Аннабель Питчер - Моя сестра живет на каминной полке
Вдруг она заметила нас. Джас чертыхнулась. Я помахал, и мама покраснела и тоже подняла руку, но не помахала. Рука упала вниз. Мама что-то сказала папе, тот не обратил на нее внимания.
– Начинается, – прошептала Джас, прижав меня к себе.
Когда мы пробирались сквозь толпу, я все время чувствовал, как у нее ребра то поднимутся, то опустятся, то поднимутся, то опустятся.
Время ползло как черепаха и летело как сумасшедшее. Вот мы уже стоим перед мамой, и пространство между нами аж потрескивает, до того оно заряжено сотнями вспыхнувших чувств и переживаний. Я ждал, что мама меня обнимет, или поцелует в макушку, или хотя бы заметит мою футболку с пауком, а она только улыбнулась и потупилась.
– Привет, – сказал я.
– Привет, – ответила мама.
– Привет, – пробормотала Джас.
Я подался вперед и раскинул руки. Мама не двинулась с места. Но мне было поздно отступать. Надо было обниматься. Я шагнул к маме и обхватил ее руками. Подумать только, я доставал ей почти до плеча, а раньше-то был по грудь! Усохла, что ли, мелькнуло в голове. Глупость, конечно, но ощущение было именно такое. Мы постояли обнявшись – секунды две. Как я мечтал об этом мгновении! Но объятие вышло холодным и неловким. Я даже подумал о частях головоломки, которые не сходятся вместе, как ни надавливай на них.
– Хорошая песня, – сказала мама, отстранившись от меня. В этих словах ничего не было, как будто их написали тоненьким карандашом на большущем листе бумаги и внутри каждой буквы осталось слишком много пустого места. – У тебя большие способности.
Я сказал:
– Спасибо.
А мама добавила:
– И голос хороший.
Она обращалась к Джас, не ко мне. Я покраснел.
Все молчали.
Я хотел рассказать маме про мой гол, и про Хэллоуин, и про папину горелую курицу. Хотел рассказать про миссис Фармер, и про пиписьки в хлеве у Дэниела, и как я подружился с самой лучшей (не считая Джас) девочкой на свете. Если бы мама задала хоть один вопрос или хотя бы просто взглянула в мою сторону, я бы все сразу так и выложил. Но она стояла и разглядывала пол.
– Пошли отсюда, – наконец проговорил папа.
Когда мы выходили из театра, папа кое-что сделал, чего раньше не делал, – положил руку мне на плечо и сжал.
Тротуар обледенел, снежинки, пролетая под уличным фонарем, становились оранжевыми. Просигналила машина, это мимо промчался Лео (зеленая шевелюра над черным рулем) и скрылся в конце улицы.
– Кто это? – спросила мама.
Джас пожала плечами. Как ей объяснишь? Мама слишком много всего пропустила. Но она наверстает! Я ей помогу. Времени у нас впереди целая куча.
Папа вытащил из кармана ключи от машины, побренчал.
– Готова? – спросил он у Джас.
Та кивнула.
– Джейми?
Папа повернулся ко мне, и я расплылся в улыбке. Именно этого момента я так долго ждал!
Интересно, мама прямо сейчас позвонит Найджелу и скажет, что все кончено, и еще назовет его ублюдком?
– Что ж, надеюсь, скоро увидимся, – сказала мама.
Я решил, она имеет в виду – у нас дома, потому что она же была на своей машине, и сказал:
– Я с тобой поеду.
Джас втянула голову в плечи, словно на ее глазах собака выскочила на дорогу, а она не может ее спасти. Папа побледнел и зажмурился. Мама потерла нос. Я ничего не понимал. Чего это они?
– Я тебе дорогу покажу, – пояснил я.
А она спросила:
– В Лондон?
И тогда до меня дошло.
– Я пошутил, – сказал я и нарочно засмеялся, но каждое «ха-ха» жгло горло огнем.
Мама достала из сумки перчатки, натянула на розовые руки.
– Ну, тогда до свидания, – сказала она. – Рада была повидаться. Все у вас отлично.
Папа фыркнул. Мама поморщилась. Мимо пронесся автобус и ледяной кашей обдал голые ноги Джас.
– Возьми. – Мама вынула из сумки платок и протянула Джас, та непонимающе уставилась на него. – Ноги оботри!
Мама вдруг заговорила своим обычным голосом. Нетерпеливо. Немножко сварливо. Лучший на свете звук! Джас послушно принялась вытирать ноги.
– Ты чудесно выглядишь, – сказала мама, глядя на нее. Я выкатил грудь, красно-синяя материя оказалась прямо у мамы под носом. Она даже не взглянула. – Так похожа на свою сестру…
– Поехали, – поспешно сказал папа. – Снег, промокнем.
Мама кивнула.
– Скоро увидимся, – соврала она и тронула Джас за плечо, а меня потрепала по голове. – Вы молодцы.
Мама повернулась и пошла – брызги из-под черных сапог, полы зеленого пальто вразлет. Я не узнавал ее одежду. Наверное, новая. Интересно, когда она ее купила? В мой день рождения? Или когда мы играли в футбол? А может, когда у нас было родительское собрание?
И вдруг ни с того ни с сего я сорвался с места и бросился за ней вдогонку, лавируя между танцорами и певцами, между всеми этими людьми, такими счастливыми, румяными от мороза.
– МАМА! – истошно вопил я. – МАМА!
Она обернулась:
– Что, малыш?
Я чуть не крикнул: «НЕ НАЗЫВАЙ МЕНЯ ТАК!» – но сдержался. Надо было сказать ей кое-что поважнее.
Мы стояли перед итальянским рестораном; оттуда вкусно пахло пиццей, и я, наверное, вспомнил бы, что с утра не ел, если бы у меня снова не скрутило живот. В ресторане смеялись посетители, болтали официанты и стаканы звенели, как бывает, когда чокаются. И горели свечи. Я подумал: хорошо бы оказаться там, внутри, а не торчать на темной холодной улице.
– Ты что? – снова спросила мама.
Я не хотел задавать этот вопрос – боялся услышать ответ. Но подумал о Джас, собрался с духом и выпалил:
– Ты завтра работаешь?
Мама смутилась. Запахнула пальто.
– А что?
Она как будто боялась, что я попрошу ее остаться подольше.
– Просто интересно.
Мама покачала головой:
– Нет. Я уже давно не преподаю.
Все вокруг закружилось. На ум пришел глобус на металлическом штыре, как он все крутится, крутится под чьей-то рукой.
– Значит, ты больше не работаешь у мистера Уокера? – спросил я, давая ей шанс ответить по-другому. Как я ненавидел собственное сердце, в котором отчаянно бились последние крохи надежды!
Мама снова покачала головой:
– Нет. Я сейчас не работаю. Я уезжала. Путешествовала. Найджелу для его книги нужно было провести некоторые исследования в Египте, и я ездила с ним. Вернулась только под самый Новый год.
Вот, значит, откуда загар.
Мама опять открыла сумку и достала четыре наших письма – два от меня и два от Джас.
– Я поздно получила их, – тихо произнесла она, как будто извинялась, как будто хотела, чтобы я сказал: «Это ничего, что ты пропустила родительское собрание, не страшно, что пропустила Рождество». – Я бы приехала.
Не знаю, правду ли она говорила.
У меня имелся еще один вопрос, и его-то задать было куда труднее. Мир закружился быстрее. Машины, люди, дома – все слилось в тошнотворный расплывчатый водоворот вокруг меня и мамы.
– Футболка… – начал я, внимательно изучая лужу на асфальте.
– Ах да. Я сама хотела сказать. – Мама улыбнулась. – Просто блеск! – И я улыбнулся в ответ, несмотря ни на что. Мама пощупала материю. – Славная маечка. Откуда она у тебя? Тебе очень идет, Джеймс.
20
Когда мы вернулись домой, я как воды в рот набрал, а папа спросил, не хочу ли я горячего шоколада. Всю дорогу я почему-то думал о землетрясениях и, когда вошел в прихожую, видел только, как дрожит земля и рушатся дома в какой-нибудь далекой стране. В Китае, например. Интересно, а в Бангладеш бывают землетрясения? Надо будет спросить Сунью в школе. Она не пришла на конкурс талантов, хотя я ее приглашал в рождественской открытке и даже слово «Пожалуйста!» обклеил золотыми блестками. Наверно, еще дуется на меня и про природные катастрофы не скоро захочет поговорить.
– Какао хочешь? – тихо спросила Джас.
Я кивнул и пошел наверх – искать Роджера. В моей комнате кота не было. Я устроился на подоконнике и уставился на свое отражение в стекле. Не футболка, а дерьмо.
Мама наверняка пошутила. А может, просто забыла, что послала ее?
Да. Так и есть. Я кивнул, и отражение кивнуло в ответ.
Конечно, забыла.
Она вечно все забывает. Придет в магазин, а сама не помнит, что хотела купить. И ключи свои никогда не может найти, потому что забыла, куда их сунула. Один раз они оказались в морозилке под пакетом мороженого горошка, и она понятия не имела, как они туда попали. Чего ж удивляться, что она не помнит, что было сто тридцать два дня тому назад.
Папа принес какао. Над голубой чашкой вился пар.
– Вот, держи, – сказал он, усаживаясь на кровать.
С тех пор как мы сюда переехали, папа всего один раз заходил в мою комнату, и то потому что был пьяный и искал туалет.
Я не знал, что говорить, и отхлебнул из чашки, хотя еще было горячо. Язык обжег.
– Нравится?
Было невкусно, но я все равно сказал:
– Ага.
Папа плохо размешал шоколадный порошок, он весь остался на дне чашки – противная темная кашица. Но какао было горячим и сладким, и папа его приготовил сам. Чего же еще желать? Я пил, а папа, весьма довольный собой, смотрел.
