Кейт Хэмер - Девочка в красном пальто

Он останавливается и медленно поворачивается, чтобы увидеть меня.

– Кто же ты, дитя?! – кричит он.

Мои ноги начинают дрожать так сильно, что я боюсь, как бы они не сломались.

Он ковыляет ко мне, то и дело оступаясь и спотыкаясь, и лицо у него страшное, черное, как туча. Какие-то странные хнычущие звуки вырываются из моего рта, хотя я вроде бы молчу. Я изо всех сил, до боли в спине, прижимаюсь к дереву, вжимаюсь в него.

– Ты на самом деле ребенок?! – визжит он, его голос отражается от камней. – На самом деле?

– Конечно, а кто же я. Ты же знаешь, кто я. Я твоя внучка.

Он подходит вплотную ко мне, кладет руки мне на плечи, его лицо приближается к моему. Я не вижу ничего, кроме его глаз, а они слились в одно сине-багровое пятно. Я больше не могу терпеть и кричу. Я кричу прямо ему в лицо.

На секунду мне кажется, что он хочет ударить меня. Но нет, он распрямляется и требует:

– Ты должна признаться.

– Пожалуйста, Додошка, отпусти меня. Ты мне плечо раздавишь. Мне больно.

– Скажи, кто ты такая.

– Я Кармел. Ты сам знаешь, кто я. Додошка, пойдем обратно…

– Ничего, ничего, ты еще откроешь, кто ты есть, как и все мы вынуждены будем открыться в свой час. Я не мог ошибиться в тебе, это исключено. Через что я только не прошел – я не могу ошибиться. Я побывал в аду. Я дошел до предела. Я согрешил. – Он дергает меня за руку, и я чуть не падаю. – Когда я впервые увидел тебя…

Он пристально осматривает меня, с головы до ног и обратно. Если бы мог, он бы разрезал меня и заглянул внутрь.

– Что это значит? Как это понимать?

– Я не знаю, Додошка. Правда, не знаю.

– Так оставайся здесь и подумай об этом. Поразмысли, Кармел, поразмысли хорошенько.

– Не оставляй меня!

– Ты останешься здесь. Тебе следует хорошенько подумать, поразмышлять и помолиться. Это все, что я могу сделать для тебя сейчас. Когда я думаю о…

Он не договорил и заковылял прочь. Хромает он теперь сердито, спотыкаясь о камни, хромает сильнее, чем прежде. Он кричит что-то злое, но он далеко, и я не слышу. И вот случается ужасное: он со всего размаху падает на землю и лежит на спине, как огромное перевернувшееся насекомое.

И ноги, и руки у меня дрожат. Я понимаю, что нужно пойти помочь ему. Но это все равно как помогать скорпиону – он может ужалить, если подойдешь слишком близко. Он перекатывается с боку на бок, пытаясь встать, и, судя по всему, он ругается, хотя слов разобрать я не могу.

– Кармел, Кармел! Иди сюда! – доносится вопль. Я слышу, потому что он орет нечеловеческим голосом.

Я не двигаюсь с места, только вжимаюсь в дерево и смотрю, как он катается по земле, пока, наконец, ему не удается приподняться и, опираясь на руки, встать.

Он стоит и смотрит на меня, головка чеснока вспучилась у него на лбу, потом разворачивается и хромает прочь, камни осыпаются под его ногами, так быстро он идет.

Спустя некоторое время наступает тишина. Он ушел так далеко, что шум его шагов больше не слышен. Все, что я слышу, это шум ветра. Я поворачиваюсь лицом к дереву. От ствола отходят три толстые ветки, и в этом месте они образуют что-то похожее то ли на блюдо, то ли на чашу.

– Чаша слез, – говорю я. Иногда бывает легче, если давать вещам названия. Я наклоняюсь и заполняю чашу слезами. Они ручьем стекают в нее, и от влаги запах горелого дерева становится сильнее. Образуется небольшая лужица, как на парте у Тары. Я стараюсь остановить слезы, но в голову приходит мысль о маме, и я все плачу и плачу, и не могу успокоиться. Теперь мама не скажет: «Мужайся, Кармел, мужайся» или что-нибудь в этом роде.

Она вообще ничего не скажет, потому что она умерла.

Я добралась до фургона, когда от солнца остался уже совсем узкий ломтик. Белое пятно фургона увеличивалось, пока я шла. Мелоди выбегает ко мне, протягивает руки и крепко-крепко обнимает.

– Ой, Кармел, я так боялась за тебя.

Я прижимаюсь лицом к ее шее и тоже обнимаю ее.

– Все в порядке, – говорит она. – Он больше не злится. Когда пришел, слова не мог сказать. Но сейчас уже все нормально.

Я оглядываюсь назад и вижу дедушку. Он ходит туда-сюда, опустив голову.

– Ничего, – говорит Мелоди. – Заходи в фургон, будем играть.

Дедушка стал со мной очень ласков. Говорит – ему жаль, что «немного погорячился». А сам то и дело пытается уговорить меня, чтобы я приложила руки к его ноге.

– Так не лечатся, – говорю я ему. – Нужно пойти к доктору.

– Лечатся, Кармел. Иногда такое возможно, это чудо – и дар свыше. Ты не должна скрывать этот дар от людей. Это было бы эгоистично с твоей стороны. Хочешь, попробуем еще раз?

– Нет, пожалуйста…

Я начинаю плакать и отвечаю, что больше не хочу, прячу руки за спину и говорю:

– Додошка, я не думаю, что могу вылечить тебя.

– А я знаю, что можешь, – улыбается он.

А вдруг он прав? Я начинаю чувствовать себя виноватой оттого, что не хочу помочь ему, а ведь он думает, что могу. Я вытягиваю ладони перед собой, чтобы проверить – отличаются они от ладоней других людей или нет. Ничем не отличаются, но оттого, что я долго, пристально смотрю на них, мне кажется, что они отделились от моего тела и сами по себе висят в воздухе.

Можно подумать, что я не помогаю дедушке нарочно. А ведь он заботится обо мне – я не знаю, что со мной стало бы, если б не он, и где бы я оказалась. Он становится все больше похож на папу, и я подумала, может, и правда начать называть его папой, как делают двойняшки. Но потом передумала.

Однажды утром мы просыпаемся – а все вещи упакованы.

26

Я записала число «сто» в своем дневнике красным фломастером, которым пользуюсь все время. И уставилась на нее. Пока писала два нуля-близнеца, рука начала дрожать, и эта дрожь передалась и в сердце, и в мозг.

Я листаю блокнот то вперед, то назад, сидя на краю кровати, и красные числа то убывают, то возрастают, оживая – как в той игре, когда на краю каждого листа рисуют фигурки, а потом оживляют их, быстро перелистывая блокнот большим пальцем. Когда я дохожу до сегодняшней страницы, число «сто» кажется мне очками, в которые я смогу разглядеть Кармел. Нужно что-то предпринять, нужно поговорить с Полом.

Он ответил после первого гудка.

– Пол, только не извиняйся за то, что не хочешь общаться со мной.

В трубке молчание, но он на связи. Это ясно по слабому электрическому треску, как будто пчела жужжит на линии.

– Прости, Бет, – говорит он наконец.

– Ты избегаешь меня.

– Ты права. Просто я не хочу обсуждать это. Все слишком тяжело. От разговоров все это становится реальностью. – Голос у него слабый, как будто он неизлечимо болен или попал в автомобильную аварию.

– Но ведь это и есть реальность. – Энергию, которая внезапно меня наполнила, я пытаюсь по спирали телефонного шнура передать Полу, чтобы побудить его к действию. – Слушай. Я хочу позвонить Джулии. Хочу попросить ее собрать вечером всех, кого получится.

– Всех?

– Да, всех моих подруг. Ты помнишь их – Несса, Белинда. – Я помедлила. – Кроме Элис.

Я пробормотала это очень тихо, вряд ли он услышал.

– Они звонили мне, но я никого не хотела видеть.

– А почему сегодня? – хмыкает Пол.

– Сегодня исполнилось ровно сто дней, Пол.

– А, прости.

– Не нужно постоянно извиняться, ты ни в чем не виноват. Я хочу, чтобы ты пришел, и Люси тоже. Нужно напечатать листовки.

– Листовки? – Его голос то приближался, то удалялся. Я подумала, что он лежит на диване, прикрыв глаза рукой.

– Да, и раздавать их. Или подкладывать под двери. Расклеить на фонарных столбах. Ты помнишь, что Несса – графический дизайнер? Я хочу попросить ее, чтобы она помогла мне сделать листовку на компьютере. – Я барабаню пальцами по столу. – Короче, постарайся прийти.

Джулия, Кирстен, Рози, Несса, Белинда – старая компания. Почти все они звонили мне. Не все, правда. Салли не позвонила. Несколько человек предпочли остаться в стороне, но почему-то именно молчание Салли задело меня. Я прекрасно помню, как Кармел гладила ее по волосам, а Салли запрокинула голову, безвольно свесив руки: «Боже мой, Кармел, это потрясающе. Только не останавливайся, прошу».

Положив трубку, я окинула взглядом дом и как будто увидела его впервые. Иллюзия порядка существовала только потому, что все вещи оставались на своих местах. Я прошлась по комнатам, везде зажгла лампочки, так что свет залил дом. Все поверхности были покрыты толстым слоем пыли. В дверных проемах висела паутина – забавно, что пауки неустанно трудились все это время, не обращая внимания на мое скорбное присутствие. Я наполняла ведро за ведром мыльной водой и скребла все подряд – полы, столы. Мне пришло в голову, что мой дом – это сцена, на которой должен состояться спектакль. Сцена должна быть подготовлена. Нужны декорации. Я спустилась в подвал, но в шкафу нашла только рождественские украшения. Я выбрала кое-что и развесила искусственные ветви пихты с позванивающими шишками над камином, а гирлянды разноцветных лампочек – между крючками с кружками.