Джонатан Литэм - Сады диссидентов
А если отвлечься от частностей, то сам факт, что здесь ее поджидал этот милый юноша, гармонично вписывается в общую картину Нью-Йорка, каким он стал для Мирьям в новом десятилетии. Как будто она сама вызвала его к жизни: просто курнула травы – и он возник из дыма. Когда-то именно так все и происходило: в поисках таких сущностей, таких встреч достаточно было лишь переместиться из скучных серых окрестностей, тянувшихся во все стороны, и устремиться в один маленький зачарованный пятачок из нескольких городских улиц. Макдугал-стрит, Мотт-стрит, Бликер-стрит, кирпичный погребок на Барроу-стрит, где лежали и пылились инструменты джазового трио. Крошечное хипстерское братство обрастало в те дни новыми членами с ощутимой скоростью. Любой новичок, появлявшийся на этом маленьком городском пятачке, отпускал себе бачки – по всем признакам пять минут назад, – ища одобрения у немногочисленного костяка “главарей” – каждого из них чуть ли не лично посвятил в хиппи Аллен Гинзберг, Мезз Меззроу или Сеймур Крим. Если в те времена ты замечал на улице Тули Купферберга или Бродягу Джека Эллиотта, то ты не только здоровался с ними (а они приветливо здоровались в ответ), но и понимал, что Эллиотт – такой же нью-йоркский еврей, как и Купферберг. Это был, так сказать, известный секрет – неизвестен он был только тем мещанам, которые платили за право послушать его ковбойские шуточки.
Спустя десятилетие Гринич-Виллидж лишился этого обаяния – вернее, оно просто в одночасье перекинулось на весь остров. Еще бы – ведь хиппи заразили всю планету своим пестрым вирусом: обкуренные дети цветов кучковались и путешествовали автостопом уже повсюду. Но манхэттенская разновидность все-таки оказалась более сложной и необоримой. Ньюйоркцы – особый подвид человеческого рода, слишком поглощенный меркантильными устремлениями, чтобы отрываться от привычной жизни, – просто научились, со свойственной им жадностью к приобретениям, кайфовать, не отрубаясь. И любая старая передача – как, например, вот эта телевикторина на канале “Эн-би-си”, которая снимается в Рокфеллеровском центре, – пестрит теперь разряженными чудаковатыми типами вроде этого паренька. Такие ребята – отнюдь не бестолочи и не лодыри – выполняют задачи, которые ставит перед ними город, с проворством не меньшим, чем люди типа ушлых дельцов, которых они “вытеснили”.
Питер Матусевич, специалист по рекламе, пока что остающийся победителем недели, тоже, несомненно, относится к тайным членам все того же доброкачественного заговора. Мирьям, усевшись рядом с ассистентом и бухгалтером в уютном оазисе артистического фойе, изучает своего будущего противника на видеомониторе. У Матусевича, одетого в костюм цвета мяты с широкими лацканами, изящные вощеные усики – ровно такой длины, чтобы не быть смешными, – и довольно длинные волосы, аккуратно зачесанные на уши. Разделываясь с предыдущей парой соперников по игре “Кто, что или где”, он говорит вкрадчивым и одновременно приятным тоном, словно желает превратить крошечную расправу в нечто вроде обольщения. Как только с этой процедурой покончено, Матусевич собственной персоной входит в артистическую, и Мирьям переживает очередной приятный момент легкого взаимного узнавания, только на этот раз уже на более высоком уровне, чем недавно, при первом взгляде на ассистента, к которому она сразу прониклась симпатией на манер старшей сестры. Матусевич же был настоящим хитрым лисом. Пускай даже Мэдисон-авеню, по своей сути, – место сатанинское.
Нельзя сказать, что Мирьям заглядывается на мужчин, ну, а если и заглядывается, то скорее как старшая сестра, как бы глазами одиноких подружек из коммун на Гранд-стрит и Кармайн-стрит. Например, Стеллы Ким. Это с ней, со Стеллой, своей нынешней любимицей, Мирьям только что, перед тем как поехать на подземке в Рокфеллеровский центр, накурилась травы, и Стелла же вызвалась присмотреть за малышом, пока Мирьям будет участвовать в телеигре. Томми, любящий отец, в очередной раз сбежал от домашнего очага. Он снова связался с Вуди Гатри, своим одноплеменником, которому вечно не сиделось дома, и сегодня они поехали на поезде в верховья Гудзона, чтобы своим концертом морально поддержать шайку оборванцев из тех квакеров-протестантов, что требовали отмены смертной казни и пикетировали тюрьму в Оссининге. Участие Томми в подобных мероприятиях Мирьям любила называть его вкладом в коллективный сизифов труд. Хотя, пожалуй, такое определение вполне подходило и для всего последнего десятилетия жизни Томми, и для всей его карьеры, о которой Мирьям старается не думать, хотя сама стала для него совершенно незаменимой музой – великой рядовой женщиной, какая стоит за спиной каждого великого мужчины. Так вот, например, Стелле Ким очень по вкусу пришелся бы Питер Матусевич.
Скорее всего, и она бы ему понравилась – ведь Стелла Ким тоже была хитрюгой и умницей. Да, Стелла Ким была особенной девушкой и сильно этим отличалась от других подружек Мирьям по коммунам, где все курили траву. Потому что Мирьям, мать двухлетнего малыша, перешагнувшая роковой рубеж тридцатилетия, как правило, окружает себя живыми подобиями себя самой в более юном возрасте, только чаще всего эти “подобия” не слишком-то умны и в их головах, скрытыми под водопадами блестящих волос, мало что задерживается. И все-таки Мирьям окружает их заботой, играет при них роль старшей сестры и подруги. Эти лилии контркультуры, эти босоногие создания возносят хвалу Христу за противозачаточные таблетки, а Мирьям снабжает их хорошей травой и серьезными знаниями. Конечно, это относится к тем, кто выдерживает бремя своеобразной иронии ее шовинистически настроенного возлюбленного-хиппи. Во всяком случае, Томми Гоган – ирландец, он знаменит (или был знаменитым) – поставил на службу великим идеям свою славу и другие, более материальные средства. Это были достоинства, просто недостижимые для полчищ разных придурков с хвостиками, которые только и ждали от своих подружек, что те будут их обстирывать. Очень многие из этих девушек учились в Нью-Йоркском университете, а некоторые бросили учебу в колледжах Барда, Вассара или Стоуни-Брук и осели в Нью-Йорке. Будучи уже старшеклассницами, они исправно посещали церковь, состояли в фан-клубах группы “Манкиз”, робко приобщались в туалетах к амфетаминам, словом – были жертвами оглупляющего воздействия пригородов. Мирьям, обожавшая играть роль “привратника” большого города, открывавшего тайны самых отдаленных его уголков, – наверное, отлично справилась бы с ролью старшей сестры для них даже в свои семнадцать лет, когда сама только-только бросила Куинс-колледж.
Стелла Ким, уроженка Бронкса и выпускница Хантер-колледжа, дочь очередной матери-коммунистки, прошедшая ее непреклонную выучку, и сама по себе большая умница, – вот она-то по-настоящему способна показать Мирьям, какой та сама была лет восемь назад. Во всяком случае, так нравилось думать Мирьям. Они познакомились годом раньше, в штабе иппи, на собрании, где звучали призывы выразить солидарность с Сесаром Чавесом, – девушка подошла к ней стрельнуть сигарету, и Мирьям уловила вспышку энергии, исходившую от Стеллы.
– Пустая трата времени, – сказала ей Мирьям, когда они ушли раньше времени, чтобы перекусить фалафелями и погулять по парку. – Знаешь, я уже целый год не прикасалась к кочанным салатам. А то что-то бойкот застопорился. Давай покажу тебе кое-что.
Она повела Стеллу к “Ассошиэйтед” на Восьмой авеню, и они выкурили по косяку за мусорными контейнерами, а потом, войдя в магазин, нагрузили корзинки кочанами салата и гроздьями винограда, выращенного трудом мигрантов. За углом, где их никто не видел, они отодвинули крышку морозильника и засунули салат и виноград на самое дно, забросав сверху кучей полиэтиленовых пакетов с мороженым горошком и морковкой.
– Чтобы убить салат, достаточно продержать его в заморозке десять минут. Виноград, может, еще удастся продать, но вкус он точно потеряет.
– Ого, класс какой, – воскликнула Стелла, которую проделанная операция явно впечатлила. – А детское питание-то зачем?
– Для ребенка. Пошли.
И она потащила ее к себе домой – знакомить с Серджиусом и Томми, не испытывая ни малейшего феминистского стыда за свою “нуклеарную” семью. Во всяком случае, ей нечего было стыдиться в тот вечер, когда Томми остался сидеть дома и пытался запихнуть в рот младенцу бутылочку – заменитель налитых материнских грудей, из которых непроизвольно брызнуло молоко, как только Мирьям со Стеллой перешагнули через порог и услышали, как отец успокаивает орущего ребенка. Стелла Ким невозмутимо представилась Томми, а потом с лукавой улыбкой достала еще парочку стеклянных баночек “Гербера” – значит, она тихонько стырила их и спрятала в свою сумочку-макраме, пока Мирьям оплачивала в кассе законно взятые банки с детским питанием. Пожалуй, эту девушку уже никаким новым трюкам не научишь – от нее самой исходит нечто такое, будто она состоит в “Подпольных Метеорологах”, хотя если и сознается в этом, то лишь загадочными намеками, беглыми иносказаниями. Собственно, это Стелла научила Мирьям пользоваться вместо настоящих жетонов на метро болванками – матовыми кружочками, вырезанными из листовой стали. Стелла закупала эти фальшивые жетоны у одного кустаря на Бруклине, и у нее в плетеной сумочке их было столько, что ею запросто можно было оглушить полицейского. Она одарила Мирьям целыми пригоршнями фальшивок. Кстати, и сегодня, спускаясь в подземку, чтобы ехать в телестудию Рокфеллеровского центра, Мирьям воспользовалась одной из них.
