продала вчера букинисту напротив моей конторы. Какова была вероятность, что я ее замечу? В своем желании увидеть меня она положилась на судьбу.
Она достает заложенное между страницами письмо, возвращает его мне и прячет роман в сумку с лейблом конгресса. Мне бы спросить, давно ли она в Париже, как вышла на мой след… Конкретные слова застревают в горле. Мы долго смотрим друг на друга. Без стеснения разглядываем лица. Как будто вновь обживаем территорию.
– Ты меня узнаешь? – интересуется она. И не дает мне времени ответить. – Мне время от времени попадались фотографии… Я посмотрела две-три передачи в replay[40]. Видела, как ты обрел уверенность в себе, заматерел и начал седеть… А в остальном ты все тот же. А я как тебе?
– Очень даже. Ты наверняка заметила мой взгляд.
– Конечно. В этом ты никогда не умел лгать.
Пауза. Кто из нас первым спросит о Максиме? Я не успеваю сформулировать вопрос, как она задает его мне. Я отвечаю:
– Ничего о нем не знаю. Уже года четыре или пять. Я следил за успехами его книг, как все. Он, должно быть, забыл меня. А ты – ты с ним виделась?
– Я с ним вижусь.
Ее взгляд не отрывается от зонтика в коктейле. Я слышу смущение в ее голосе. Между нами снова возникает Максим. Его заскоки, его шутовство, его конфузы, его невзгоды. Наши последние встречи. Оксфорд и дижонская больница. Только дважды мы были все втроем.
– Это ради него я здесь, – тихо произносит она.
Обратное меня бы удивило. Уже час с лишним я оттягиваю момент разочарования. Внезапно мне до смерти хочется сменить тему. Уколоть ее.
– А с твоим новым мужем как, все хорошо?
Она смотрит на меня, в глазах – полнейшее непонимание. Показывает мне руки, пальцы без колец, машет ими, смешно шевелит бровями. Кровь отливает от моего лица.
– Я думал, ты вышла замуж за изобретателя в Калифорнии.
Она ошеломлена:
– Это Максим тебе сказал?
– Да. В последний раз, когда мы с ним говорили.
Она медлит. Улыбается, успокоенная. Почти умиленная.
– Нет, я преподаю информатику в Оксфорде, читаю лекции в том же университете, где училась. Это все, что изменилось в моей жизни.
От ее слов у меня сжимается горло. Я вспоминаю, как пришибла меня эта новость по телефону среди ночи. Как я поставил крест на ней, на себе, на всем.
– Но зачем он мне наврал?
Она вынимает зонтик из коктейля, закрывает его и кладет поперек стакана.
– Когда несколько лет назад он вышел на мой след, я была не готова… И не очень красиво повела себя с ним. Полагаю, он хотел избавить тебя от такого же разочарования. Поверив, что я вышла замуж в Калифорнии, ты бы не стал искать меня в Оксфорде.
К нам подходит бармен. Я указываю ему на коктейль Полины и поднимаю два пальца. Он кивает и удаляется. Я ищу слова. Задаю вопрос, который должен был быть первым:
– А… твой сын?
– Все хорошо. Он остался у деда с бабушкой. Они сказали ему, что его отец умер из-за меня, что мой любовник его убил. Меня он больше не хотел видеть. Мне не хватило духу… на суды и все такое, я не могла бороться с ними.
– Ты не сказала ему правду?
– Я попыталась, когда вышла из больницы. Слышать, как фальшиво ты звучишь… видеть, что чем больше оправдываешься, тем меньше твой ребенок тебе верит…
Она ищет отклика в моих глазах. Я киваю. Она продолжает, все более безучастно:
– Они очень хорошо его воспитали, в лучших швейцарских пансионах. Ему сейчас тринадцать с половиной лет, он первый по всем предметам. Я горжусь им. Горжусь не как мать, горжусь тем, что он сумел в себе преодолеть. Надеюсь, что сумел. И отношения у нас теперь получше. Недавно мы провели две недели вместе. Он вылитый отец. Внешне. А так, я живу одна.
Она отводит глаза, берет стакан.
– Бывает кто-то время от времени. Есть один женатый мужчина, в Лондоне, адвокат. Майк. Мы с ним видимся, когда поступает жалоба на одного из моих студентов, – я преподаю им методы хакерства, чтобы они научились с ним бороться. В качестве практики они у меня взламывают разные системы. В этом году попался очень способный курс, так что с Майком я почти не виделась. Работы много. Затягивает. Ну да ладно. Я, по крайней мере, могу передавать другим то, чему научилась сама.
Она отодвигает листики мяты, пьет воду от растаявших льдинок.
– А ты… в твоей жизни кто-то есть?
– Ничего нового, нет. Никаких привязанностей.
– А паркет?
– Кризис.
– Это очень мучило Максима. Он все ломал голову, как бы тебе помочь, тайно, чтобы ты вернулся к писательству.
Я сглатываю несуществующую слюну. Пытаюсь иронизировать:
– А теперь больше не мучит?
Она ставит стакан на стол, смотрит на меня серьезными глазами.
– Приходи ко мне через пять минут. Номер 313.
Потом складывает бумаги, сует их в сумку вместе с компьютером и планшетом, встает и через десять секунд исчезает. Я сижу, застыв на краешке кресла. Я ошеломлен. Я не могу поверить. Я почти шокирован. Ее желание сильнее слов или слова эти слишком трудно произнести? Максим умер. Как герой романа, на который он меня вдохновил. Я не нахожу другого объяснения. Но ведь она только что говорила о нем в настоящем времени. Это ради него я здесь. Флэшбэк памяти?
Я опустошен. И свободен. И задыхаюсь от счастья. Жалкая моя литература послужила хотя бы этому – предсказать будущее. Моя новая встреча с Полиной случилась благодаря уходу нашего друга. Благодаря пустоте, которую он оставил после себя.
