Дональд Маккейг - Путешествие Руфи. Предыстория «Унесенных ветром» Маргарет Митчелл
– О, – только и смог вымолвить он.
Но всё же быстро побежал на улицу за кебом и немного погодя уже стучался в дверь кухни Раванелей. Над головой распахнулись ставни, и показалась голова Перл. Увидев Джеху с Руфью на руках, она всплеснула руками, и по лестнице дробно застучали шаги. Джеху отнёс Руфь наверх и уложил на кровать Перл.
– Подложите тряпки, – прошептала Руфь. – Из меня течёт.
– Не волнуйся, – успокоила её Перл. – Мы всё отстираем.
Миссис Фрэнсис отправила Джеху к Батлеру за повивальной бабкой Долли (о которой поговаривали, что она жрица вуду). В кебе Джеху хотел было её расспросить поподробнее, но Долли вела себя настолько сурово, что он так и не решился высказать свои вопросы вслух.
В маленькой комнатке Перл собралось много женщин, которые обращались с мастером-плотником, как с большим и неудобным предметом интерьера.
– Что вы тут стоите? – спросила Перл. – Будете мешать на проходе, пока ваша женщина стонет?
– Джеху, иди на службу в церковь, – выговорила Руфь. – Ты же собирался. Со мной всё в порядке. Мисс Фрэнсис, Перл и Долли позаботятся обо мне.
Джеху хотел остаться, но, выйдя из комнаты, почувствовал себя гораздо свободнее.
Щёки и лоб Руфи блестели от пота. Долли наклонилась к ней и прошептала в ухо:
– Тебе является невидимое, правда?
– Иногда, – выдохнула Руфь.
– Я тоже иногда это вижу. С ребёнком все будет хорошо.
– Я верю вам. Но боюсь.
– Конечно. Всем страшно.
Женщины все вместе помолились, хотя Фрэнсис была не вполне уверена, что цветные молились тому же самому божеству, что и она. Стали ждать. Миссис Раванель взяла корзинку с вышиванием, а Перл от нечего делать смотрела, как крошечная иголка протыкает ткань. Перл промолвила, что ей хотелось бы иметь не такие грубые пальцы – она считала, что тонкие стежки способны сделать только белые женщины с изящными руками. Миссис Раванель лишь улыбнулась в ответ.
Когда в окошко просочился серый предрассветный свет, они обмыли Руфь, натерли ей маслом живот и болезненно распухшую грудь и прикрыли залатанной, но чистой льняной простынкой. Разговоры их вращались вокруг погоды и товаров на рынке. Но порой они уходили от безопасных тем, и Перл, которая бывала несдержанной на язык, вспомнила ужасное происшествие, случившееся «прямо на Митинг-стрит так поздно ночью в субботу, что это была уже не суббота, а скорее утро воскресенья!», когда вдрызг пьяный молодой господин Уильям Би ехал домой верхом и насмерть затоптал своего слугу, Гектора.
– Ужасная трагедия, – сказала миссис Раванель, отнеся этот случай к «Божьему промыслу» быстрее, чем хотела бы Перл.
У Перл было иное мнение, хотя она и держала его при себе.
Когда Руфи надо было справить нужду, они поддерживали её над горшком, который Перл относила в уборную во дворе. Фрэнсис Раванель читала успокаивающие псалмы, а Долли повторяла те, что помнила. Когда рассвело, все услышали, как кухарка гремит кастрюлями на кухне и выметает золу из очага. Перл спустилась за горячим чаем. Носик у чайника был отколот, и с него капало, пока Перл наливала чай в чашку. Грудь у Руфи распухла, стала горячей и болела, и Долли сцедила молоко в миску. Женщины умыли Руфь и помогли ей приподняться, чтобы она могла сделать глоток воды. Когда боль стала невыносимой, ей между зубов вложили кожаный жгут и вытерли пот с лица. Вот появилась головка ребёнка, Долли осторожно потянула его, пока не смогла подсунуть палец ему под мышку, и он резко выскочил. Перл смотрела, широко раскрыв глаза. Долли очистила крошечный ротик от слизи, вытерла нос, и измазанная красным грудка раздулась, как шар. Малышка испустила сердитый крик, и все сочли этот звук бесконечно прекрасным. Долли перерезала пуповину и завернула её в обрывок голубой ткани, а миссис Раванель в это время обмыла красное личико младенца. Малышка размахивала кулачками и тёрла лицо. Долли приложила её к груди Руфи и сунула сосок в ротик, отчего ребёнок весь встрепенулся, как от первого вдоха: это было первое кормление.
Перл, Долли и миссис Раванель стояли и глупо улыбались. Руфь тоже устало, умиротворённо улыбнулась.
– Имя пришло ко мне, – произнесла Руфь. – Она будет Мартиной. Малышка Мартина.
Солнце было уже высоко, когда Перл с миссис Раванель вышли во двор, где прачка ворочала бельё в дымящемся котле, а конюх кормил лошадь, приговаривая ей что-то успокаивающее. Перл подняла над головой тонкие руки и потянулась.
– Полковник должен вернуться домой завтра. Возможно, с одной-двумя новыми лошадьми, – сообщила миссис Раванель. Она покрутила головой, с хрустом разминая шею, и пошевелила занемевшими пальцами. – Пенни, наверное, так и не поняла, куда я подевалась. Перл, разыщи, пожалуйста, мужа Руфи. Когда Долли уедет домой, вы с ним должны позаботиться о Руфи. И когда появится свободная минутка, смени мне постельное бельё.
– Да, миссас.
Фрэнсис Раванель обхватила себя руками:
– Милость Божья.
– Да, миссас.
После её ухода Перл прислушалась, не кричит ли Мартина, но наверху всё было тихо. Волнение, несмотря на усталость, ещё не улеглось. Ей не терпелось сообщить новость Джеху. В это мягкое, тихое воскресное утро на улицах было очень мало цветных, и они старались вести себя осторожно. Перл тоже насторожилась. По дороге она остановила знакомую женщину:
– Я всю ночь провела с роженицей и ничего не знаю. Что случилось?
Та тихо и быстро рассказала о том, что минувшей ночью около девяти часов, когда только началась служба, в церковь на Кау-элли ворвались стражи порядка, взломав вишнёвую дверь, сделанную Джеху, и всех арестовали.
В городе существовал закон, запрещающий цветным собираться после заката и до восхода солнца, но за его соблюдением обычно не особенно следили. Приехавших из Филадельфии священников, отца Брауна, Денмарка Веси, Джеху Глена и ещё сто сорок человек заперли в работном доме.
– О, боже, – выдохнула Перл и поспешила назад к Раванелям.
Она с трудом решилась сообщить Руфи, что её муж арестован.
Городской совет Чарлстона приговорил отца Брауна и четырёх свободных чернокожих стариков «к одному месяцу исправительных работ или выезду из штата». Браун и Веси выбрали тюрьму. Приезжих священников выслали обратно в Филадельфию.
Десять прихожан, в том числе и Джеху Глена, приговорили уплатить штраф пять долларов или получить десять ударов плетьми.
– У меня только что родилась дочь, – сказал Джеху экзекутору, – поэтому я не могу тратить деньги на штраф.
– Угу, – ответил тот, разматывая плеть.
Пока преподобного Брауна не освободили, воскресную утреннюю службу проводили дьяконы, а когда он снова приступил к своим обязанностям, Джеху починил дверь в храме.
Всё встало на свои места, и Чарлстон наслаждался спокойным летом. В воскресенье после обеда, когда погода была хорошей, Глены спасались от городского зноя, катаясь на лодке Томаса Бонно. Несмотря на то что судёнышко крепко пропахло рыбой, Руфь с Мартиной на руках чувствовала себя благородной дамой, когда лодчонка скользила меж баркентин, кечей, шхун и ботов всех мастей, которые даже ходили по океану. Течение несло их к поместью, которое белый отец Томаса отписал ему. Бонно так гордился своим каменистым участком в пол-акра, словно это были владения господина. Причалив к берегу, Томас привязывал лодку и помогал Джеху, Руфи и Перл сойти на пирс.
– Добро пожаловать в мой дом, – говорил он каждый раз.
Томас жил в рыбацкой лачуге, но строил более солидное жилище. Четверо друзей обжигали раковины устриц, а затем, раскрошив их, смешивали с песком и водой и возводили из них стены маленького квадратного домика.
– Этот дом простоит сто лет, – хвастался Томас. – Ни ветра, ни приливы, ни ураганы не опрокинут дом Бонно.
– Сто лет, – повторила Руфь. – Даже трудно представить, как долго.
– А мои лестницы… – подхватил Джеху, но вспыхнувшая на лице Руфи улыбка заставила его умолкнуть.
Пока родители весело трудились, Мартина лежала под карликовой пальмой в чудесной колыбельке, которую сделал Джеху. Мартина лежала там и весело гулила.
Белые шрамы от побоев пересекали мускулистую спину Джеху.
– Единственная белая часть Джеху Глена, – шутил он.
В обед Руфь доставала зелень, а Перл – батон хлеба к улову Томаса. После еды они разделялись на пары и отдыхали. Томас с Перл удалялись в лесок позади нового дома, а Руфь с Джеху усаживались на причале Томаса, свесив ноги в прохладную воду, наблюдая, как вдали парусные суда входят в Чарлстонскую бухту и выходят из неё.
– Ты когда-нибудь хотел побывать где-то ещё? – спросила Руфь.
– Меня больше нигде не знают. О Джеху Глене наслышаны только в Низинах.
– Не понимаю, как белые женщины могут отдавать своих детей на воспитание няни. Нет создания прекраснее, чем ребёнок.
– Оттого, что дети – ещё не господа. Они ещё не в силах хлестнуть никого кнутом.
