Джон Бёрджер - Дж.

Надеюсь, все вышеизложенное несколько прояснит смысл дальнейшего повествования, в частности утверждение Дж. об одинокости Камиллы (то есть об отсутствии у нее внутреннего инспектора).

«Карла Маркса отправили на чердак».

Дж. возвращается в Италию впервые после того, как в 1908 году умер его отец. Ливорнские стряпчие наконец-то разобрались с наследством; теперь Джи – владелец трех фабрик, двух грузовых судов и пятнадцати особняков в центре города.

Сумеречная дымка над Лаго-Маджоре превращает местность в театральные декорации. Острова на озере будто нарисованы. На холме за Стрезой красуются особняки, построенные в девятнадцатом веке. Их окна и двери расписаны виноградными лозами, апельсинами и птицами. Уаймена и Дж. пригласили на ужин в один из особняков, близ которого высится сторожевая башня – плохая копия ренессансной.

– Почему он разбился?

Несмотря на сотни свидетелей катастрофы, никто не знает, что именно произошло. Предлагаются самые невероятные объяснения, и за ужином гости обмениваются своими предположениями.

– Шавез не потерял управления и вполне мог совершить посадку, однако из-за того, что в полете аэроплан крепко потрепало ветром, одно из крыльев не выдержало и сложилось за миг до того, как шасси коснулись земли. Нос самолета накренился, и мотор врезался в землю.

Эту теорию выдвигает мсье Морис Эннекен, сотрудник компании «Пежо», инженер по образованию. К его мнению прислушиваются еще и потому, что он был неофициальным представителем «Пежо» на соревновании авиаторов. Время от времени он прерывается на середине предложения, чтобы привлечь внимание присутствующих, и задумчиво ковыряет еду в тарелке. Он сопровождает свою речь скупыми движениями широких ладоней, будто распахивает и захлопывает деревянные створки дверей, выпуская наружу слова и преграждая дорогу возможному вторжению в обитель его доводов.

– Нет, безупречная посадка была невозможна. Шавез недооценил скорость снижения и зашел на посадку со скоростью примерно девяносто километров в час вместо шестидесяти. А катастрофа произошла не потому, что сложилось одно крыло, а из-за того, что оба крыла поднялись вверх, как крылья бабочки перед взлетом, – заявляет владелец особняка, директор миланской компании «Пирелли», производящей эластичную резину и шины.

Он регулярно делает щедрые пожертвования Миланскому аэроклубу и, как и лорд Нортклифф, считает, что за авиацией – большое будущее. Хорошо поставленным голосом он вкрадчиво убеждает слушателей в логичности своих доводов. О его здравомыслии свидетельствуют также расположение особняка, расписные потолки, ужин при свете китайских фонариков на площадке сторожевой башни, бродящие по саду фламинго и открытие новой фабрики. Он сотрудничает с профсоюзами, заботится о благе рабочих и часто напоминает агрессивно настроенным дельцам слова великого итальянского премьер-министра Джованни Джолитти:

«Непрерывно растущее народное движение невозможно остановить; оно характерно для всех развитых стран и основано на принципах равенства. Глубоко заблуждается тот, кто считает, будто народ можно удержать от завоевания его доли политического и экономического влияния. Конституционным партиям следует установить прочные связи с народными массами для укрепления консервативных сил, от которых зависит величие и благосостояние страны, а не склоняться перед могучим ураганом, грозящим уничтожить успехи Италии».

Дядюшка владельца особняка в свое время вопил на всю миланскую гостиницу: «Надо объявить военное положение и ввести войска!», но его племянник совершенно с этим не согласен. Гораздо проще поднять трубку телефона и отдать несколько негромких распоряжений.

Хозяйку особняка интересует, не легче ли было посадить самолет на озеро.

– Во время трансальпийского перелета авиатор отморозил пальцы и не смог управлять аэропланом, – предполагает графиня Р., известная покровительница искусств.

Она поднимает руку и складывает изящные пальцы в щепоть жестом танцовщицы, изображающей бутон цветка (таким же жестом ребенок пытается достать что-то из банки). Произнеся слово «отморозил», она раскрывает ладонь и растопыривает пальцы в стороны. Другой рукой она проводит над якобы замерзшей кистью, показывая нервными касаниями, как, должно быть, холодны обледенелые пальцы.

– Какой глубокий ум скрывают эти благородные седины! – шепчет один из гостей своей юной спутнице.

– К Рождеству она забудет о Джино, а седины вновь станут чернее воронова крыла, как пять лет назад, – отвечает девушка.

– А почему никто мсье Шавеза не спросит? – произносит тридцатилетняя женщина с хрипотцой, будто сдерживая демонический смешок. – И потом, в управлении аэропланом задействованы ножные педали.

– Кто это?

– Мадам Эннекен. Неужели вас не представили?

– Как ее зовут?

– Камилла.

– После ущелья Гондо Жо ничего не помнит.

– Ах, бедняжка!

Хозяйка особняка протягивает руку с поблескивающим на ней золотым браслетом – копией этрусского украшения – и подзывает Уаймена (его пригласили потому, что он дружен с Морисом Эннекеном).

– Мсье Уаймен, – говорит она. – Вы – авиатор, наш почетный гость. По вашему мнению, что произошло?

Уаймен напряженно улыбается и сквозь зубы поясняет по-английски:

– Аэроплан – очень ненадежная конструкция. Крылья сделаны из холста, натянутого на деревянные распорки.

– От перенапряжения и нервного возбуждения Шавез решил, что все худшее позади, и в последний момент совершил роковую ошибку, – заявляет Гарри Шувей, бельгийский предприниматель.

Его соседка, улыбаясь, переглядывается с Камиллой Эннекен и произносит:

– Гарри, как-то это неубедительно.

Ее тон ясно указывает, что она – любовница Шувея.

– А это кто?

– Матильда. Матильда ле Дирезон.

– Это потому, что у вас воображение хромает, – отвечает бельгиец. – Двадцатичетырехлетний парень совершил первый в мире трансальпийский перелет! Разумеется, он вообразил, что бессмертен и что весь мир лежит у его ног, – смеется он и добавляет: – Нет ничего опаснее, чем уверенность в успехе.

– Но он и вправду обессмертил свое имя, – возражает мадам Эннекен. – О нем напишут в учебниках.

Если бы не роскошный наряд, ее можно было бы принять за школьную учительницу. В резких чертах лица и угловатой фигуре сквозит намек на определенную, хотя и ограниченную независимость мышления.

– Время покажет, способен ли он на дальнейшие подвиги, – замечает ее муж, произнося слово «подвиги» с бессознательным завистливым снисхождением. – Не отрицаю, его достижение великолепно, но от будущего можно ожидать и более примечательных свершений. Разве я не прав? – обращается он к владельцу особняка, уверенный в его согласии.

– Лет через десять кто-нибудь пересечет Атлантический океан, – кивает хозяин.

– А потом облетит вокруг земного шара, – вздыхает его жена.

– Интересно, кто первым отправится на Луну? – спрашивает мадам Эннекен.

Мсье Эннекен покровительственно улыбается своей странной жене и с гордостью заявляет:

– Камилла – такая мечтательница!

Меня она занимает не меньше, чем Дж. Я опишу ее, как вижу. Она худа. Кости выпирают из-под кожи так, что создается впечатление девочки, одетой в платье, которое ей слишком мало. Движения скрупулезны, будто и они ей малы, и ей приходится следить за каждым жестом. Лицо сияет, взгляд мягкий и прозрачный, как чистейшая вода, в которой отражается мех.

Она замечает, что Дж. смотрит на нее. Обычно мужчины, глядя на привлекательную незнакомку, начинают в своем воображении обольщать и раздевать ее; они представляют ее в определенных позах и с определенным выражением лица; они уже мечтают о ней. Когда она встречается с ними взглядом, происходит следующее: либо мужчина продолжает бесстыдно глазеть на нее, потому что ее существование не нарушает его мечтаний, либо в откровенном взгляде мелькнет стыдливый огонек, который она либо поощрит, либо с пренебрежением отвергнет.

Во взгляде Дж. нет ни стеснения, ни дерзости. В воображении он к ней и пальцем не притронулся. Его цель – предстать перед ней таким, какой он есть; все остальное неважно. Он словно стоит перед ней обнаженным, и она это осознает. Глядящий на нее мужчина совершенно уверен, что ему нечего скрывать, что ему не нужны ни обман, ни покровы. Как ей отреагировать на подобное безрассудство? Ведь выбирать приходится не между поощрением и пренебрежением. Если она опустит глаза или отведет взгляд, то признает, что оценила его дерзновенную смелость; если она отвернется, то признает, что видела его таким, какой он есть (она намерена запомнить и сберечь память о его великолепном безрассудстве). Наилучшим выходом представляется демонстративно встретить его взгляд, притворяясь, что она ничего не замечает. Так она и поступает. Чем дольше они глядят друг на друга, тем яснее она осознает, что все его внимание, исключительно и безоговорочно, сосредоточено на ней. Они сидят на званом ужине в нескольких метрах друг от друга, она не знает, как его зовут, их окружают люди, однако же простой обмен взглядами превращается в первое тайное свидание.