Ники Пеллегрино - До свидания, Рим
Через неделю Бетти немного окрепла, и щеки у нее порозовели – благодаря наваристому бульону Пепе. Она не желала пропустить все веселье и теперь от души радовалась елке, которую доставили на виллу Бадольо. Никогда я не видела такого огромного дерева: его верхушка касалась потолка, а раскидистые ветви величественно расходились в стороны. Под руководством Бетти елку нарядили мишурой, разноцветными шарами и шоколадными конфетами в блестящих фантиках, а внизу положили целую гору подарков, завернутых в золотую бумагу и перевязанных серебристыми ленточками. Бетти приготовила что-нибудь для каждого из нас, но на большинстве свертков значились имена детей. На вилле и так уже была целая комната игрушек: педальных автомобилей, мотороллеров, трехколесных велосипедов и десятков кукол. Теперь нам предстояло найти место и для новых.
Двадцать пятого декабря вокруг елки собралась не только семья Ланца, но и слуги: Марио непременно хотел отмечать всем домом. Я впервые праздновала Рождество не в семье, и мне не хватало наших маленьких обычаев: сладостей, которые мы ели, обмениваясь подарками, и праздничного ужина – ради него мама единственный раз в году соглашалась постоять у плиты. Однако Рождество на вилле Бадольо меня просто ослепило. Комнаты были украшены мишурой и церковными свечами, роняющими в плошки капли воска. На столе стояли блюда с мясными закусками и дорогим сыром и шампанское в серебряных ведерках со льдом. Бетти, в теплой шали и с бумажной шляпой на голове, удобно устроилась в кресле и весело наблюдала, как мы разворачиваем подарки.
В моем свертке оказался голубой шарф из тонкой шерсти – Бетти знала, что мне пойдет этот цвет. Гувернантки получили книги, уборщик Антонио – пластинки с рок-н-роллом, горничные и экономка – вышитые носовые платки, а Пепе – коробку сигар. Должно быть, Бетти заметила, что он любит посидеть в свободную минутку под магнолиями и покурить.
Детям разрешили не ложиться спать гораздо дольше обычного. Когда им надоело возиться с новыми игрушками, Марио опустился на четвереньки и стал катать их на спине. Потом они устали, и он пел им колыбельные, пока Бетти не объявила, что пора в кровать.
В тот день Марио был таким, каким я его любила – веселым и раскованным. Он болтал с Антонио и Пепе, словно со старыми друзьями, шутил и искренне радовался их смеху. Мне тоже хотелось послушать, но, судя по тому, как Марио понижал голос и старательно отворачивался от женщин, шутки эти не подходили для наших ушей.
Прежде чем вечеринка закончилась, Марио спел несколько рождественских песен. Его голос был полон любви и теплоты. Мы тихонько подпевали, Коста, как всегда, аккомпанировал на фортепиано, а Бетти изображала дирижера.
Тем вечером я получила еще один подарок – совершенно неожиданный. Я уже надела пальто, накинула на голову платок, потому что на улице было сыро, и собиралась уходить, как вдруг Пепе вложил мне в руку какой-то конверт и сказал:
– Buon Natale[38].
– Что это?
– Открой и увидишь.
Внутри оказались билеты в оперу. Я удивленно уставилась на них.
– На следующей неделе будет гала-представление «Нормы», – объяснил Пепе. – Синьор Ланца раздобыл билеты уже давным-давно, я хотел сделать тебе сюрприз. Думал, ты обрадуешься. Ты разве не рада?
– Просто не ожидала, вот и все.
– Ты пойдешь?
Я колебалась: мне очень хотелось провести еще один вечер с Пепе, но такая внезапная перемена настроения сбила меня с толку.
– Будет петь великая Мария Каллас. Нельзя пропустить такое, – уговаривал Пепе.
– Ну, если ты правда этого хочешь…
– Конечно, хочу! – Пепе улыбнулся. – Мария Каллас! Мне прямо не терпится!
По пути домой я тщетно пыталась осмыслить, что только что произошло. Почему Пепе ведет себя то дружелюбно, то холодно? Я пыталась найти хоть одну убедительную причину, но так и не нашла.
You Are Love[39]
Позже я слышала, будто синьор Ланца изменял Бетти, волочился за каждой юбкой, платил проституткам, а потом плохо с ними обращался. Могу сказать одно: за все время, что я провела в его доме, ничего подобного я не видела. По-моему, Марио с Бетти обожали друг друга. Он часто к ней прикасался – дотрагивался до руки, целовал в щеку. Оба они обладали взрывным характером, и все же нежности в них было больше, чем раздражения.
Все Рождество и Новый год они были неразлучны. Коста жил в пансионе на Виа Венето и часто к нам заглядывал – пообедать вместе и поболтать. Марио нравилось, когда на вилле бывали гости. Он любил шум голосов и музыку, сигарный дым и веселые шутки. Думаю, он страшился ничем не заполненных дней и пустых комнат.
Начало гастролей назначили на январь. Я слышала, как Марио и Коста обсуждают маршрут: Шеффилд, Глазго, Ньюкасл, Лестер, лондонский «Альберт-Холл», а затем Германия. В душе я сомневалась, хватит ли у Марио сил на такое долгое турне. Бетти уж точно была слишком слаба, чтобы его сопровождать, и мысль о близкой разлуке их тяготила.
– Мне будет так одиноко! – жаловалась Бетти. – И дети станут по нему скучать. Вот бы он мог возвращаться каждый вечер домой, как во время съемок…
– Без синьора Ланца в доме станет очень тихо, – сказала я, зная, что тоже буду скучать по Марио.
– Тихо и тоскливо, – согласилась Бетти. – Придется найти себе какие-нибудь развлечения, чтобы совсем не зачахнуть – чаепития, праздники… Давайте составим список.
Я принесла ручку и бумагу, и мы вместе принялись придумывать, чем скрасить отсутствие Марио, чтобы время пролетело незаметнее. Я любила такие моменты – любила, когда Бетти впускала меня в свою жизнь, обращалась ко мне за помощью и вела себя скорее как друг, чем как наниматель.
Я по-прежнему тщетно пыталась понять загадочное поведение Пепе и теперь решила обратиться к ней за советом. Бетти была гораздо опытнее, и я надеялась, что она поможет мне во всем разобраться.
– Он то ласков со мной, то холоден, – рассказывала я, пока мы ходили по магазинам на Виа Кондотти. – Я никогда не знаю, в каком настроении его найду. Мне порой кажется, будто я перед ним в чем-то виновата, только вот в чем…
– Перепады настроения – это нормально. С мужчинами такое бывает, – ответила Бетти, разглядывая лимонно-желтое шелковое платье в витрине.
– Но почему? – спросила я. – Я никак не пойму, в чем причина.
– Думаю, они просто другие – не такие, как мы. Работа для мужчин – главное в жизни, и если у них что-то не ладится, они замыкаются в себе и становятся раздражительны.
– Пепе – всего лишь повар, и работа у него совсем не такая ответственная, как у синьора Ланца.
– Для него она все равно важна – быть может, важнее всего на свете. Мужчины часто зацикливаются на чем-нибудь одном.
Бетти отвернулась от платья в витрине, и мы пошли дальше.
– Он снова пригласил меня в оперу, – сказала я.
– Ну вот, это же хорошо, правда? Вы рады?
– И не знаю… Может, стоит быть с ним сдержаннее? Или лучше вообще отказаться?..
– Он вам нравится? – перебила Бетти.
– Да, думаю, да.
– Тогда не надо с ним играть: мужчины этого терпеть не могут. – Ее лицо стало задумчиво. – Только не ждите, что он изменится, Серафина. Вам всегда будет с ним так же трудно, как теперь.
Потом мы зашли в кафе рядом с Испанской лестницей, чтобы выпить чаю с пирожными, и принялись обсуждать, пойдет ли Бетти лимонно-желтое платье.
* * *То выступление Марии Каллас в римском оперном театре вошло в историю. С первых же нот стало ясно, что великая дива не в форме. Мы с Пепе сидели в напряжении, не зная, долго ли еще она сможет выдавливать из себя звук. Мы оба потрясенно молчали, а вокруг раздавались злорадные насмешки. Когда Каллас пыталась достать верхние ноты, голос ее не слушался, дрожал и срывался. Это было фиаско.
Когда после первого акта дива отказалась снова выйти на сцену, Пепе нисколько не удивился. Зато в публике творилось нечто невообразимое: люди бесновались и требовали, чтобы им вернули деньги за билеты, а Каллас немедленно покинула Рим. Если бы певица появилась в эту минуту перед зрителями, ее жизнь, думаю, была бы в опасности.
– Именно этого и боится синьор Ланца, – сказала я, пока мы с Пепе пробирались сквозь толпу перед театром.
На следующий день в газетах появились самые разные слухи: якобы накануне выступления Каллас допоздна пила в ночном клубе шампанское и наутро могла разговаривать только шепотом. Она просила, чтобы ее кто-нибудь подменил, но художественный руководитель театра не нашел другой певицы. Мы с Пепе разложили газету на кухонном столе и внимательно читали, не сомневаясь, что этажом выше тем же занимается и Марио.
– Через несколько дней синьор Ланца должен выйти на сцену и петь, – сказала я. – Что, если он откроет рот, а голос не зазвучит? Или будет дрожать, как вчера у Марии Каллас?
Пепе нахмурился:
– Тогда его карьере придет конец – как с Каллас.
– Это так жестоко!
