Аннабель Питчер - Моя сестра живет на каминной полке
– Я не могу, – сказала она, зажав руками живот и качая головой. – Правда не могу. У меня в гороскопе сказано не предпринимать рискованных шагов.
В дверь, ведущую со сцены, вошел старик и рухнул на стул. Обхватил лысую голову руками, плечи у него тряслись – он плакал. Телевизионная камера, провожавшая старика от самой сцены, наехала на него вплотную.
– Пошли вон! – зарычал старик свирепо.
На самом деле он просто расстроился, ведь умерла его мечта. У него вся футболка была расшита блестками и все брюки тоже. Наверное, целый месяц их пришивал, а на сцене постоял каких-то десять секунд – и конец.
– Честное слово, не могу. – Джас в ужасе смотрела на старика. – Гороскоп не врет. Это плохая идея. Прости, Джейми.
Джас встала и пошла к выходу. А я-то думал, она просто так, для красного словца.
– Подожди! – Голос у меня сорвался на жалобный писк. Сердце оборвалось – она же сейчас уйдет! – Подожди, пожалуйста, подожди!
Джас не слушала. Она уже бежала, мотая косичками. Впереди была дверь с надписью «ВЫХОД». Девица с блокнотом выкрикнула:
– Номер сто двенадцать!
Дядька, одетый как Майкл Джексон, набрал в грудь воздуха и встал. Джас уже была у самой двери. Уже взялась за ручку. Я не мог дать ей уйти.
– Подумай о маме! – крикнул я. – И о папе! И о Лео!
Она толкнула дверь, струя морозного воздуха ворвалась внутрь, но Джас осталась стоять на месте. Я подбежал к ней, схватил за руку.
– Ты правда думаешь, что там, в зале, кто-то нас ждет? – прошептала она, на белом-белом лице глаза были такие огромные.
– Да, – ответил я. – Лео, когда нас высадил, обещал, что…
Она покачала головой:
– Не Лео. – Она закусила губу, показалась капелька крови. Джас смахнула ее пальцем. Она даже смыла черный лак с ногтей и покрасила их светло-розовым. – Не Лео. Мама.
Снова внутри у меня что-то екнуло, и сильнее, чем раньше. Но теперь я точно знал, что это такое.
Сомнение. Если ревность красного цвета, то сомнение – черного. Потому что зал вдруг почернел. В машине утром все было желтым и красивым, а теперь наоборот – мерзким и безнадежным. Я подумал про свой день рождения, про постскриптум, про родительское собрание, но кивнул и сказал:
– Она здесь.
– Она не приехала на Рождество, – прошептала Джас.
В жизни не слышал, чтоб она так говорила. По щеке у нее ползла слезинка, а на сцене уже гремел «Триллер» Майкла Джексона.
– Не приехала, – согласился я, а у самого все кишки скрутило. – А может, она решила, что ее не пригласили.
Джас подняла на меня полные слез глаза.
– Я ее приглашала, – прошептала она, и узел у меня внутри стянуло еще сильнее: вот, значит, почему в Рождество Джас то и дело поглядывала в окошко! – Я послала открытку, просила приехать, приготовить индейку. – Джас уже плакала в голос. Я с трудом разбирал слова и вообще с трудом соображал, потому что у меня до боли свело живот. – Я и раньше еще писала ей. Про папу, про то, что он слишком много пьет и совсем не следит за нами. Но она не приехала, Джейми. Она бросила нас!
По телику показывают одну рекламу, «Помоги собаке» называется. У меня от нее сердце прямо заходится. Она про разных собак, которых хозяева оставляют в мусорных баках, или в коробках, или на обочине глухих дорог. Там еще очень печальная музыка играет, а у собак хвосты понуро висят и в глазах такая тоска. А дядька с лондонским выговором все зудит, зудит, что вот, мол, оставили и никто в целом свете их, мол, не любит и никому-то они не нужны. Вот это и означает – бросили.
– Мама нас любит, – сказал я, а у самого в ушах только и звучало лондонским говорком: «Джейми нужен новый хозяин». Я должен был этот говорок заглушить. – Мама нас любит – мама нас любит – мама нас лю…
Джас покачала головой, дрогнули косички на плечах.
– Нет, Джейми, не любит, – сдавленным голосом отозвалась она. Слезы капали у нее с подбородка. – Разве не ясно? Она сбежала от нас. В мой ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ!
Последние слова Джас проорала, потому что я заткнул уши. И еще громко начал подпевать Майклу Джексону. Не желал больше ничего слышать.
– В мой день рождения! – кричала Джас, отрывая мои руки от ушей. – И с тех пор от нее ни слова!
Я вырвался.
– Все ты врешь! – завопил я, затопал, потому что вдруг здорово разозлился. Метатель ножей посмотрел на нас и укоризненно покачал головой, но мне было плевать. Я был словно в огне, вся кровь кипела. Хотелось лягаться, дубасить всех вокруг, визжать и орать – все сразу. – Это неправда! Мама прислала мне подарок, да еще какой! Самый лучший-прелучший подарок на свете. А ТЫ ВСЕ ВРЕШЬ!
Музыка «Триллера» умолкала.
– Номер сто тринадцать.
Джас хотела было что-то сказать и даже рот открыла. Я, тяжело дыша, ждал, но она мотнула головой, как будто передумала.
– Отлично. Мама прислала тебе подарок. Подумаешь, великое дело.
– Номер сто тринадцать, – раздраженно повторила девица с блокнотом, переводя взгляд со старушки в туфлях для степа на мальчика с попугаем, с меня – на Джас. – Ну, где вы? Сто тринадцать, на выход!
Джас утерла глаза, оглядела свой костюм.
– Посмотри на меня, – тихо сказала она, расправляя цветастое платье. – Посмотри на себя. (Я потрогал булавки на рукавах футболки.) Посмотри, на что мы пошли из-за них. А зачем, Джейми? Мама не бросит Найджела ради того, чтобы приехать сюда. – Джас положила руку мне на голову, и мне стало не страшно, я перестал пыхтеть и постарался успокоиться. – А папа напьется и не сможет встать с кровати. Это все зря.
Я накрыл ее руку своей.
– А может, и не зря, – сказал я и затолкал внутрь все сомнения, и все разочарования, и весь гнев. Проглотил, как гигантскую витаминину, которую даже водой никак не запьешь. – Ну пожалуйста, Джас. Пожалуйста! Вдруг они смотрят. Я не хочу ставить на них крест.
Джас в раздумье прикрыла глаза.
– Номер сто тринадцать! – Девица пристукнула ручкой по блокноту. – Время идет, жюри ждет. Если не выйдете вот прямо сию минуту, вы свой шанс упустите!
Я тронул Джас за руку:
– Пожалуйста!
Она открыла глаза, глянула на меня и покачала головой:
– Ничего не выйдет, Джейми. Их там нет. Ты только опять расстроишься. Я не хочу.
– Номер сто тринадцать! – Девица в последний раз обвела зал взглядом и поставила в блокноте жирный крест. – Чудесно. Тогда – номер сто четырнадцать!
19
Колени подогнулись, я грохнулся на пол, обхватил голову руками. По залу гулко простучали старухины башмаки.
– СТОЙТЕ! – крикнула Джас, и у меня замерло сердце. – СТОЙТЕ! Мы сто тринадцатый. Мы идем!
Я поднял голову. Джас протянула мне руку. Я уцепился за нее, и Джас рывком поставила меня на ноги.
– Только ради тебя, – шепнула она, и рот у меня разъехался чуть не до ушей. – Не ради мамы, не ради папы, не ради Розы – ради тебя. Ради нас с тобой.
Я кивнул, и мы побежали, а сердце бумкнуло – аж ребра вздрогнули – и снова забилось.
Девица с блокнотом раздраженно вздохнула.
– По-хорошему, не выпускать бы вас, – процедила она, но дверь открыла, и мы помчались вверх по лестнице.
И вдруг – свет, камеры, сотни глаз, блестящих в темноте театра.
Мы вышли на сцену. Зрительный зал стих. Я узнал одного из двух членов жюри с телевидения. Он глянул на мою футболку и скорчил рожу.
– И кто же это у нас? – спросил он.
Что надо было отвечать? Человек-паук? Джеймс Аарон Мэттьюз? Или просто Джейми? Я не знал и перечислил все три имени. По залу прокатился смешок, а я подумал: интересно, мама с папой и Сунья тоже хихикают? Джас сжала мне руку, всю липкую от пота.
– Ну а вы кто? – спросил дядька.
– Жасмин Ребекка Мэттьюз, – ответила моя сестра.
– Не Супер-девушка и даже не Женщина-кошка? – ехидно осведомился он.
У Джас задрожали пальцы. Врезать бы ему как следует! Зачем он ее пугает?
– Что вы нам исполните? – спросила судья-женщина.
Я прошептал:
– Песню и танец.
Дядька зевнул:
– Очень оригинально.
Зрители засмеялись, а судьиха шлепнула его по руке:
– Как ты себя ведешь! – А потом и сама фыркнула.
Я хотел улыбнуться – вроде бы я с ними заодно, но во рту у меня пересохло, и губы не слушались.
– Что вы будете петь? – спросила судьиха, когда стих шум.
Джас еле слышно проговорила:
– «Ты – мои крылья».
Судьи дружно застонали, дядька брякнулся головой на стол, а зал так и покатился со смеху.
Я взглянул на Джас. Она храбрилась, но я-то видел, что у нее слезы на глазах, и мне стало так тошно – втравил сестру, а ничего не получается. В глубине души я ждал – вот сейчас за нас вступится папа или мама выбежит на сцену и потребует: «Не смейте так поступать с моими детьми!» Но ничего такого не произошло.
– Ну давайте, начинайте…
Дядька испустил вздох, будто мы его уже достали, а мне вдруг расхотелось и петь, и танцевать. Слишком много это для меня значило, а эти люди – они ничего не понимают.
От прожекторов шел жар, как от печки, я весь взмок, футболка прилипла к телу. Казалось, она стала еще больше. Или я сам стал меньше. В общем, вид у меня был неважный. Мама огорчится. Мне было совестно, будто я подвел ее.
