Кейт Хэмер - Девочка в красном пальто

Я ощупываю голову, волосы острижены так коротко, что закручиваются в мелкие колечки.

– Когда меня подстригли?

Силвер пожимает плечами, ее пышная юбка поднимается и опускается на попе.

– Тебе нужно одеться, – говорит она. – Вот твои вещи.

Она открывает деревянный шкаф в изголовье моей кровати, и я вижу там те самые платья конфетных цветов. В голове проносится, как я бегу по огромному дому, несусь и кричу. Мне становится так больно от этого воспоминания, что я опускаю голову, чтобы двойняшки не видели моего лица.

– Одевайся скорей, – говорит Силвер. – И пойдемте играть.

Я надеваю желтое платье. Вспоминаю, что забыла задать один важный вопрос.

– Как я сюда попала? – спрашиваю у Мелоди.

Она, сидя на кровати, играет с куклой, без конца расчесывая ее длинные волосы.

– Не знаю, – равнодушно отвечает она, продолжая расчесывать куклу. – Также, как все, наверное.

У меня пересохло в горле, хочется пить. Я слышала, что бывают травмы головы. Может, со мной тоже стряслось что-то такое. Я ставлю одну ногу перед другой, и тут происходит совершенно непонятная вещь. Кто-то толкает меня со всей силы, и я попадаю в кинофильм, где все движется с большой скоростью. Мои ноги мелькают так быстро, как будто я еду на невидимом велосипеде. Уже через секунду я оказываюсь рядом с Дороти и сама удивляюсь своей скорости.

– Можно мне соку, пожалуйста? – прошу я у нее.

Она наливает апельсинового сока в синюю пластиковую чашку и подает мне. Надпись на пакете мне незнакома. Это не «Тропикана», которую мы пили дома. Мне нравилось это слово, «Тропикана», иногда я могла просидеть целый час, глядя на него. Пока мама не скажет: «Давай-ка я уберу сок в холодильник, пока он не испортился».

Это другой сок. На пакете написано «365. Польза каждый день».

Я держу чашку. От мыслей о маме болит горло.

– А еще медленней пить ты не можешь? – Дороти смотрит на меня и ждет, чтобы забрать чашку. Мне кажется, что я пью нормально, совсем не медленно, но она сердито постукивает ногой по земле, как будто прошла целая вечность.

– Ты как Дедушка-время, никуда не торопишься. А тут гора грязной посуды, уйма дел. А я должна стоять целый час и ждать, пока девочка напьется.

Я отдаю ей чашку, в которой осталась еще половина, потому что не понимаю, чего она от меня хочет.

Я дрожу от холода и спрашиваю:

– Где мое пальто?

– Твое пальто пришлось выбросить. Обойдешься пока чем-нибудь из старых вещей двойняшек, а потом что-нибудь купим.

Горло болит невыносимо.

– Я хочу свое пальто, – говорю я, но она меня больше не слушает, отворачивается.

Я даю слово себе и маме, что, когда мне будут покупать новое пальто, я обязательно выберу красное. Мне почему-то кажется, что это очень важно.

Ускорения и замедления, как в кино, происходят то и дело. Вот я сажусь в фургон, а в следующую минуту я уже за много миль от этого места, стою под обгоревшим деревом без листьев, которое торчит из земли, на стволе черные следы от ожогов. Эти четверо далеко в стороне, машут мне и зовут к себе. Или я лежу в кровати, смотрю, как капли дождя скользят по стеклу, – и так целый день проходит. За окном гриб вырастает буквально у меня на глазах. Или мы играем с двойняшками в чаепитие, сидим за складным столиком, вдруг они начинают говорить очень быстро и неразборчиво, как будто верещат бурундуки, подносят чашки к губам и делают вид, что пьют, опускают их на стол, и снова, и снова, и снова, их руки мелькают перед моими глазами ту да-сюда, туда-сюда, и у меня начинает кружиться голова. Силвер обращается ко мне, но единственное слово, которое я понимаю, – свое имя в конце. Я хватаюсь за наволочку, которую они постелили вместо скатерти, закрываю глаза, а в ушах раздается их бурундучье верещанье, потом недовольный визг и звон падающих чашек.

Сегодня мы ложимся спать, когда еще не совсем стемнело. Я смотрю на двойняшку на верхней кровати и вижу, как у нее растут волосы. Ее длинная черная коса перевешивается через край кровати, и кисточка ползет все ниже и ниже, как струйка мазута.

Что происходит? – спрашиваю сама себя. Я вижу, как растут волосы на человеческой голове!

25

Я подружилась с двойняшками. Иногда, правда, они убегают куда-то, и Силвер не хочет разговаривать со мной. Но даже тогда Мелоди заходит в фургон и берет меня за руку. Однажды мы сидели и играли в куклы, и тут дедушка позвал меня, чтобы я вышла.

– Я хочу знать, дорогая, о чем ты думаешь?

Мы сидим на сухой траве, она колется через тонкое платье. Может порвать колготки, но мне не до этого.

– Вот в эту минуту? Ты хочешь знать, о чем я думаю в эту минуту?

– Да, дорогая.

Я смотрю на белый крашеный бок фургона. Из-под краски проступают черные буквы: «Дракертон, высочайшее качество…» Но что имело высочайшее качество – неизвестно, потому что остальные буквы плотно закрашены и их не видно.

– Я думаю – интересно, а что имело высочайшее качество?

– Вот как… – Голос у дедушки разочарованный, как будто я думаю совсем не о том, о чем следует.

У меня возникает чувство, что события вот-вот ускорятся или замедлятся и наш разговор с этим как-то связан.

– А ты что думаешь, дедушка? Я видела печенье в клетчатой коробке, на ней было написано «высочайшее качество», как ты думаешь…

– Я думаю, что тебе не следует теперь называть меня «дедушка», – прерывает он меня.

– Почему? – Я поворачиваюсь к нему. – Ведь ты же мой дедушка, разве нет?

– Да, конечно, я твой дедушка, дорогая. Но здесь люди этого не поймут… Двойняшкам это кажется странным. Да и другим может показаться, не угадаешь заранее.

– Но как мне тогда тебя называть? – спрашиваю я и думаю: Деннис, что ли, но мне не нравится это имя.

– Может, папа? Как ты считаешь? Двойняшки меня называют так. Ты тоже могла бы называть меня так.

– Папа?

– М-м-м? – Он смотрит так, будто я уже согласилась.

Я считаю, что есть такие особые слова – например, как «дедушка» или «папа», они очень важные. Они не просто слова. Они изменяют мое отношение к людям и отношение людей ко мне. Может, мой папа и непутевый, он больше хочет проводить время со своей подружкой, чем со мной, и долго не приезжал на своем красном авто, но все равно он не перестает быть моим папой.

Я специально трогаю пальцами колкую траву.

– Нет, я считаю, что это не годится. Я не смогу. У меня не получится.

– Вот как. – Он мрачнеет. – Может, отец?

Звучит чудовищно.

– Э-э-э… Как-то не очень…

– Почему?

– Похоже на дразнилку: «Отец-молодец».

Он вздыхает, разговор явно начинает его раздражать.

– Дядюшка?

– Не думаю, что это хорошая идея. – Я вцепляюсь в стебелек травы и тяну его, но он сильный, не поддается и не хочет вылезать из земли.

– Давай я буду называть тебя… Додошка[3].

– Как?

– Додошка. Так Сара называет своего дедушку. – Я вспоминаю про Сару. – Можно я напишу своим друзьям? Я бы написала Саре письмо, рассказала, где я, а ты бы отнес на почту, хорошо?

Он молчит, только медленно поводит головой из одной стороны в другую, словно высматривает что-то на горизонте. Наконец, он открывает рот:

– Хорошо, хорошо. Но сейчас не об этом речь. Не отвлекайся, пожалуйста, от темы нашего разговора. Это очень важно.

– Я же сказала – Додошка.

– Ну что ж. Давай остановимся на этом. – Он явно расстроен.

Я улыбаюсь ему, чтобы подбодрить:

– Мне нравится – Додошка. Это звучит по-доброму.

– Ну, полагаю, это важно…

– А Дороти я тоже должна теперь называть по-другому?

– Нет. – Он снова вздыхает и подымается с земли. Видно, что нога у него сегодня болит сильнее обычного. – Нет, полагаю, что Дороти может оставаться Дороти. Хватит проблем с тем, как называть меня. Хотелось бы, конечно, чего-то получше.

Я не хочу создавать проблем. Но я правда не могу называть его папой.

Он возвышается надо мной, стоя спиной к солнцу. От этого его фигура оказывается в тени, и когда он говорит, не видно рта:

– Пойдем, дорогая. Предлагаю немного прогуляться вдвоем. Только ты и я.

Я отрицательно трясу головой. Я не хочу оставаться с ним наедине.

– Почему, дитя мое? Почему ты не хочешь?

Не могу же я сказать, что порой он наводит на меня ужас? Это будет грубо, невежливо. Особенно после того, как он начал заботиться обо мне.

– Я хочу поиграть с девочками.

Он наклоняется и – раз! – тянет меня за руку, как выдергивают сорняки из земли. И не отпускает мою руку, а он сильный.

Мы идем по этой бескрайней земле вдаль, и я чувствую спиной, как три пары глаз с любопытством провожают нас.

Небо над головой огромное, большие валуны выступают из земли, которой, кажется, нет конца. На горизонте что-то смутно голубеет – может, горы, может, облака. Иногда встречаются деревья, но вид у них такой, будто они растут здесь помимо своей воли. А некоторые обгорели, как то дерево, которое я видела во время приступа ускорения. Даже дедушка кажется маленьким в этом бескрайнем пространстве, да к тому же ему с его больной ногой очень трудно идти по камням и жесткой траве. Он вспотел и то и дело останавливается, чтобы вытереть очки платком. Он сильно хромает, его лицо морщится от боли. Я оглядываюсь назад. Фургон превратился в маленькое белое пятнышко, а девочек и Дороти вообще не видно.