Ирина Муравьева - Жизнеописание грешницы Аделы (сборник)
В Питере идет мокрый снег, полный липких английских слов.
Мы будем говорить по-английски, раз ты американец. Мама не выбросилась из окна, не вы-бро-си-лась! Она просто побежала за лимонами, на Невском вы-бро-си-ли лимоны!
Тропинка, по которой она шла, тянулась вдоль глухого забора.
Идти было больно – каждый шаг отдавался в животе, который только что разрезали ножом и еще не зашили.
Вдруг стало влажно и жарко, как в парной, и чей-то испуганный голос громко сказал: «Умер». Она задрожала и всхлипнула, но тут же пришло облегчение, ее оторвало от земли и вынесло в холодный, полный белого света, простор. Теперь она не ощущала ничего, кроме радости освобождения, к которой примешивался страх, что она потеряется в этом просторе и не найдет дорогу. Вдруг она почувствовала рядом отца с матерью. Отец и мать – еле различимые в холодной белизне и сами белые, почти прозрачные, – гладили ее по голове и плакали. Почему-то она догадалась, что они давно уже стали одним существом, а теперь хотят только одного: чтобы и она присоединилась к ним. С каждой секундой становилось все легче и легче дышать, радость переполняла ее, и наконец, не выдержав, она громко засмеялась, хотя и не услышала своего смеха.
* * *Гости пили разноцветные коктейли на террасе и осторожно переговаривались.
Рано утром невесту отвезли в больницу, и никто не знал, что с ней.
Огромный стол в саду был завален подарками, а другой стол, под тентом, накрытый ослепительно белой скатертью, стоял пустым и чистым, как зимняя дорога. Распоряжения расставлять приборы не было, и вежливые официанты во фраках чувствовали себя неловко.
* * *Оленята догадались, что их отец умер, и целый день не отходили от матери. Мать тосковала по отцу – они чувствовали это – и, не будь их, снова бы пошла к тому месту, где его убили, чтобы еще раз понюхать бурые сгустки на дороге – все, что от него осталось.
* * *Стойте! Откуда взялась здесь тяжелая, почти до потолка дверь?
Ведь все время было небо! Белое и густое, огромное, шумное, как океан, небо!
Она изо всей силы надавила на эту невесть откуда взявшуюся дверь. Не получается! Родители все еще были рядом, но они уже не хотели или не могли ей помочь. «Мама!» – взмолилась она, но мать глазами объяснила ей, что дверь не открывается, потому что с той стороны что-то упирается в нее.
Тогда она встала на цыпочки, зажав обеими руками свой развороченный живот, и увидела: по ту сторону двери лежало большое неподвижное животное.
– Кто это? – разволновалась она. – Почему он лежит там?
– Умер он, умер, – словно успокаивая ее, прошептала мать.
– Кто умер? – закричала она. – Кто это?
…Никто не ответил ей. Да и кто бы ей мог ответить?! Ее отца не стало в декабре 1997 года, а мать покончила с собой через полторы недели после его похорон.
* * *Смуглая Лизи сдавала дежурство. Она подошла к Дэвиду и по-свойски, как участница пережитого, погладила его по плечу.
– Все будет хорошо, – сказала она. – Теперь все будет хорошо, но случай действительно странный. У нее должны были быть боли, она не жаловалась?
Он отрицательно замотал головой.
За окном темнело, наступал вечер – пахнущий шиповником, с редкими звездами на темнеющем небосклоне. Вдруг Дэвид заметил, что она не спит и смотрит куда-то мимо него широко открытыми глазами. Он наклонился к ней.
– Слушай, – хрипло сказала она, по-прежнему не глядя на него. – Я тебя обманывала. Я тебя не люблю.
Он испуганно оглянулся на Лизи. Та понимающе улыбнулась.
– Это наркоз действует. Больные не понимают, что они говорят.
– Я все понимаю, – так же хрипло сказала она и облизнула пересохшие губы. – Можно попить?
– Можно, – сказала Лизи и поднесла к ее губам трубочку.
Она сделала глоток и опять облизнулась.
– Я тебя все время обманывала, – повторила она. – С самого первого дня.
Лицо ее огненно покраснело, словно она вспомнила что-то постыдное.
Он поцеловал ее в щеку.
– Не надо! – вскрикнула она и быстро провела рукой по щеке, стирая его поцелуй. – Так больше нельзя!
– Что ты, – растерянно бормотал он, – успокойся…
– Девушка! – крикнула она вдруг по-русски в спину отошедшей Лизи. – Можно мне еще соку?
Он торопливо перевел. Лизи пошла за соком.
– Я тебе все расскажу, – мстительно сказала она. – Ты должен знать.
– Успокойся, – опять попросил он. – Это пройдет…
– Пройдет? – с трудом засмеялась она. – Нет, ты послушай сначала. Когда мы с тобой познакомились, я была не одна. Моего мужа (мы не расписывались, но это неважно!) звали Александром, Сашей. И мы жили то у него на Чкалова, то у меня на Мойке. И как раз когда ты появился, за две недели до того, Сашину мать разбил инсульт. Тогда я переехала к себе. Потому что это было очень тяжело. Саша согласился на мой переезд. Ему было стыдно за то, что стало с его матерью. Хуже младенца! И ходила под себя, и слова забывала. Почти ничего не соображала. А в больницу у нас таких не берут. Ну, вот. Это было мое первое предательство. Я испугалась. А когда появился ты, мне пришло в голову, что это неспроста. Ты – мой единственный, первый и последний шанс. Не дай бог упустить!
Дэвид закрыл лицо руками и замер. Голова его ушла в поднятые плечи, и грива кудрявых волос казалась нелепой шапкой, оставшейся на обезглавленном туловище.
Она снова засмеялась:
– Подожди, не закрывайся! Я даже полюбила тебя тогда, уж очень много надежд было с тобою связано! Целая жизнь. Пришлось полюбить! Одно меня мучило: ты должен был уехать домой, а откуда я знала, вернешься ты или нет!
Он взглянул на нее и снова закрыл лицо руками.
– Ho главное не это, – продолжала она, – главное, что я была беременна. Я ушла от Саши на третьем месяце. Я не сказала ему про ребенка, он ничего не знал. Я все думала: оставлять или не оставлять? Все никак не могла решить. Потом были эти две недели с тобой. Наконец ты уехал, и я пошла к знакомому врачу. Наверное, я неправильно посчитала, потому что врач сказал, что делать аборт нельзя, поздно. Он сказал, что у меня больше четырех месяцев. Я валялась у него в ногах, умоляла. Он не согласился. Тогда я поехала в деревню, недалеко от Твери. Мне дали адрес. Там старик один, в черной папахе, очень страшный, он все это делает. Без всякого наркоза. Пошепчет-пошепчет и режет…
Глаза ее стали огромными, блестящими.
– Не надо больше, – попросил Дэвид.
– Слушай! – прикрикнула она. – Молчи и слушай! О чем я? Да, этот старик… То, что он делает, называется заливкой. Он что-то заливает внутрь, шприцем вводит какую-то жидкость, и от этого – мне объясняли – ребенок погибает. А потом его тельце выходит наружу, и все. Я почти ничего не помню… Но ребенка я видела. Он был маленьким мальчиком, ужасно, ужасно маленьким. Старуха завернула его во что-то и унесла. Я у них пробыла часа три. Полежала с холодной грелкой. Потом они мне дали настойки какой-то, красной, как кровь, очень горькой. Я выпила ее, и боль почти прошла. Вернулась домой под утро. Саша ждал меня на лестнице, у него не было ключа. И когда я стала рассказывать ему, он занес надо мной кулаки. Вот так!
Она хотела показать как, но помешала капельница. Дэвид не отрывал ладоней от лица.
– Саша хотел убить меня, я знаю. Когда я все рассказала, он ушел. Я была уверена, что он не вернется. Но он вернулся. Он был весь мокрый, шел проливной дождь. У меня на столе стояла твоя фотография. Там, где ты с теннисной ракеткой, помнишь? Он взял ее и разорвал на мелкие кусочки. Потом спросил меня: «Это из-за него ты убила маленького?» И ушел. Больше я его не видела. Я встала и позвонила тебе. Мне уже было все равно. Я сказала, что люблю тебя больше всего на свете. И ты закричал в трубку: «Я тоже! Я тоже!» И сказал мне, что уже взял билет. Ну, вот. А дальше ты действительно все знаешь. Кроме одного: не было дня, чтобы я не вспомнила, что это из-за тебя я убила маленького. Но ты не виноват! Я просто хотела все изменить, все! От начала до конца! А ты был лучше всех, и поэтому я тебя использовала…
Дэвид вскочил и бросился к двери. Испуганная Лизи попыталась было остановить его, но не успела.
Женщина с золотистыми волосами, казалось, опять заснула. Лизи подошла к ней:
– Как вы себя чувствуете?
– Очень хорошо, спасибо, – не открывая глаз, ответила больная.
* * *Ночью олененок почувствовал отца. Отец был совсем как живой и медленно брел по лесу, словно плыл сквозь деревья. Олененку хотелось догнать его и поплыть рядом, но – сколько он ни старался – расстояние между ним и отцом только увеличивалось.
Проснувшись, олененок увидел небо. Оно было полно звезд, и казалось, что, если подует ветер, звезды не удержатся на своих местах и упадут на землю, как листья с деревьев.
* * *…Дэвид мчался не сбавляя скорости: девяносто миль в час. Когда они свернули в сторону океана и вдалеке показалась изгородь родительского дома, увитая жимолостью, она попросила остановиться.
